Искусство утаивания было высоко оценено немогами и воспринималось как эталон игры в прятки – «пути господни неисповедимы». Мог ставит себя на Его место и спрашивает: как поступил бы я? Ведь именно так мы ищем спрятанную вещь, и человек представляет собой существо, для которого спрятанную вещь найти легче, чем потерянную. Поэтому первое, что нужно сделать, – это спрятать факт спрятанности, представить истину как непотаенное (а точнее, непотаенное как истину). Придет философ, который так и скажет: истина есть непотаенное, «aleteia» – вот почему так трудно найти (обрести) ее. Хайдеггер был близок к разгадке, ему оставалось всего два рефлексивных шага – во-первых, истолковать несокрытость в категориях божественного замысла и, во-вторых, догадаться, предположить хотя бы, что истина не есть то последнее, что человек ищет и должен искать. Существует великолепный афоризм: важно докопаться до истины, но еще важнее понять, кто и зачем ее так глубоко закопал. Глубже всех глубин, в непотаенности. Человек становится могом, когда не довольствуется поисками «истины» или даже Истины, а взыскует непосредственно Могущества; требует know how, в том числе и know how истины.
Тяга к присвоению мощи (другой философ довольно приблизительно определил ее как волю к власти) дана человеку с той же степенью насущности, как и поиск истины. Поэтому спрятанность спрятанности, даже если она определена (проецирована) как истина, сама по себе не в состоянии гарантировать утаивание. Наиболее проницательные находят истину; из них самые дерзкие соображают, что им хочется иного, – так философски, на уровне логоса обозначается выход из неможества.
Траектория обходного пути, или наука. Итак, как бы я еще мог поступить на Его месте? Я бы расставил неверные указатели, снабженные для убедительности приманками. Операция вторичного создания человека осуществлялась с помощью Логоса. Сбить с «прямого пути» легче, если указан путь косвенный. К тому же, достаточно убедительный. И вот, вместо выхода в Основное Состояние, вместо опробования других сфер непосредственного могущества, немоги устремляются по специально приоткрытому косвенному пути, возглавляемые Логами, лучшими расшифровщиками знаков. Растет число знающих (знающих знаки); их подлинные и мнимые успехи сокращают пополнение могущих. Науку можно представить себе как траекторию самого длинного обходного пути и в этом плане ее отличие от религии не слишком существенно. Наука это религия нетерпеливых, тех, кто не способен ждать Откровения, но зато готов довольствоваться открытиями, а вернее при-открытиями сокровенного; сокровенных, чаще всего срамных частей. Никто не видит Бога в лицо; в лучшем случае Иегова показывает себя со спины, а то и вовсе подсовывает горящие кустики и другие знаки.
Наука и религия в равной мере заняты имитацией настоящего: им доступны в основном макеты и чучела. Обманки, разбросанные на обманном пути. Игра, в которую играет Иегова, противоположна игре в «горячо-холодно»: чем дальше отклоняется ученый с повязкой на глазах от ниточки управления, тем громче подсказывают ему: горячо, горячо! – hic Rhodus, hic salta!
Ката
«Ката» (по-японски) буквально означает «танец». В каратэ и в некоторых других единоборствах так называется совокупность движений во время разминки или поединка. Эти движения (существующие и в боксе) могут показаться лишней тратой энергии или простым заполнением промежутка между ударами; на самом деле ката – могущественный усилитель практики, позволяющий осуществлять переброску реактивных сил, подбирать сопротивления противника, подключая их к энергии нового удара. Непринужденность и изящество каты отличают мастера единоборств. «Танец» – это текучая субстанция состояния готовности, обладающая даже внешней притягательностью и способностью очаровывать зрителя. Не случайно этот момент всегда усиливается в кинобоевиках, где герой расправляется с противниками как бы отталкиваясь от прежнего удара к новому и совершая своеобразные танцевальные движения. Ката проходит большее пространство, чем нужно для прямого попадания, но движения в пустом пространстве только кажутся лишними – они привораживают противника, заставляя его раскрыться. В движениях каты мастер «подбирает» полезные вибрации (резонансы) и ускользает от вредных, заставляя попадать в них противника; у исполняющего кату словно бы открывается новое зрение.
Ката, используемая в практике могов, отчасти похожа на танцевальные движения восточных единоборств. В ней есть и высокие прыжки, и подкрутки, и движения сопровождения, есть и ритмический рисунок, столь же, а может быть, и еще более зачаровывающий. Отличается она прежде всего отсутствием видимого противника. Нельзя увидеть прямо, с кем противоборствует мог в яростном танце. По косвенным признакам догадаться нетрудно: дребезжат стекла в рядом стоящих домах, ломаются ветки деревьев, скрипят тормоза машин и искрит электропроводка. В этом танце мог наносит удары в слабые точки близлежащей вселенной, создавая резонанс или вихрь, где каждая микрокатастрофа не поглощается инерцией своего окружения, а переносит разрушительный потенциал дальше по эстафете. Потому что мог успевает «подставить» другую слабую точку или перебросить в нее «энергию распада». Прыгающее, танцующее тело мога работает как скоросшиватель катастроф, будто ката-лизатор, направляющий и сводящий трещины в единый разлом, в общую картину распада. Это и есть практикуемая могами ката, она очень зрелищна, и я не знаю, с чем ее можно сравнить. Но догадываюсь. Мне кажется, ката-практику можно сравнить с вещим танцем шамана, в результате которого потом идет дождь или враг, готовящий нападение, теряет уверенность – изнемогает.
Я видел кату в исполнении всех могов Василеостровского Могущества – видел и их совместное действо, Большую Кату... Запомнилась самая первая ката, танец мога Лагуты.
Лагута жил на Васильевском, и внутренний двор дома, куда мы с ним вошли, граничил с детским садиком.
– Вчера я здесь хорошо поработал в СП, провел диагностику. Так что ката пойдет чисто концертная, без неожиданностей... Ну а насчет импровизаций – посмотрим.
Мы прогулялись по типичному питерскому двору, грязному и запущенному, перешагнули через заборчик.
– Потрогай мухомор, – сказал мне Лагута.
Я потрогал детский грибок, прикрывавший песочницу, и произнес: «шатается».
– Вот видишь, – удовлетворенно сказал Лагута, – может свалиться прямо на деток. Вообще-то у него есть по крайней мере три точки, где можно тюкнуть, и он рассыплется. Но это нам неинтересно, я лучше около него станцую. Если хочешь, можешь сам исполнить увертюру.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
