На всем пути наверх Алан видел выметенные огнем уровни. Ему приходилось гнать и гнать себя, взбираясь по аварийным лестницам, обходя обугленные трупы и обломки.
Открытый огонь не использовался в городе много лет, и правила противопожарной безопасности соблюдались не слишком тщательно – до сих пор в том не было необходимости.
Алан внутренне криво усмехался: пользуется ли сейчас Огненный Шут той же популярностью, что и вчера?
Первых людей он встретил на пятнадцатом уровне. Они с трудом открывали дверь в жилой коридор, очевидно, снаряженные как спасатели.
Люди в изумлении уставились на него.
– Откуда вы явились? – спросил один из них, вытирая грязным рукавом почерневшее от сажи лицо.
– Попал в западню внизу. Старые огнетушители погасили пожар.
– Могли бы погасить и в самом начале, – сказал другой, – но тогда не сработали. Мы пытались. Когда загорается этот огонь, его ничто не может погасить.
– Тогда почему он погас сейчас?
– Спасибо звездам, что тут еще скажешь. Мы не знаем, почему. Он вдруг ослабел и исчез между пятнадцатым и шестнадцатым уровнями. Можно лишь предположить, что дрянь, из которой он сделан, не вечна. Мы не знаем, почему он горит и чем горит. Подумать только, мы доверяли Огненному Шуту, а он такое сотворил с нашими домами…
– Вы уверены, что виноват Огненный Шут?
– Ну, а кто еще? У него же был арсенал плутониевых бомб, так ведь? Резонно допустить, что у него имелось и другое оружие – огненное, которое он сам сделал.
Алан пошел дальше.
Полурастаявшие коридоры уступили место нетронутым, полным озабоченного народу, кружившегося вокруг людей, собиравших спасательные отряды. В импровизированных медпунктах врачи оказывали помощь жертвам огня и травмированным психически – тем, кому посчастливилось выжить. Самые нижние уровни строились с расчетом на подобные разрушения, а вот те, что поновее – нет. Если бы он оказался на десятом уровне, или даже на девятом, где все еще жили до пожара несколько семей, он бы не уцелел.
Хотя взбираться по аварийным лестницам и было нелегко, Алан предпочел это переполненным людьми и их страхом лифтам. Так он поднимался, благодарный мирной тишине лестниц после человеческого водоворота в коридорах.
Он пересекал коридор тридцатого уровня, когда увидел в одной из витрин магазинов (это был потребительский коридор) яркий лозунг. ЖИТЬ СВОБОДНЕЕ С РЛД, гласил он. Здесь размещался штаб РЛД по выборам президента. На другом плакате – встроенном, трехмерном – улыбалась Хэлен Картис. Вверху, над портретом, было написано «Картис», под портретом – «президент». Досадное «будущий» было опущено.
Он остановился и обратился к двери:
– Можно войти?
Дверь отворилась. Он прошел через увешанную плакатами переднюю в большую комнату, заваленную предвыборными материалами. Повсюду громоздились связки красочных листовок и плакатов. Вокруг никого не было.
Он взял пластобумажный плакат с портретом Хэлен. Вделанная в его покрытие звуковая дорожка стала тихонько нашептывать: «Картис – будущий президент, Картис – будущий президент, Картис – будущий президент». Он бросил плакат, и, упав, тот перестал бормотать.
– Вижу, что потеряла еще один голос, – послышался сзади голос Хэлен.
– У меня ведь было такое чувство, что я тебя встречу, – тихо сказал он, все еще глядя на упавший плакат.
– Ну еще бы, в моем-то штабе выборов. Это всего только склад. Хочешь взглянуть на кабинеты? Они довольно нарядные, – ее голос, в отличие от слов, был нисколько не приветлив.
– Что ты собираешься теперь делать со всем этим? – сказал он, обведя комнату усталой рукой.
– Использовать, разумеется. А ты что думал?
– Я думал, что теперь предвыборная кампания не стоит того, чтобы тратить на нее твое время.
– Ты считаешь, что, поскольку я поддерживала Огненного Шута, когда он был популярен, у меня нет шансов теперь, когда его не любят – так?
– Да.
Он удивился. Она, похоже, сохранила присутствие духа. Теперь возможности победить на выборах у нее не осталось. Его интересовало, не прячется ли она от очевидного?
– Послушай, Алан, – сказала она убежденно, – если бы этого не случилось, я без боя стала бы президентом. Теперь драка будет – и я, пожалуй, рада.
– Тебе всегда нравилось подраться.
– Это точно – если противник достаточно силен.
Он улыбнулся.
– Ты случайно не в меня целишься? Говорят, если мужчина недостаточно любит женщину, она считает его сильным; если он ее слишком любит, она считает его слабым. Противник слабоват, Хэлен?
– Впечатлительный ты что-то сегодня, – слова звучали нарочито холодно. – Нет, это к тебе никак не относится. Я говорила о том, что твоему деду улыбнулась удача. Теперь наши роли поменялись, не так ли?
– Я не знаю, как к этому отношусь, – сказал он, борясь со все более мрачным настроением. – Я никого из вас по-настоящему не поддерживаю. В целом, думаю, я благосклоннее к радикал-либералам. Ведь они все еще могут выиграть выборы по округам, если ты не добьешься поста президента, верно же? Это дало бы тебе сильный голос в Доме.
– Если меня оставят лидером партии, Алан, – лицо ее смягчилось, когда она смирилась с истиной, от которой до того пряталась. – Не каждый, кто одобрял мое место вчера, одобряет его сегодня.
– Мне неприятно говорить об этом, но я предостерегал тебя. Надо б тебе лучше знать, когда расхаживать, привлекая толпы. Политикам следует пользоваться доверием народа и нравиться ему. Люди, несомненно, хотят современного, нового президента, – но еще и уважаемого. Когда избиратели сядут и подумают об этом, если бы даже дело с Огненным Шутом не приняло такой оборот, они выберут того кандидата, который внушает доверие. Пылкие политики вроде тебя, Хэлен, пользуются успехом лишь короткое время. Это даже я знаю. Предположительно, после того как показала себя «Женщиной Народа», ты могла бы вести упорные парламентские дебаты, и, возможно, поскакать домой. Но теперь ты столь сильно отождествила себя с Огненным Шутом, что у тебя нет надежд победить. Я бы бросил, – он задумчиво посмотрел на нее.
Она немного посмеялась, широко шагая меж тюками плакатов.
– У меня нет никаких шансов, ты прав. Но я буду продолжать драться. Счастливчик старый Саймон, а? Теперь он – тот человек, который предупреждал людей о грозившей им опасности. За кого им еще голосовать?
– Не горюй, Хэлен. Почему бы тебе опять не заняться живописью? Уж там ты знаешь, что к чему. Правда, даже я понимаю в политике больше твоего. Тебе не надо бы вовсе туда лезть. Есть прирожденные политики, только ты – не из их числа. Я дюжину раз просил тебя об этом раньше, но мне все так же хочется знать, что заставляет тебя продолжать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
