…А мог бы быть вокзал. В залах, где висят картины и стоят вазы, толпился бы народ у билетных касс. В станционном буфете торговали бы холодными резиновыми беляшами и поили очень растворимым кофе со вкусом теплой воды коричневого цвета. Возле входа в вокзал, у забитой мусором урны, рылась бы в объедках тощая блохастая собака, и толстый полицейский задумчиво ковырял в носу антенной своей рации. Из репродукторов голос диктора сипел бы: «Скорый поезд Кологрив – Москва отправляется через пять минут. Просьба провожающим вытереть слезы – они горю не помогут».
* * *
Когда снег идет, то взрослые под ним тоже идут, но каждый в свою сторону, а маленькие дети бегают с ним вместе. Поэтому маленькие дети являются естественным продолжением идущего снега, а взрослые уже нет. Маленький ребенок оставляет следов на снегу раза в три или даже в четыре больше, чем взрослый или даже два взрослых. Взрослые умеют ходить только поодиночке, а маленькие дети, как и снег, способны слипаться в огромные кучи, разлипаться и снова слипаться в другие, еще большие, кучи. На маленьких детей, бегающих под снегом, можно смотреть бесконечно, а на взрослых… С дождем и детьми, кстати, такая же история.
* * *
Снег идет и замедляет время. Заберешься в самый центр снегопада, а оно там и вовсе стоит, не шелохнется белыми ветками деревьев, нахохленной белой вороной и немигающим оранжевым глазом фонаря. Обернешься назад – прошлое уже затянуло снежной пеленой. Посмотришь вперед – будущее все никак сквозь нее не проявится. Вокруг одно настоящее, расшитое белыми нитками, и больше ничего. Если прошептать или крикнуть… Никакой разницы. Если высунуть язык, то на него упадет одно или два мгновения. И тут же растают. Кончится снег, и настоящее зашевелит ветками, каркнет, взмахнет вороньим крылом, мигнет фонарем… но все это потом, потом. Теперь главное – не прятать язык.
* * *
В связи с непрекращающимся снегопадом и морозами Федеральное агентство лесного хозяйства официально продлило срок зимней спячки медведей на полтора месяца, а Федеральное агентство по делам малых народов ожидает резкого увеличения численности снежных людей. Деньгами им материнский капитал выдавать, конечно, не будут – в бюджет никто этих сумм и не закладывал, а вот шкурами неубитых медведей помогут обязательно. Еще и портянок Министерство обороны обещало дать. Им теперь они без надобности.
Богородицк
В Богородицк, как и во всякий маленький городок, въезжаешь сразу. Нет в нем ни предместий, ни спальных районов. Он сам как один большой, а вернее маленький, спальный район. Послевоенные сталинские двухэтажные домики с фронтонами, эркерами и облупившейся кое-где штукатуркой, кирпичные трехэтажные дома шестидесятых с крошечными балконами, на которых только и есть место для одного горшка с петуньями и для одной вечно дремлющей кошки. И когда на стене одного из домов я увидел почерневший от времени советский жестяной плакат в почерневшей деревянной рамке, на котором был нарисован бесполый советский автомобиль и было написано, что за тридцать копеек можно выиграть в денежно-вещевую лотерею и автомобиль, и мотоцикл, и телевизор, и пианино, и радиоприемник, и холодильник, и кинокамеру, и пылесос, и пуховый платок, и фотоаппарат… тут мне стало понятно – куда уходит детство. Вот в такие городки, как Богородицк, и уходит. Кстати, о плакате. В одном списке выигрышей – вся шкала ценностей советского человека. Вся его, с позволения сказать, жизненная программа. От пухового платка и фотоаппарата через холодильник, пианино и радиоприемник к собственному автомобилю. Кропотливо, шаг за шагом, идешь от фотоаппарата к «Волге». Работаешь, копишь, лишний раз с друзьями пиво не попьешь, и, глядишь, у жены уже пуховой оренбургский платок и ревущий, как сороковые широты, пылесос «Тайфун» вместо дедовского веника. И снова пашешь, перевыполняешь норму, выходишь на субботники, поднимаешь по команде из президиума на собраниях руку, а тебе из окошка кассы – прогрессивку, квартальные премии, тринадцатую зарплату, и вот уже твоя дочь, точно радистка Кэт, выстукивает одним пальцем на клавишах пианино «Лира» «Собачий вальс», а ты сам крутишь ручку прибалтийского радиоприемника в поисках какой-нибудь западной музычки или, не при дочери будь сказано, «Голоса Америки». Еще чуть-чуть, еще каких-нибудь пять лет в месткомовской очереди на машину и… а можно и выиграть ее за тридцать копеек. Если повезет, конечно. И читать книжек не надо было – вышел из дому или выглянул в окно и пожалуйста – все на стене подсчитано, взвешено и разделено. Мы твердо знали, что за чем следует. У нас была программа. Была конечная цель. Всё. Нет теперь никакой программы. Не говоря о конечной цели. Кто, спрашивается, этот молокосос за рулем «ягуара», вихрем пронесшийся мимо твоей «Лады»? Кто все эти люди, воротящие нос от оренбургских пуховых платков и без очереди покупающие норковые шубы, немецкие холодильники, японские фотоаппараты и…
