Теперь Агриппина уже с полным правом вмешивалась в дела империи, присутствовала на приватных совещаниях императора и высказывала свое мнение по важнейшим государственным вопросам. Восседая на троне неподалеку от Клавдия, она участвовала в самых торжественных церемониях: принимала послов, знатных чужестранцев, представительства из провинций. Очень быстро она вошла во вкус, испытывая непреодолимую тягу к подобным спектаклям, где можно было продемонстрировать свое величие.
Упиваясь своей непомерной властью, она часто выставляла напоказ свою мнимую любовь к пасынку, который люто ненавидел мачеху и ее неуместные ласки воспринимал как насмешку и лицемерие. Девятилетний мальчик не обладал ни выдержкой, ни умением притворяться, что простительно для его малолетнего возраста. Увидев однажды сына Агриппины, он, вместо того чтобы назвать его Нероном, по привычке приветствовал прежним именем Агенобарба.
Агриппина, усмотрев в этом злой умысел, тут же бросилась к Клавдию.
— Конечно, — жаловалась она, — это могло быть всего лишь неуклюжей шуткой. Но в ней я вижу начало будущей розни.
Клавдий попытался успокоить жену, но это ее только раззадорило.
— Кто — то во дворце, — кричала Агриппина, — ставит под сомнение факт усыновления тобой моего сына. Кто — то не желает считаться ни с волей императора, ни с постановлением сената, ни с желанием римского народа.
Клавдий сник. Он не выносил орущих женщин и уже заранее был согласен со всем, что бы ни сказала ему супруга.
— Я не думаю, что Британник действительно относится плохо к Нерону, — робко заступился он за сына.
— Разумеется, — радостно перебила его Агриппина. — Во всем повинны его дурные наставники. Они восстанавливают мальчика против брата, сеют в семье смуту и ведут к гибели государство.
Заслышав о семейных раздорах, Клавдий ужаснулся, а когда речь зашла о безопасности государства, вовсе потерял голову от страха. Он дал Агриппине полную свободу действий, и та быстро избавилась от неугодных ей воспитателей Британника: одни были отправлены в изгнание, другие умерщвлены. Отныне Британника окружали люди, преданные лично императрице и доносившие ей о каждом шаге ребенка.
Агриппина, вкусившая власти, остановиться уже не могла. Ей не терпелось проявлять свое могущество и повелевать судьбами людей. Она сочла, что наступил подходящий момент для чрезвычайно важного и рискованного шага — обеспечить себе поддержку и верность преторианских когорт.
После Сеяна и Макрона во главе преторианцев стояли два префекта: Лузий Гета и Руфрий Криспин. Оба питали привязанность к детям Мессалины. Агриппине это было известно. Поэтому она убедила мужа, что два начальника не способствуют единению преторианцев, в то время как хорошо зарекомендовавшее себя в прошлом единоначалие укрепит дисциплину гвардейцев. На должность префекта претория она предложила своего человека — Сестия Афрания Бурра. Он принадлежал к всадническому сословию и, что самое главное, был уроженцем Нарбонской Галлии. Хитрая и умная Агриппина рассчитала правильно. Родившийся в Лугдуне Клавдий питал слабость ко всем должностным лицам галльского происхождения и тут же клюнул на приманку жены. Преторианские когорты были переданы под начало Бурра.
Афраний Бурр — честный солдат и хороший служака, но дослужился лишь до должности трибуна. Он был вынужден досрочно оставить армейскую службу из — за тяжелого ранения, приведшего к ампутации руки. Но и на гражданской службе он показал себя человеком исполнительным. Бурр знал, кому он обязан своим высоким назначением. Он понимал, что Агриппина рассчитывает на его благодарность и поддержку прежде всего на императорских совещаниях, на которых он по своему рангу обязан был присутствовать.
Теперь, когда Агриппина прибрала к своим рукам преторианскую гвардию, ее положение при императорском дворе казалось абсолютно неуязвимым.
Глава пятнадцатая. Воспитатели Нерона
Нерон, несколько полный мальчик с рыжими волосами и голубыми близорукими глазами, был запуган суровостью матери и учителей — греков. Даже когда его мать стала женой Пассивна Криспа и имела возможность сама выбирать для сына воспитателей, рядом с ним по — прежнему находились педагоги — греки: Берилл, уроженец Цезареи в Палестине, и Аникет. Последний занимался физической и военной подготовкой мальчика и, как мы уже могли убедиться, небезуспешно: в Троянских играх Нерон не только вышел победителем, но и завоевал симпатии всех зрителей своей ловкостью и крепостью тела.
В детстве Нерон отличался впечатлительностью и повышенной восприимчивостью. Но любое, даже малейшее проявление у него человеческих чувств немедленно пресекалось учителями, считавшими, что внуку Германика больше пристали суровость и твердость солдата, нежели сентиментальность поэта, ведь они видели в нем будущего полководца, наследника дедовской славы.
А мальчика сызмальства влекли поэзия, музыка, живопись, скульптура. Он любил рисовать, петь, заниматься чеканкой. Обожал театральные зрелища и цирковые игры, которые старался не пропускать. Особенно ему нравились скачки. О них он мог говорить без устали. Всякий раз, когда он наблюдал за несущимися по арене колесницами, у него от восторга захватывало дух. Неудачи своих любимых возниц переживал тяжело и всегда мучительно. Но стоило ему с детской непосредственностью завести разговор о колесничных бегах, как его тут же прерывали и жестоко стыдили за столь низменные увлечения.
Однажды, когда Нерон с несколькими своими товарищами оплакивал смерть возницы, которого кони сбросили и проволокли по арене, оказавшийся рядом Берилл, вместо того чтобы утешить своего воспитанника и похвалить за проявленное им сострадание, сурово отчитал мальчика.
— Как ты мог унизиться до жалости к какому — то вознице, — бранил он расстроенного подростка. — Юноша твоего положения не должен иметь подобных чувств. Мне стыдно за тебя!
И тогда мальчик, запинаясь и что — то лепеча в свое оправдание, солгал:
— Ты ошибся, Берилл, ведь мы говорили не о вознице, а о великом Гекторе и гибели Трои.
Ни учителя, ни мать не хотели считаться с природными устремлениями юного Нерона. Агриппина видела в нем лишь орудие, удобное для осуществления своих честолюбивых замыслов. Она грубо вторгалась в жизнь сына, направляя каждый его шаг. Душа мальчика рвалась к одному, а его заставляли делать совершенно другое.
Расправляясь со своими врагами, Агриппина в то же время искала новых друзей, способных помочь ей в достижении ее целей. Первым человеком, о котором она вспомнила в этой связи, был Сенека. Он томился на Корсике, сосланный на остров еще в 41 году.
