<1922>
«Не ругайтесь. Такое дело!..»
Не ругайтесь. Такое дело!Не торговец я на слова.Запрокинулась и отяжелелаЗолотая моя голова.
Нет любви ни к деревне, ни к городу,Как же смог я ее донести?Брошу все. Отпущу себе бородуИ бродягой пойду по Руси.
Позабуду поэмы и книги,Перекину за плечи суму,Оттого что в полях забулдыгеВетер больше поет, чем кому.
Провоняю я редькой и лукомИ, тревожа вечернюю гладь,Буду громко сморкаться в рукуИ во всем дурака валять.
И не нужно мне лучшей удачи,Лишь забыться и слушать пургу,Оттого что без этих чудачествЯ прожить на земле не могу.
1922
«Я обманывать себя не стану…»
Я обманывать себя не стану,Залегла забота в сердце мглистом.Отчего прослыл я шарлатаном?Отчего прослыл я скандалистом?
Не злодей я и не грабил лесом,Не расстреливал несчастных по темницам.Я всего лишь уличный повеса,Улыбающийся встречным лицам.
Я московский озорной гуляка.По всему тверскому околоткуВ переулках каждая собакаЗнает мою легкую походку.
Каждая задрипанная лошадьГоловой кивает мне навстречу.Для зверей приятель я хороший,Каждый стих мой душу зверя лечит.
Я хожу в цилиндре не для женщин —В глупой страсти сердце жить не в силе, —В нем удобней, грусть свою уменьшив,Золото овса давать кобыле.
Средь людей я дружбы не имею,Я иному покорился царству.Каждому здесь кобелю на шеюЯ готов отдать мой лучший галстук.
И теперь уж я болеть не стану.Прояснилась омуть в сердце мглистом.Оттого прослыл я шарлатаном,Оттого прослыл я скандалистом.
1922
«Да! Теперь решено. Без возврата…»[84]
Да! Теперь решено. Без возвратаЯ покинул родные поля.Уж не будут листвою крылатойНадо мною звенеть тополя.
Низкий дом без меня ссутулится,Старый пес мой давно издох.На московских изогнутых улицахУмереть, знать, судил мне бог.
Я люблю этот город вязевый,Пусть обрюзг он и пусть одрях.Золотая дремотная АзияОпочила на куполах.
А когда ночью светит месяц,Когда светит… черт знает как!Я иду, головою свесясь,Переулком в знакомый кабак.
Шум и гам в этом логове жутком,Но всю ночь напролет, до зари,Я читаю стихи проституткамИ с бандитами жарю спирт.
Сердце бьется все чаще и чаще,И уж я говорю невпопад:«Я такой же, как вы, пропащий,Мне теперь не уйти назад».
Низкий дом без меня ссутулится,Старый пес мой давно издох.На московских изогнутых улицахУмереть, знать, судил мне бог.
1922
«Пой же, пой. На проклятой гитаре…»
Пой же, пой. На проклятой гитареПальцы пляшут твои в полукруг.Захлебнуться бы в этом угаре,Мой последний, единственный друг.
Не гляди на ее запястьяИ с плечей ее льющийся шелк.Я искал в этой женщине счастья,А нечаянно гибель нашел.
Я не знал, что любовь — зараза,Я не знал, что любовь — чума.Подошла и прищуренным глазомХулигана свела с ума.
Пой, мой друг. Навевай мне сноваНашу прежнюю буйную рань.Пусть целует она другова,Молодая красивая дрянь.
Ах, постой. Я ее не ругаю.Ах, постой. Я ее не кляну,Дай тебе про себя я сыграюПод басовую эту струну
Льется дней моих розовый купол.В сердце снов золотых сума.Много девушек я перещупал,Много женщин в углах прижимал.
Да! есть горькая правда земли,Подсмотрел я ребяческим оком:Лижут в очередь кобелиИстекающую суку соком.
