— Довольно! Убирайся вон!
— А моя тысяча луидоров?
— Я выпишу тебе чек в кассу…
— Ладно. А теперь, мадемуазель, если вы благосклонно решите, что я мужчина в вашем вкусе, осмелюсь поднести вам презент в виде двадцати тысяч франков.
— Ну уж нет! — завизжал старший Ларами. — Со своими деньгами поступай как знаешь, а транжирить мои я тебе не позволю. — И, улучив момент, он выхватил чек из рук сына, разорвал в клочки и бросил обрывки в камин.
Гонтран не проявил ни малейшего волнения. Современная молодежь любит притворяться бестрепетной — меня, мол, ничем не проймешь.
Он смерил отца высокомерным взглядом и процедил сквозь зубы:
— Знаешь ли, батюшка, то, что ты только что сделал, — гнусно. Если б я не боялся обидеть колбасную промышленность, то назвал бы это свинством. Не бойтесь, мадемуазель. Этот старый скряга только что меня облапошил, стянул какие-то двадцать тысяч франков, мелочь на карманные расходы. Но вам я подарю сто тысяч, если вы соблаговолите сегодня отужинать со мной. И будьте одеты так, как сейчас, — в стиле Женни-работницы. Договорились, а? Это будет потрясающе!
— Месье, — рыдала девушка в ответ на такое тошнотворное предложение, — позвольте мне уйти, умоляю вас! Я пришла просить у него помощи потому, что у меня тяжело больна мама. У нас нет средств к существованию… Я больше ничего не хочу, только отпустите меня!..
Слезы катились у нее из глаз, личико побледнело и осунулось, но вся она, со своей грациозной фигуркой, была прелестна.
Ее отчаянные и горестные мольбы могли бы растрогать и дикаря-ирокеза[47].
Гонтран осклабился.
У таких людей нет ни души, ни сердца. Сомнительно, чтобы они когда-нибудь испытывали жалость. Глухие к любому чувству, к любому волнению, они — бессовестные и бестрепетные чудовища. И как же их много!
Ухмыляясь, Малыш-Прядильщик добавил:
— Раз уж вы попали в эту переделку, то соглашайтесь. Я не такой скупердяй, как папочка. Скорей скажите «да», и поглядим, как он будет казниться, старый развратник, распустивший слюни на вас глядя.
— Ты мне дорого за это заплатишь, Гонтран! — зарычал бледный от ярости старик.
— Не ерепенься! Я через полгода получу по мамочкиному завещанию семьдесят пять миллионов с лихвой. Мне только и останется, что поручить какому-нибудь дошлому адвокатишке проверить счета после твоего опекунства, и ты сразу станешь податливым, как плеть.
Во время этой омерзительной беседы Мими, не прекращая искать лазейку, билась, как птица в клетке.
Наконец она нашла двери.
Радуясь свободе, она пустилась наутек.
Гонтран натянул папаше нос и помчался следом.
— Когда я ею попользуюсь, то уступлю тебе со скидкой, — прогнусавил он, — зато я первый заплачу налоги. Так что не держи на меня зла, будь выше этого.
Мими бегом пересекла приемную и помчалась по коридорам. Мысли ее путались.
«Старик опять за свое взялся», — думали слуги, глядя ей вслед.
Она выскочила на улицу и, ощутив себя на воле, вытерла носовым платком губы и сплюнула.
Естественно, грязное оскорбление, нанесенное обоими богачами, глубоко уязвило ее.
Будучи до кончиков ногтей истинной парижанкой, девушкой достойной и знающей себе цену, Мими пылала от негодования. Перестав быть пленницей в роскошном особняке, она представляла, как могла бы обороняться, пустив в ход и зубки и коготки.
Возвращаясь к себе в Батиньоль, она семенила по улице Роше тем быстрым шагом, так изматывающим провинциалов.
Не прошло и двух минут, как Гонтран догнал ее.
— Мадемуазель, мадемуазель, послушайте и не спешите так… Клянусь вам всеми святыми, речь идет о вашем состоянии! Я посулил вам сто тысяч франков и не отпираюсь от своего обещания. Я — Малыш-Прядильщик, о котором трубят все газеты. И я куда лучше всех этих вонючих стариканов, так и норовящих надуть…
Мими пожала плечами и ускорила шаг.
Распалясь, Гонтран продолжал погоню, как капризный ребенок, чьи желания до сих пор исполнялись беспрекословно.
Идя рядом с Мими, он нашептывал ей на ушко:
— Подумайте хорошенько, раз уж вы ввязались в эту кашу, то соглашайтесь… Если боитесь, что я стану жульничать, я принесу задаток, пятьдесят тысяч франков — в любое место, которое вы укажете. Я вам доверяю. А вторые пятьдесят тысяч получите после ужина.
Потеряв надежду легко от него отделаться, Мими внезапно остановилась и, глядя Гонтрану прямо в глаза, заявила:
— Я так бедна, месье, что не знаю, поем ли завтра досыта. И все же зарубите себе на носу — меня не соблазняют ваши предложения. Я ничего от вас не хочу. Ничего! Понятно? Оставьте меня в покое, или я обращусь в полицию.
Потрясенный Гонтран в сбившейся на затылок шляпе, заложив пальцы за борта жилета, стоял, разинув рот, и мямлил:
— Потрясающе! Хоть стой, хоть падай! Да уж, крепкий вы орешек! Подумать только, сколько светских женщин мечтало бы оказаться на вашем месте! К тому же за плату в десять, в тридцать, в сто раз меньшую! Запомните, Малыш-Прядильщик, когда речь идет об исполнении его прихотей, ни перед чем не останавливается!
Устав от утомившей ее погони и не зная, как положить этому конец, Мими продолжала свой путь. Однако, как водится, поблизости не было ни одного патрульного, да и сама мысль о публичном скандале оскорбляла ее стыдливость.
К тому же на улице Роше жила преимущественно буржуазия и обслуживающий ее персонал — повара с поварихами, кучера с семьями. Выходцы из народа, они кормились щедротами господ и сочли бы забавной такую картинку — богатый молодчик гонится по пятам за их сестрой простолюдинкой.
В рабочем квартале любой прохожий остановил бы Гонтрана и хорошенько намял бы ему бока. В этом же претендующем на роскошь районе девушка не могла рассчитывать ни на чью поддержку.
Гонтран, прекрасно это понимая, чувствовал, что находится на благоприятной почве, и пытался извлечь из этого обстоятельства максимум выгоды.
В начале он был настойчив, теперь же стал неприкрыто груб.
Мими совсем запыхалась, каждый шаг давался ей с трудом.
Полубольная и ослабевшая, она ощущала, как силы оставляют ее.
Обернувшись к своему преследователю, подняв на него полные слез глаза, она заговорила умоляющим голосом:
— Месье! — Ее тяжкие вздохи сменились рыданиями, слезы брызнули из глаз. — Месье, заклинаю вас, оставьте меня… Вы же сами видите, что это невозможно… Сжальтесь, месье…
Негодяй решил, что она готова сдаться.
«Надо продолжать травлю, — смекнул он, — и через пять минут — она моя!»
Они вышли на большую площадь, образованную пересечением авеню Виллье, бульвара Курсель и примыкающих улиц. На перекрестке было почти совсем безлюдно. Гонтран решил применить силовой прием.
