Франц, у меня кружится голова…
Выпей за культуру, Фридл! – Бруно протягивает мне бутылку с пивом. – Голова перестанет кружиться.
Но что есть культура? – спрашивает Маргит. Вот уж действительно с ума сошла!
Культура, душечка, это живой организм и, как все живое, проходит три фазы. Конечная – не самая, скажем, желанная…
Но ведь должна же быть какая-то цель у нашего существования! – восклицает Маргит.
По Шпенглеру – никакой, – отвечает Бруно серьезно. Ему явно не хватает чувства юмора. – У человечества нет ни цели, ни идеи, ни плана, как у бабочек или орхидей. Теперь представь, что мы видим отсюда не панораму Веймара, а панораму всемирной истории! Тогда, не сходя с этой крыши, мы можем наблюдать картину вечного образования и изменения, чудесного становления и умирания органических форм. История – это свойство живой природы, описанной Гёте, а не мертвой, описанной Ньютоном.
Адлер подобен герою русского романа, чьи истории выслушивают по 100 раз. Слабость характера и грубая чувственность, которую я замечала во всех мужчинах, за исключением Стефана (о нем речь впереди). У него она, благодаря легкомыслию, носит детский и часто трогательный характер. Надо отметить, что у Адлера, к его великой чести, все это сопряжено с угрызениями совести и по всем статьям обременительно для него самого. В целом мужество у него отсутствует, и в то время как он хотел помочь тебе, а главным образом ты ему, вы – во всяком случае, ты – получили травмы, которые с трудом излечиваются. Так же и мои страдания, возможно, возобновятся, если я не останусь одна.
Маргит родила сына Флориана. Одновременно с этим у Бруно родился и внебрачный сын. Узнав об этом, Маргит подала на развод. Потом она вышла замуж за немца Хуго Бушмана, главу берлинского агентства печати. Во время войны он был связан с советской разведкой, входил в подпольную организацию «Красная капелла», которая была раскрыта фашистами. Почти всех расстреляли. Его – нет. Вообразить невозможно – всю войну чистокровная еврейка прожила в Берлине с немцем-разведчиком!
Что с Маргит? Где она? Я хотела бы написать ей, а еще лучше – получить от нее известие!
Письмо от Анни полно упреков в наш с Маргит адрес. Мол, пока мы здесь весело проводим время, она горбит спину над переплетами, которые ей осточертели. Ни радости, ни денег.
Дорогая Анни! Я готова просить у тебя прощения (хотя знаю, что ты по-прежнему хорошо ко мне относишься). Мое идиотское замечание относительно «претензий» было вызвано твоей жалобой на Маргит, на то, что о тебе никто не заботился, пока ты была здесь.
Тебе не за что меня любить, я могу быть развязнее и отвратительнее всех, ну почему мне никак не удается быть милее – или хотя бы такою же милой, как другие? Любимая, любимая, будь здорова.
Может быть, я кажусь тебе жесткой,
но я стремлюсь, я пытаюсь
быть честной.
Дитя мое, прошу тебя, работай, я имею в виду – рисуй, хотя бы немного. Прискорбно, когда что-то исчезает, не реализовавшись.
Я почти уверена, что талант есть не что иное, как постоянный импульс, а не то, что человек делает. Поверишь ли, в тот момент, когда я это пишу, я уверена в каждом своем слове, пишу это тебе, но и себе. На самом деле нереализованное приходит в состояние запущенности, оно не исчезает, лишь мучает страшно, хуже того, оно парализует.
Завтра в Баухаузе большой костюмированный бал. Весь Веймар сидит без денег. Нам наверняка не стать богатыми, и ладно, нам это не нужно, мы об этом не думаем. Часто, когда у нас лопается терпение, мы относим это на счет безденежья. На самом деле причина – внутри нас самих. Тревога гасится работой – это своего рода бегство от внутреннего беспокойства.
Для простоты дела Гропиус упразднил все ученые титулы. Педагоги – мастера, студенты – подмастерья. Файнингер считал, что обращение студента к профессору, начинающееся со слова «мастер», претенциозно, «профессор» – привычнее. Франц Марк заявил, что он ощущает себя полным идиотом хоть с титулом профессора, хоть с титулом мастера. После долгих споров порядок был смягчен, и мы могли обращаться к учителям как угодно.
«Обитатели гетто обязаны приветствовать снятием головного убора любого, кто принадлежит к управлению лагеря, к охране SS и к управляющей жандармерии. Женщины должны кланяться. Таким же образом следует приветствовать любое лицо, носящее немецкий мундир. При обращении следует принимать вид провинившегося».
Это-то как сюда попало?
Анниляйн, можно было бы многое сказать о нынешнем лице Баухауза. Об отношении к нам. Мы, евреи, благодаря или вопреки всему, должны сами создавать для себя те условия, на которые претендуем, в которых нуждаемся. Есть ли у тебя на это силы? Думаю, ты в любом случае должна приехать.
