Мы вчера поздно заснули… Смотрели мультик про Русалочку и ели попкорн. Как прошел твой вечер? Хотя… Извини, я же звонил вчера. Все хорошо?
– Все хорошо, спасибо. Идем на кухню? Сварю тебе… вам кофе. Что желаете на завтрак?
– Мы же вроде на ты? – приглушенно произносит Лев.
Странный какой-то… Смотрит на меня пристально, но грубостей не говорит. Что он хочет прочитать на моем лице? Ответ на свой немой вопрос: где я провела ночь? И спала ли с Адамом… Надо бы его помучить… И получить удовольствие, увидев на лице Льва беспокойство или ярость…
– Давай на ты… Я, честно говоря запуталась, как лучше. Ты вроде бы мой работодатель. Как Дарина спала? С тобой в одной кровати? – произношу улыбаясь.
– Да, представь себе. Она меня обнимала во сне. И не плакала. Замечательная девочка.
– Моя ночь тоже прошла… чудесно, – облизывая нижнюю губу, произношу я. – Ох, извини… Не хочу тебя грузить подробностями своей жизни.
– Твоя личная жизнь, похоже, налаживается? – с нотками горечи в голосе, бормочет Лев. – Этери, а Адам не будет против, если ты с нами… Если ты…
– Лев, а какое отношение Адам имеет к нам? И… Говори уже…
Лев подходит ближе. Заглядывает в мои глаза и выпаливает взволнованно, как зеленый подросток:
– Этери, я хотел пригласить тебя в парк. Там залили горку, а я заказал Дарине ледянки.
– Всего-то, – облегченно вздыхаю я. – У тебя был такой вид, словно речь едет о судьбоносном решении. Конечно, пойду, если зовешь.
– Хорошо. Дарина будет рада. А как у тебя с работой?
– Пока работаю по свободному почасовому графику.
– Я бы на месте Аверина настоял на твоем увольнении из этого гадюшника, – цедит Лев, устраиваясь на кресле за столом. – Он вполне может тебя обеспечить.
– Но ты не на его месте, так что…
– И слава богу, – протягивает Лев, вскидывая на меня взгляд.
А я и не обижаюсь его словам… В глазах-то совсем другие чувства – сожаление, боль, что-то неведомое мне, но только не «слава богу»…
Глава 22
Лев.
Я заснул поздно. Обнимал Даринку во сне, вдыхал аромат ее детских волос и пытался изгнать из воображения дурацкие картинки. Меня не страшили собственные чувства. Ревность, обострившийся контроль, досада, сожаление – меня мучили не они… Я боялся наступить на горло своей гордости. Публично признаться в ошибке, выразить сожаление, показаться слабым и неуверенным. Лев Самойлов не может забрать свои слова обратно и изменить мнение… Не может растечься лужицей перед женщиной и позволить ей забрать покой и сон… И решений своих менять не может, иначе он не мужчина, а тряпка… Отец всегда меня так воспитывал – строго, жестко, без поблажек. Если он отказывал мне в просьбе, бесполезно было убеждать папу поменять решение. И ласки я от него не получал… Подзатыльники, насмешки, наказания – с лихвой… Я отлично учился, много читал, занимался спортом, потому что по-другому я не имел права расти… Не имел права жить, как хочу. Слушать музыку, какая нравится, ходить с друзьями в парк или кино.
«– Лева, сядь-ка лучше почитай «Пятнадцатилетнего капитана». Чем гонять мяч с тупоголовыми подростками, займись делом».
«– Если в четверти будет хотя бы одна четверка, все каникулы просидишь дома наказанным».
Признаться честно, я был рад, когда он умер… Мама знала о моих чувствах. Молчала, плакала, прижимала меня к груди и ничего не говорила… Она не осуждала меня – я ощущал это. Боялась отца и терпеливо сносила его капризы и приказы. Наверное, именно поэтому она больше не рожала. Видя мои страдания, не хотела повторения такой судьбы кому-то еще… Я был убежден, что мои муки будут продолжаться долго. Мечтал о побеге долгими бессонными ночами, смотря на черничное небо, заглядывающее в окно. Но он умер… Внезапно и нежданно. Оторвался тромб и закупорил легочную артерию, оборвав существование отца и мои страдания.
Моя жизнь стала другой в семнадцать лет. Поначалу я специально делал все, что не любил отец: бегал на свидания, гонял в футбол, читал и смотрел его ненавистные книги и программы, а потом… Его слова будто проросли во мне гадким семенем. Я все чаще замечал, как невольно делаю то, что пришлось бы папе по душе… Я становился им… Властным, контролирующим все на свете человеком…
Однако, с годами мне удалось вытравить из себя самые отвратительные черты. Я любил свою жену, баловал ее и никогда не вел себя, как отец. Я был с ней нежен и щедр на ласку. Так что поменялось теперь? Не знаю… Я словно отчеканил в душе требование отца не менять решение. Быть твердым, непоколебимым, мужественным… Не быть размазней.
« – Не будь размазней, Лева», – повторяю себе, не отрывая взгляда от пухлых розовых губ Этери. Влажных, зацелованных Адамом Авериным. Черт… Почему я думаю об этом?
– Я хотел пригласить тебя в парк. Там залили горку, а я купил Дарине ледянку.
– Конечно, я пойду, – облегченно вздыхает она. Встряхивает ароматными свежими волосами и надевает фартук. – Ты не против, если я приготовлю и обед? Очевидно, после катания на санках мы страшно проголодаемся. Кстати, Лев! Тебе не надо на работу?
– Нет. Я освободил день, чтобы побыть вместе с дочерью. Мне нравится, что она ко мне привыкает. Я очень стараюсь, Этери.
– Это заметно. Ты молодец. Садись, я накормлю тебя завтраком.
Даринка просыпается и бежит в кухню, заслышав наши голоса. Бросается в материнские объятия и только потом осторожно подходит ко мне.
– Дочка, папа хочет повезти нас на горку в парк. Ты рада? Покатаемся на санках, а потом…
– А потом поедем в кафе. Оставь обед, Этери. Отдохни. Дарина, ты любишь пиццу или… Прости, наверное, ты не кормила ее такой едой?
– Очень редко, – Этери дарит мне искреннюю улыбку. – Но… Пожалуй, дочке пора ее попробовать. Пиццу и молочный коктейль, и…
– Ула! Мамоська, а снежок есть в палке? А ты меня поколмис кашей?
– Конечно. И папу тоже. Лев, я все равно хотела бы сварить бульон и почистить овощи.
Разве эту суперхозяйку можно переубедить? Киваю и сажаю Дарину на руки. Этери кормит нас, завтракает сама и быстро моет посуду.
Пока бульон варится, помогает дочке одеться и тянет в гостиную большой рюкзак.
– Я взяла кое-что из своих вещей. Ты сказал, что домик готов к приему гостей, и я… – лепечет она, выуживая теплый свитер с высоким воротом.
– Так ты ночевала не у Аверина? – кажется, в моем голосе отчетливо звучит облегчение.
– Лев, какое это имеет значение? Я
