Снова кончалось горючее, и снова, дотягивая уже не на бензине, а на честном слове, Корбач вынужден был свернуть с шоссе на какую-то лесную дорогу. Пройдя по ней метров пятьсот, начал искать взглядом удобную просеку, по которой можно было бы загнать машину в чащобу.
— А ведь дорога слишком хорошо наезжена, — заметил Беркут, внимательно присматриваясь к уводящей за лесной выступ колее. — Не похоже, чтобы она подходила к глухому лесному селу.
— Но и к бензоколонке тоже вряд ли выведет, — устало ответил Корбач. — Запастись бы хоть раз вдоволь этой чертовой жидкостью…
— Дотяни вон до того дуба и останови прямо посреди дороги. Чтобы нас невозможно было объехать.
— Так ведь наткнемся на фрицев.
— Неминуемо. Путь наш — как дорога на Голгофу. Однако хотел бы я знать, куда ведет это лесное шоссе. Открой капот, — приказал лейтенант, когда Звездослав остановил машину. — Мелкий ремонт. Автомат — на сиденье, чтобы под рукой. Ефрейтор, приехали! Быстро — вон к тому повороту. Пройди за ним еще метров двести, выясни, что там за райские кустики. Вот бинокль. Двигайся скрытно. Остальные — по два, по обе стороны дороги. Замаскировались, затаились.
Арзамасцев прибежал тогда, когда со стороны шоссе уже доносилось урчание мотора.
— Там щит. Запретная зона — это я понял. И что-то еще написано.
— Что стреляют без предупреждения.
— Вот именно. Но я прошел за него метров сто. Строений не видно. Часовых — тоже.
— Они чуть дальше. Приготовились! Ты, ефрейтор, становись у заднего борта, за машину. Если крытая, — заглянешь в кузов. Как и тогда, у переезда. Корбач, мы с тобой у мотора. Постараемся обойтись без стрельбы. Все слышали?
Водитель немецкой машины еще издали начал негромко сигналить, но, очевидно, надеялся проскочить между стоящей машиной и деревьями, однако, дотянувшись передком почти до заднего борта, понял: пройти не удастся.
— Эй, что за машина?! — выглянул из кабин рослый, хорошо сложенный эсэсовец в идеально, словно для парада, подогнанном и отутюженном черном мундире.
«Шарфюрер»[6], — определил его чин Громов, пока немец медленно и неохотно делал несколько шагов в их сторону.
— Какого черта возитесь здесь?
— Я обязан доложить вам, шарфюрер? — поиграл желваками Громов, тоже ступив два-три шага навстречу ему.
Однако присутствие обер-лейтенанта ничуть не смутило эсэсовца. Тон офицера — тоже. Он на ходу высокомерно осмотрел офицера и, не отдав ему чести, подошел к водителю.
— Я спрашиваю: что ты здесь копаешься? Что с мотором?
— Поломка, — мрачно ответил Корбач, вытирая грязной тряпкой руки. — Только не ори, я не глухой.
— Что?! — взвился шарфюрер. — Ты, вермахтовская свинья! Обер-лейтенант, приведите в порядок эту дрянь! Объявить ему трое суток ареста. И вообще — чья машина?! Какая часть?! Как вы здесь оказались?!
Пистолет шарфюрер выхватил только для того, чтобы припугнуть зарвавшегося водителя. Вряд ли он серьезно намеревался пустить его в ход или хотя бы угрожать им. Но все-таки он схватился за оружие, и этого было достаточно, чтобы, не сгоняя с лица вежливо-жесткой улыбки, обер-лейтенант решительно шагнул в его сторону. Схватив за дуло пистолет, он сильным рывком вырвал его из руки эсэсовца и тотчас же отскочил в сторону.
В ту же минуту, схватив лежащий на сиденье автомат, Корбач юлой крутнулся за капот.
— Как вы уже поняли, шарфюрер, мы всего лишь из особого отдела контрразведки. — Побледневший и уже было поднявший руки водитель-эсэсовец опустил их и облегченно вздохнул. Его начальник нарвался на офицера контрразведки? Ну и пусть выпутывается. Он, водитель, здесь ни при чем. — А вот кто вы такой, и почему позволяете себе угрожать офицеру пистолетом, это мы выясним уже в наших подвалах. Или в гестапо.
«Два», — показал в это время Арзамасцев, перемещаясь вдоль борта поближе к кабине.
— Водитель, — молвил Беркут, — прикажите-ка тем двоим солдатам, что в кузове, сойти и подтолкнуть нашу машину. Иначе мы не разъедемся до ночи.
— Яволь, господин обер-лейтенант, — щелкнул каблуками эсэсманн[7], бросаясь к заднему борту.
— Но я не угрожал вам оружием, — наконец-то нашло смирение и на шарфюрера, хотя говорил он все еще тоном, которым обычно говорят с лакеями. — Речь шла о наглости вашего водителя. Прошу вернуть мой пистолет. Вы не имеете права обезоруживать меня.
