Нэпманов разогнали – это хорошо, а в деревнях придавят кулаков, и жить будет свободней. Замечательно, что у него, Епифана, никогда не было богатого хозяйства, зато Егорка всю жизнь рискует и вот сейчас никак не уймётся. Его мысли прервал чей-то оклик:
– Епиша, ты никак оглох, ай не слышишь, – звала его старушка из двора. – Правление колхоза Бедин от себя убрал в избу Степки Горчихина, шагай таперяча к нему.
Епифан, занятый своими мыслями и не желая от них отрываться, лишь кивком поблагодарил хоть одну добрую душу.
Когда в правлении у него спросили, есть ли у него дома ещё корова, он выпялил на Снегова непонимающий взор. Вот тогда он враз припомнил: не успел он появиться на своей половине, как к нему пожаловал Егор и затеял странный разговор:
– Ежели спросят, сколь у тебя коров, говори, свою, мол, порешил, яловая, а эту – купил у брата…
– На хрена мне врать? – сердито спросил он.
– Говори, как велю, а потом всё поясню!
Но тогда Епифан отмахнулся от совета брата. И вот теперь он пребывал в растерянности: что отвечать уполномоченному?
– Да одна у него, – небрежно за Епифана ответил Антип, – скажи братцу, пусть не юлит, не то будет хуже, сам приду проверять!
– Дак я привёл одну-разъединственную, – заикаясь, бросил тот.
– Вот и хорошо, а себе возьмёшь у брата, а если он не отдаст, скажи мне! – маленький Снегов остановился перед долговязым и высоким мужиком, порядочно растерявшимся от его сурового решения, при этом часто заморгал ресницами…
* * *
В это время Егор стоял под его воротами, ждал брата, как бога его высматривал, но Епифан так быстро прошелестел сапогами по мокрому снегу, что не удостоил его даже беглым взглядом. Егор с мрачным видом увязался следом за братом, который выглядел каким-то потерянным и разбитым.
– Ну и чего добился, теперя куковать без коровки? – спросил осторожно Егор, но с долей злого ехидства, почувствовав, что Епифан даже зрить его не желает.
– Будь доволен, что твои увсе целы… – бросил тот в обиде.
– За молочком своим деткам ко мне побежишь?
– Не боись, не побегу! – резко отчеканил. – Но жадность ещё никого не спасала, попомни мои слова, – однако тут Епифана будто кто толкнул в спину, и он как очумелый кинулся опрометью со двора в сторону колхозного правления, разместившегося после выселения семьи Горчихиных в его просторной избе.
Через двадцать минут Епифан усталый вернулся домой, словно только что разгрузил сам три вагона дров.
Тем временем Софья стояла с Егором и Настей, ждавшими его возвращения, и, поравнявшись с ними, Епифан отозвал брата в сторону:
– Я им сказав, что привёл тваву коровку, моя стоит, – сообщил он, почти не глядя на брата.
– Так вот что тебя укусило, а я гадаю: куда это его дьявол понёс? Это как же понимать, – вопрошал, сверкая безумными глазами, Егор, густо покраснев, – я тебе должен свою корову отдать, да? А ты, брат, однако, не дурак! – протянул свирепо Егор.
– Ну, чаво ты так разошевся, лучше выслушай, братан. Так вот, Антипу я сказав не за тем, чтобы…
– Да нет, я твое замыслие уяснил, таперяча уповаешь на мою совесть, а ты не рассчитывай – не пожалею. Накось вот, выкуси! – Егор отчаянно, как безумный, свернул фигу резким выбросом руки в сторону Епифана.
Тут загалдели их жены, особенно верещала Софья, встав перед Егором с пугливым видом, боясь, как бы братья не схватились в рукопашный бой.
– Глупой ты, Егорка, – выкрикнул через голову своей жены, – я у тебя не прошу, но для табе же старался, от беды отводил, а мы покудова обойдёмся без коровы!
– Ах, тудыт твою мать, благородный выискался?! – с ненавистью процедил Егор. – Едят твою душу, сучье вымя, тебя смотри чтобы самого беда не скрутила в бараний рог! – и, сплюнув, быстро ушёл восвояси.
Глава 9
В селе Аргуново, где к началу коллективизации Екатерина жила уже в замужестве пятый год, колхоз стали организовывать не в ту весну, а только на следующую. Может, потому, что от райцентра оно было расположено дальше других. Екатерина, как и многие женщины, привыкшие не к артельной, а к единоличной жизни, была сильно опечалена, когда узнала, что удумали власти: и скот отдай, и какой есть хозяйственный инвентарь отдай. И земельный надел, переданный ленинским декретом крестьянам на вечное пользование, тоже отошел колхозу. А им при усадьбе осталась крошечная латочка, на которой теперь не знали, что сеять: не то хлеб, не то сажать картошку, не то овощ какой. Словом, почти подчистую велели всё передать в колхоз, и эта принудиловка проводилась как бы на добровольных началах.