На нас накатили бочку. Якобы мы, студенты чуждой расы, верховодим в Баухаузе, из-за нас бедных арийцев лишили стипендий, льготного питания и мастерских.
17 евреев потеснили 200 студентов-арийцев.
В местной газете появилась разгромная статья про Баухауз, опять же «притесняющий» Академию художеств, где «расцветает искусство на национальной почве, искреннее и радостное. Академия – гордость города Гёте, Баухауз должен немедленно прекратить атаки на национальную святыню».
По стеклу расползаются змейками капли дождя. Красиво, кстати. Но такого рода картины Франца уже не трогают. Одни интерьеры и мебель. И еще лампы. Освещение. Квартира – это театр, где свет играет важную роль…
В окне отражается профиль с дымящейся сигаретой в руке. Франц недоволен мной, я его злю. Я не хочу переделывать приглашение на вечер певицы Эмми Хейм.
Франц, не сердись, пожалуйста, я прочла программу. Эмми Хейм. Малер. «Песни мертвых детей». Темень, буквы взвились… В «Эмми Хейм» высокое «И» выглядит как верстовой столб. «Приди, о сладкая смерть, побудь со мной…»
Не пой!
И тогда Франц говорит, что он влюблен в Эмми, в ее голос, что она зрелая личность и что жена должна быть старше мужа.
Оказывается, он дважды ездил к Паулю Клее в Швейцарию, в июле и совсем недавно, в октябре. Чтобы купить у него рисунки в подарок финскому певцу Линдбергу, тому самому, которого мы слышали в Вене. Линдберг пригласил его на концерт, где выступал вместе с Эмми…
Ты ездил к моему любимому художнику?! И ничего не сказал? А какие рисунки? У тебя фотографии есть? Но ведь это бешеные деньги, тебе Эмми дала? Она богатая?
Ну что мне делать, что? Вылить тушь на приглашение?
«Я в эту грозу, в этот бурный поток детей никогда б не пустил за порог», – поет Эмми Хейм. Голос проникает в поры, мурашками разбегается по коже…
Меня охватывает огромный страх перед одиночеством, полным одиночеством… Полезное, поучительное время – прямо по пословице: «видит око, да зуб неймет». Дай мне Бог преодолеть этот период… Ну все, моя родная, кончаю ныть.
Рождественские торги. Я со своим маленьким самодельным театриком устроилась неподалеку от елки. Дети окружили меня кольцом. Мои марионетки послушны. Поклонись детям, сними шляпу, видите, как он вспотел, ну-ка вытри лысину платком, положи платок на место, нет, ну зачем же ты его скомкал, расправь, сложи аккуратно… «А можно я, а можно я?» – просят дети, и я разрешаю тянуть за веревочки – но не разом, по очереди…
Кто дергает за нитки?
5. Тройственный союз
Во сне является Учитель с чертополохом в руке: «Я был тронут, как чертополох был тронут…»
«Текст книги набран буквами, но именно пустота между ними составляет суть книги». Такую вот своеобразную инструкцию выдал мне Иттен для оформления главы «Анализ старых мастеров». Как ей следовать?
Спасибо Бобу Фрейхану, он привез мне в Веймар коллекцию образцов. Шрифты со старым письмом и миниатюрами, как это делалось в старину. Теперь таким образом делаются статьи Иттена для «Утопии».
Приезжай поскорей! Ты ведь здорово в этом смыслишь! Эта работа тебя бы невероятно обогатила, здесь это может стать тем твоим делом, которое будет приносить тебе удовлетворение.
Дорогая, любимая!
Вот уже две недели, как я набираю статью Иттена – это обессиливает, возвращаюсь из типографии никакая. Как будущей великой специалистке книгоиздательского дела, преподношу тебе первые оттиски, с посвящением.
Почему я не писала? От изнеможения, ожидания и 1000 других вещей.
Дорогая, от Франца я не слышала ни звука, и его планы мне неизвестны. Ты, само собой, можешь жить у меня, сколько захочешь. Стефан, вероятно, какое-то время будет здесь; вы с ним должны были бы это спланировать.
Иттен только что был по поводу Маздазнана в Лейпциге, провожал жену и, вероятно, из-за этого о многом забыл.
Дорогая, купи себе срочно «Опыты» Эмерсона. Смотри, что он пишет: «Итак, поставь себе на службу все, что называют судьбой. Большинство людей играют с ней в азартную игру, и с каждым поворотом ее колеса кто-то приобретает все на свете, а кто-то все теряет, но ты научись считать эти приобретения незаконными и не стремись к ним, ты отдайся служению Делу и Пользе, этим канцлерам Всевышнего. Отдайся Воле, трудись, приобретай, и ты сумеешь сковать движение колеса Случая и не будешь страшиться нового его поворота».
