— Рассчитываю прийти на место рандеву в указанный срок. Коммодор конвоя Эф–Ар–77».
— Черт меня побери! Волнение умеренное, ветер свежий! Как по–твоему, он в том же океане находится, будь он неладен, что и мы, или как?
Вэллери едва заметно улыбнулся.
— В том–то и вопрос, сэр.
— В том–то ив вопрос, — отозвался Тиндалл. Потом повернулся к посыльному. — Передайте следующее: «Идете навстречу сильному шторму. Время и место рандеву остается без изменения. Вы, возможно, запоздаете. Будем ждать на условленном месте до вашего прибытия». Сформулировано достаточно вразумительно, командир?
— Пожалуй, да, сэр. Радиомолчание?
— Да, разумеется. Прибавьте еще вот что: «Соблюдать радиомолчание. Командующий 14–й эскадрой авианосцев». Отправьте депешу немедленно, хорошо? Потом пусть радист закроет вахту.
Дверь осторожно притворилась. Налив себе кофе, Тиндалл взглянул на Вэллери, сидевшего напротив.
— Все еще думаешь о том парне. Дик?
Едва заметно улыбнувшись, Вэллери закурил сигарету. И тотчас закашлялся.
— Прошу прощения, сэр, — произнес он. Помолчав немного, поднял глаза. — Какое безумное честолюбие вынудило меня стать командиром крейсера! — проговорил он невесело.
— Я тебе не завидую, — усмехнулся Тиндалл. — По–моему, я уже слышал подобные слова. Что же ты собираешься предпринять в отношении Ральстона, Дик?
— А что бы ты предпринял на моем месте? — спросил в ответ Вэллери.
— Упрятал бы его за решетку до возвращения из России. Посадил бы на хлеб и воду. Заковал в кандалы, если хочешь.
— Ты никогда не умел убедительно врать, Джон, — улыбнулся Вэллери.
— Угадал! — захохотал Тиндалл. У него потеплело на душе. Втайне он был доволен. Редко, очень редко Ричард Вэллери снимал с себя надетую им самим маску официальности. — Всякому известно: избить офицера флота его величества — тяжкое преступление. Но если Итертон сказал правду, то я только сожалею о том, что Ральстон не произвел полную косметическую операцию на физиономии этого негодяя Карслейка.
— Боюсь, что Итертон не лжет, — покачал головой Вэллери. — Но вся беда в том, что корабельный устав (до чего пришлась бы по вкусу эта фраза Старру!)… устав требует, чтобы я наказал жертву преступления, а не преступника, едва не убившего ее!
Он умолк, сотрясаемый новым приступом кашля. Тиндалл отвернулся, чтобы Вэллери не увидел печали на его лице, не заметил ни сострадания, ли гнева, которые он испытывал при мысли о том, что Вэллери — этот рыцарь без страха и упрека, самый порядочный человек и самый верный — на глазах тает, возможно, умирает у него на глазах из–за слепоты и бессердечности штабной крысы, засевшей в Лондоне, за две тысячи миль отсюда.
— …Этого бедного юношу, — продолжал наконец Вэллери, — который потерял мать, брата и трех сестер… По–моему, отец его где–то плавает.
— Как насчет Карслейка?
— Поговорю с ним завтра. Мне бы хотелось, сэр, чтобы вы присутствовали при этом разговоре. Я сообщу ему о том, что он остается на корабле лишь до возвращения в Скапа–Флоу. Там я его спишу с крейсера… Не думаю, чтобы он захотел предстать перед трибуналом, даже в качестве свидетеля, — прибавил он сухо.
— Конечно, не захочет, если он в здравом уме, — согласился Тиндалл. — А ты уверен, что он действительно в своем уме? — нахмурился он, пораженный внезапной мыслью.
— Карслейк?.. — Вэллери помолчал в нерешительности. — Да. Я в этом уверен, сэр. Во всяком случае, он был в своем уме. Правда, Брукс в этом не слишком уверен. Говорит, лейтенант ему нынче вечером что–то не понравился.
По мнению Брукса, с Карслейком творится неладное. А в этих экстремальных условиях самые незначительные отклонения от нормы вырастают до невероятных размеров. — Вэллери улыбнулся. — Хотя Карслейк вряд ли считает отклонением от нормы совершенное дважды посягательство на его достоинство и личность.
Тиндалл кивнул.
— Надо будет присмотреть за ним… О проклятие! Когда же прекратится эта болтанка! Полчашки опрокинул на скатерть. Влетит мне от Спайсера. — Он взглянул в сторону буфетной. — Девятнадцать лет, а настоящий тиран… Я–то думал, мы окажемся в защищенной гавани, Дик.
— По сравнению с тем, что нам предстоит, это и есть защищенная гавань!
— Он наклонил голову, прислушиваясь к завыванию ветра. — Узнаем, что скажет синоптик.