«Кто не пьет – тот едет в Москву на заработки», – сказала мне молодая и симпатичная экскурсовод Оля в богородицком дворце-музее графов Бобринских. И по ее тону я понял, что в городе нет не только работы, но и замуж выйти тоже толком не за кого. Было в Богородицке два знаменитых завода. Один выращивал самые чистые на свете кристаллы вольфрамата свинца для научных установок вроде адронного коллайдера в Швейцарии, а другой делал резисторы. Тот, что с кристаллами, мертв так, что мертвее не бывает, а резисторный купили москвичи, и он… тоже приказал долго жить. Не раз и не два я слышал в провинции это самое «Купили москвичи». Отъедешь от столицы хоть на сотню, хоть на полсотни километров – и уже «Купили москвичи». Для жителя Тульской губернии или Костромской, или Тамбовской, или даже Московской этот оборот означает что-то вроде «Пожрала саранча» или «Побил град». И произносит эти слова провинциал со вздохом и печальным разведением рук. Чаще этого обиженного «Купили москвичи» можно услышать только «Кто не пьет – тот едет в Москву на заработки».
Сам дворец-музей Бобринских чист, прибран и хорошо отреставрирован, точно прадед, которого к приходу правнуков умыли, причесали и приодели в новую байковую рубаху. Лишь в одном зале я встретил потолок с облупившейся побелкой. Ну да какой провинциальный музей у нас без этого бывает. По стенам висят портреты многочисленных Бобринских, верой и правдой служивших Отечеству. Все они были образованные, культурные люди, развивали промышленность, управляли железными дорогами, депутатствовали в Думе, помогали бедным… Одним словом – тоска. То ли дело их родоначальник – Алексей Григорьевич. В папеньку, графа Орлова, он был кутила, мот и картежник, а в маменьку, императрицу Екатерину Алексеевну, – любитель чтения. В кого он был астроном-любитель – история умалчивает. Однако же и в петербургском доме, и в богородицком дворце имелся у него большой телескоп. Какие звезды он в него разглядывал… Бог весть. Может, Париж, или Вену, или Лондон, в которых он так весело проводил время… Одним словом – тоска была в этом Богородицке. Со смотровой площадки на крыше дворца весь город, все его пять или шесть улиц были видны как на ладони. Да они и сейчас как на ладони, с той лишь разницей, что раньше они назывались Екатерининской, Павловской, Александровской и Мариинской, а теперь совсем наоборот – Ленина, Володарского, Урицкого…
Музей кроме обычных экскурсий «немножко шьет» – в том смысле, что за умеренную плату от пяти до семи тысяч рублей в одном из его залов можно красиво бракосочетаться, а после церемонии, перед тем как вернуться в свои однушки и двушки с совмещенными санузлами, нафотографироваться от пуза в дворцовых интерьерах. Конечно, плюхнуться в кресла из карельской березы, которым полторы сотни лет вам никто не позволит, но сделать вид, что вы только что получили за женой в приданое пятьсот или шестьсот душ крепостных и какие-нибудь Воловьи Лужки с сенокосными лугами, никто не помешает.
Жениться приезжают сюда ради такой красоты даже из других городов. Для приезжающих на воротах музея написано, что распивать спиртные напитки на территории дворца, включая шампанское, осыпать молодоженов крупой, лепестками, конфетти и монетами строго запрещается, а потому площадка перед воротами усыпана лепестками и монетами. Наверное, была бы и крупой усыпана, кабы не птицы, живущие в дворцовом парке.
Надо сказать, что пейзажный парк, который и сейчас красив без всякого ботокса и подтяжек, в восемнадцатом веке, при управляющем имением Андрее Тимофеевиче Болотове, был так хорош, что ни в сказке сказать ни пером описать. Болотов устроил здесь боскеты, беседки, гроты, фонтаны, искусственные острова в пруду и разводил форелей с карпами. Кавалеры в бархатных расшитых серебром камзолах и обтягивающих бархатных штанах до колена чинно гуляли здесь с дамами в пышных юбках, уединялись в увитых плющом беседках, гротах и даже пещерах, а когда их никто не видел, без всякого стеснения предавались играм на флейте или читали вслух оды Ломоносова и Державина. Сколько флейт было заиграно сладостных мелодий для флейт здесь было сыграно…