— Офицер контрразведки имеет право обезоруживать любую подозрительную личность. — Беркут перебросил вальтер эсэсовца с правой руки в левую и выхватил свой парабеллум. — К борту, шарфюрер, — добавил он уже мягче, и, встретив недоуменный взгляд эсэсовца, добавил: — В ваших интересах побыстрее вытолкнуть машину из колеи на обочину.
Шарфюрер озверело посмотрел сначала на обер-лейтенанта, затем на его водителя и, зло сплюнув, взялся руками за борт.
— Ну, чего встали?! — гаркнул на сошедших на землю эсэсовцев. — Взялись, подтолкнули!
Автомат был только у одного из двоих солдат. Но он не придал особого значения тому, что, сунув пистолеты в карманы брюк, обер-лейтенант вежливо снял оружие с его плеча. Чтобы не мешало. Однако в следующее мгновение обер-лейтенант уже с силой опустил его на затылок упершегося руками в борт шарфюрера. А из ближайших кустов выскочили четверо вооруженных людей, чей внешний вид убедительно свидетельствовал, что в лесу они не первый день.
Уже после команды «руки вверх», водитель-эсэсовец бросился к кабине, очевидно, надеясь схватить свой автомат, но метнувшийся вслед за ним Арзамасцев ударил его штыком в спину. Для двоих других солдат это была минута оцепенения. Ровно столько времени и нужно было Беркуту, чтобы, незаметно выхватив из-за голенища финку, ударить в живот стоящего рядом с ним эсэсманна. Но это нападение вывело из оцепенения другого эсэсовца. Яростно взревев, он ударил Беркута ногой в бок, пригнувшись, пролетел между двумя «лесными мстителями» и с криком: «Партизаны! Партизаны!» бросился в лес. Андрей успел крикнуть: «Не стрелять!», но крик его заглушила автоматная очередь.
— А то ушел бы, гад! — еще раз нажал на спусковой крючок Гандич, скашивая эсэсовца, оседающего возле расщепленого, полусожженного ствола дерева.
И сразу же где-то вдали взвыла сирена. Прогремело несколько винтовочных выстрелов. Громов понял, что охрана объекта уже поднята по тревоге и в их распоряжении остались считаные минуты.
— Все! Уходим! — скомандовал он. — Этого, — показал на лежавшего у заднего борта шарфюрера, — в машину. Корбач, разворачивайся и следуй за мной!
Двинувшись к кабине задней машины, Громов ощутил резкую боль в ребрах и только теперь понял, как сильно саданул его железной подковой в ребра тот эсэсовец. Превозмогая боль, лейтенант с трудом добрался до кабины, завел мотор и, выждав, когда рядом усядется Корбач, резко сдал назад, развернул машину и погнал ее к шоссе.
— Бензин! — вдруг крикнул Звездослав.
«Черт возьми, я забыл о горючем! Еще несколько минут потеряно», — понял Андрей.
— Слушай меня: все переходим в машину эсэсовцев. Шарфюрера и оружие — туда же! Корбач, разверни свой грузовик, поставь поперек дороги и подожги!
Как всегда в минуты наивысшей опасности, Беркут старался отдавать команды спокойно, четко, даже чуть-чуть замедленно.
— На кой черт тебе эсэсовец? — проворчал Арзамасцев, потоптавшись у кабины эсэсовской машины, словно сам собирался вести ее вместо Корбача.
— Понадобится.
— Знаешь, глядя на тебя в этой форме, мне иногда не верится, что ты наш. Если бы не побег из вагона…
— А вот глядя на тебя, сразу понимаешь, что имеешь дело с кем угодно, только не с исполнительным солдатом фюрера, — скороговоркой выпалил Беркут. — И это плохо, потому что сразу же демаскирует. Все, ефрейтор, в кузов!
21
Ближайшее село они сумели проскочить по шоссе прежде, чем немцы и полицаи успели перекрыть его, потом долго петляли по лесным дорогам, пока наконец в одной из долин не обнаружили нечто похожее на небольшой карьер, в котором когда-то давно добывали камень крестьяне, создававшие разрушенный теперь хутор.
Выработка карьера была пещерообразной, и Корбач сумел втиснуть машину между узкими стенами, чуть было не ободрав о его крышу брезентовое покрытие. Приказав бойцам группы заложить вход в карьер камнями и замести следы колес по всей долине, Беркут вместе с Корбачем повел шарфюрера в небольшую сосновую рощу, посреди которой чернели руины лесной беседки.
— Оскорбление я вам прощаю, шарфюрер, — сказал он, поставив эсэсовца у стены беседки, а сам, превозмогая все еще не утихающую боль в нижних ребрах, уселся на покосившуюся скамейку, устроенную у едва заметного родничка. — На войне мелкие оскорбления — не в счет. Дуэли тоже не в моде. Единственное, что от вас требуется, — это ответить на совершенно пустячный вопрос: к какому объекту вы двигались? За ближайшим поворотом мы видели знак: «Запретная зона». Что там — лагерь военнопленных, завод, склады?