Протянув руку к телефону, он попросил оператора соединить его с центральным постом управления огнем. Обменявшись несколькими фразами, положил трубку.
— С центрального доносят, что анемометр крутится как бешеный. Скорость ветра достигает восьмидесяти узлов. По–прежнему дует норд–вест. Температура без изменения, десять градусов ниже нуля.[7] — Он поежился. — Десять градусов. — Потом внимательно взглянул на Тиндалла. — Барометр показывает двадцать семь и восемь десятых.
— Что–что?
— Давление двадцать семь и восемь десятых дюйма. Так мне доложили. Невероятно, но факт. — Вэллери взглянул на ручные часы. — Пора идти на соединение с конвоем, сэр… Сложный же способ самоубийства мы с вами выбрали.
С минуту оба помолчали. Молчание прервал адмирал Тиндалл, отвечая на мучивший обоих вопрос.
— И все–таки нужно идти, Дик. Кстати, наш бесстрашный мореход, лихой кап–три Орр вздумал увязаться за нами со своим «Сиррусом»… Пусть попробует, что это за мед. Узнает, почем фунт лиха.
В 20.20 все корабли эскорта закончили прием топлива. Подрабатывая машинами, они с огромным трудом удерживались на месте: столь свирепо дул ветер. Однако покамест суда находились в сравнительной безопасности, все–таки не в открытом море. Командиры кораблей получили приказ сниматься с якоря, когда шторм поутихнет. Поврежденному «Дефендеру» вместе, с его провожатыми следовало идти в Скапа–Флоу, остальным кораблям эскадры — к месту рандеву с караваном, находившимся в ста милях по пеленгу ост–норд–ост.
Был отдан приказ о радиомолчании.
В 20.30 «Улисс» и «Сиррус» легли на курс ост. Вдогонку замигали сигнальные фонари, желая счастливого плавания. Адмирал Тиндалл принялся было ругаться (корабли эскадры нарушали приказ о затемнении), но потом, сообразив, что, кроме них самих, ни одна живая душа не увидит эти вспышки, вежливо поблагодарил оставшихся за пожелания удачи.
В 20.45, еще не успев выйти из–под прикрытия оконечности полуострова, «Сиррус» получил основательную трепку: похожие на горные хребты волны обрушивались на корабль; с полубака и главной палубы скатывались целые водопады, и в темноте «Сиррус» походил не столько на эсминец, сколько на всплывающую субмарину.
В 20.50 с «Улисса» заметили, что «Сиррус» сбавил ход и жмется к берегу, как бы ища укрытия. Одновременно замигал шестидюймовый сигнальный прожектор эсминца: «Перекосило водонепроницаемые двери. Носовую башню заклинило.
Заливает втяжные вентиляторы котельной левого борта». Орр ругался на чем свет стоит, до смерти обидевшись, когда прочитал последнюю светограмму с «Улисса»: «Это тебе урок. Сейчас же беги домой. Тебе еще рано играть с большими мальчиками». Проглотив пилюлю, Орр просемафорил в ответ: «Приказ понял. Я еще покажу вам, когда вырасту». Потом круто развернул «Сиррус» на обратный курс и, благодаря в душе Бога, повел корабль в сторону закрытого рейда. На флагмане его почти сразу же потеряли из виду.
В 21.00 «Улисс» вошел в Датский пролив.
Глава 6
ВО ВТОРНИК
(ночью)
То был самый страшный шторм за всю войну. Без всякого сомнения, если бы данные о нем были представлены в адмиралтейство, то выяснилось бы, что это самый свирепый шторм, самая жуткая конвульсия природы из всех, зарегистрированных с тех пор, как адмиралтейство начало регулярно собирать подобного рода сведения. Ни одному из самых бывалых моряков «Улисса» — даже тем, кто обшарил все уголки земного шара, — не приходилось видеть на своем веку хотя бы нечто, отдаленно похожее на эту бурю.
В двадцать два часа были задраены все двери и люки, всякое передвижение по верхней палубе запрещено. Расчеты покинули орудийные башни и артиллерийские погреба; впервые за все время после спуска крейсера на воду была отменена вахта на верхней палубе. Даже молчаливый Кэрриингтон признался, что заставшие его в Карибском море осенние ураганы, от которых ему не удалось уйти в тридцать четвертом и тридцать седьмом году (оба раза ему, очутившемуся в правой четверти этих смертоубийственных циклонов, пришлось отстаиваться на плавучем якоре), даже они вряд ли были опаснее нынешней бури. Правда, суда, которыми он тогда командовал, — трамп[8] водоизмещением в 3000 тонн и допотопный танкер, возивший битум и работавший на нью–йоркской линии, — не обладали теми мореходными качествами, какими отличался «Улисс». Кэррингтон едва ли сомневался в том, что крейсер выдержит испытание. Но ни первый офицер, ни кто–либо другой не догадывались, что этот свирепо завывающий шторм был лишь жутким вступлением к адской симфонии.