Так чего ж мне ее ревновать.Так чего ж мне болеть такому.Наша жизнь — простыня да кровать.Наша жизнь — поцелуй да в омут.
Пой же, пой! В роковом размахеЭтих рук роковая беда.Только знаешь, пошли их…Не умру я, мой друг, никогда.
<1922>
«Эта улица мне знакома…»
Эта улица мне знакома,И знаком этот низенький дом.Проводов голубая соломаОпрокинулась над окном.
Были годы тяжелых бедствий,Годы буйных, безумных сил.Вспомнил я деревенское детство,Вспомнил я деревенскую синь.
Не искал я ни славы, ни покоя,Я с тщетой этой славы знаком.А сейчас, как глаза закрою,Вижу только родительский дом.
Вижу сад в голубых накрапах,Тихо август прилег ко плетню.Держат липы в зеленых лапахПтичий гомон и щебетню.
Я любил этот дом деревянный,В бревнах теплилась грозная морщь,Наша печь как-то дико и странноЗавывала в дождливую ночь.
Голос громкий и всхлипень зычный,Как о ком-то погибшем, живом.Что он видел, верблюд кирпичный,В завывании дождевом?
Видно, видел он дальние страны,Сон другой и цветущей поры,Золотые пески АфганистанаИ стеклянную хмарь Бухары.
Ах, и я эти страны знаю —Сам немалый прошел там путь.Только ближе к родимому краюМне б хотелось теперь повернуть.
Но угасла та нежная дрема,Все истлело в дыму голубом.Мир тебе — полевая солома,Мир тебе — деревянный дом!
<1923>
«Я усталым таким еще не был…»
Я усталым таким еще не был.В эту серую морозь и слизьМне приснилось рязанское небоИ моя непутевая жизнь.
Много женщин меня любило,Да и сам я любил не одну,Не от этого ль темная силаПриучила меня к вину.
Бесконечные пьяные ночиИ в разгуле тоска не впервь!Не с того ли глаза мне точит,Словно синие листья червь?
Не больна мне ничья измена,И не радует легкость побед, —Тех волос золотое сеноПревращается в серый цвет.
Превращается в пепел и воды,Когда цедит осенняя муть.Мне не жаль вас, прошедшие годы,Ничего не хочу вернуть.
Я устал себя мучить бесцельно,И с улыбкою странной лицаПолюбил я носить в легком телеТихий свет и покой мертвеца…
И теперь даже стало не тяжкоКовылять из притона в притон,Как в смирительную рубашку,Мы природу берем в бетон.
И во мне, вот по тем же законам,Умиряется бешеный пыл.Но и все ж отношусь я с поклономК тем полям, что когда-то любил.
В те края, где я рос под кленом,Где резвился на желтой траве,—Шлю привет воробьям, и воронам,И рыдающей в ночь сове.
Я кричу им в весенние дали:«Птицы милые, в синюю дрожьПередайте, что я отскандалил, —Пусть хоть ветер теперь начинаетПод микитки дубасить рожь».
<1923>
«Мне осталась одна забава…»
Мне осталась одна забава:Пальцы в рот — и веселый свист.Прокатилась дурная слава,Что похабник я и скандалист.
Ах! какая смешная потеря!Много в жизни смешных потерь.Стыдно мне, что я в бога верил.Горько мне, что не верю теперь.
Золотые далекие дали!Все сжигает житейская мреть.И похабничал я и скандалилДля того, чтобы ярче гореть.
Дар поэта — ласкать и карябать,Роковая на нем печать.Розу белую с черною жабойЯ хотел на земле повенчать.
Пусть не сладились, пусть не сбылисьЭти помыслы розовых дней.Но коль черти в душе гнездились —Значит, ангелы жили в ней.
Вот за это веселие мути,Отправляясь с ней в край иной,Я хочу при последней минутеПопросить тех, кто будет со мной, —
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,За неверие в благодатьПоложили меня в русской рубашкеПод иконами умирать.
<1923>