В прошлый год Екатерина наезжала в село Кухтинка два или три раза. Однажды сразу после Нового года она с Фёдором ездила отмечать годовщину смерти матери, и потом по весне была там сама, когда в её родном селе уже был колхоз. Но что её тогда поразило больше всего, она сразу не смогла уразуметь. Вроде бы село было как село, все дворы целы, однако сельский дух, который составлял всю сущность доколхозной жизни, навсегда утратился. Однако Екатерина догадалась о разительных переменах, которые произошли с её земляками. Из дворов сквозило каким-то щемящим и мрачным затишьем, хотя так же, как и раньше лаяли собаки, у кого-то слышалось коровье мычание и очень далёкое лошадиное ржание. Теперь люди меньше бывали на своих подворьях, и по утрам были вынуждены тянуться из своих настуженных изб к правлению колхоза. Отныне председательская рука на свой лад управляла людьми: бабы отправлялись доить в колхозный сарай коров, а мужики – кто чистил навоз, кто отъезжал в лес на заготовку дров, кто свозил с подворий на колхозный баз корма, кто чинил посевной и уборочный инвентарь. И потом пришёл черёд пахать и сеять на колхозных полях, а там и жать, заготовлять на зиму корма. Одним словом, когда изменился прежний уклад жизни, казалось, люди напрочь утратили свои хозяйственные навыки, теперь за них думал один человек – председатель, которым стал свой мужик Наум Дородов.
За весну несколько раз на телегах ездили по селу собирать семенной фонд, а потом с недоимщиков взимали налоги и с тех, кто не пожелал идти в колхоз, таких было не так уж много. Но своей единоличностью они донельзя смущали народ…
Братья Мартунины в колхоз не вступили каждый по своей причине. Екатерина больше опасалась за Егора, ведь до сих пор ходили настораживающие слухи, как высылали богатых крестьян, отбирали их дома, и от этого на душе становилось до озноба неспокойно. А вот у них в деревне чего-то с колхозом медлили и дотянули до будущей весны. И некоторые люди из-за этого непонятного опоздания даже начали думать, будто бы колхозы нужны только в избранных деревнях. И в то же время все хорошо знали, что повсеместно была объявлена сплошная коллективизация, – значит, эта напасть не обойдет их околоток. Председатель сельсовета Наметов летом ходил по дворам самолично и уговаривал людей, чтобы все самостийно записывались в колхоз.
– Это будет самым лучшим подарком к празднику Октября, – пояснял Петр Иванович. Однако бабы только посмеивались над зазывалой и шутливо отвечали:
– Дак чего нам делать в колхозе, коли мы цельной деревней живём, как единая семья, Пётр Иванович?
– Колхоз – это организация новой жизни, а семья – это ячейка, – отвечал Наметов не менее находчиво и прибавлял: – Колхоз, бабоньки, всё равно от нас никуда не уйдет, вернее, мы от него не убежим. Вот зря вы меня не слушаете, – объяснял он, сожалея.
– Типун тебе, Пётр Иванович, на язык за кликушество! – выкрикивали горластые бабы. – Тьфу-тьфу, пронеси нас господи от этой напасти, – почти шепотом прибавляли меж собой, только бы председатель не услышал.
Мужики собирались в избе-читальне, где кучками, по углам, обсуждали слухи в тех колхозах, которые уже существовали. А когда выслушивали агитацию Наметова, тотчас замирали настороженно или делали вид, будто смысл его слов до них не доходит. Как только стало ясно, что от пришествия колхоза их деревня не спасётся, Фёдор Зябликов понял, что лучше уступить властям, и про себя обречённо обронил:
«Что делать, коли так велела партия, надо вести скотину, а как больно её отрывать от себя… Говорят, колхозу она нужна, а чем детей кормить дома»?
* * *
…Ещё только снег начал таять, выбиваясь из-под сугробов светлыми ручейками, особенно там, где безудержно пригревало мартовское солнце, ещё морозец вполне держался и днём в тени, когда к бывшей глотовской усадьбе потянулись сельчане, ведя свою скотину на поводке, а кто-то вёз на телеге инвентарь. Прохор Глотов, говорят, сбежал всей семьёй, бабы его пожалели, всё-таки успел, слава богу, похоронить отца в родном селе…
Екатерина просила мужа, что пока не надо спешить сдавать коров и прочий инвентарь, может, не всё их добро сгодится колхозу.
