Стон, прогиб, обнаженное плечо и правда.
Правда…
— Кто ты? — снова шепчет он на ухо и прикусывает его, массируя шею. — Скажи мне кто ты на самом деле?
— Я… — поджимает она ягодицы, когда Давид прижимается к ним своим внушительным бугром. — Не знаю. Не понимаю, о чем вы спрашиваете. Мне очень жаль.
— Мне тоже очень жаль, — говорит Давид и гневно сдергивает платье с плеч ног, рвет трусы и толкает Майю на кушетку, такую же мягкую, как все в этой комнате.
Будь тут белые цвета, можно было подумать, что это комната для безумца. И порой именно таким считал себя Давид.
Особенно сейчас, когда буквально хочет сожрать, эту бледную упругую плоть ягодиц.
Она оттопырила их, держа ноги в чулках прямо, хотя видно что ей хочется их согнуть.
— Скажи правду!
(арт визуализация Давид и Майя)
— Какая, правда вам нужна?
— Ты шлюха? Как много мужчин у тебя было?
Молчание только злило его и принесло в руку желание ударить.
Он, с шумным выдохом подчинился, опуская плеть прямо на ягодицу.
И снова ни звука, ни стона, словно она терпит. Но ему не нужна мученица, ему нужна саба!
Новый удар и прогиб в спине стал больше, а запах женственности ударил струёй в нос.
Еще удар и член стал ныть от возбуждения.
Новый удар — сильнее, еще один и еще.
— Отвечай Майя! Сколько! Сколько мужиков тебя трахали! — рычит Давид и слышит жалобное:
— Один! Только один!
Поверить в это сложно, почти невозможно, но Давид кивает сам себе.
— Значит, для тебя это была вторая продажа? — новый удар и наконец, стон, от которого у Давила темнеет в глазах.
— Первая.
Он отбрасывает плеть, разворачивает к себе лицо, по которому бегут слезы оставляя дорожки на щеках и целует дрожащие искусанные губы, потому что знал, знал, что она не шлюха.
Пусть она стояла там, пусть готовила свое тело для извращенца, но самое главное попала в руки именно Давида.
Было еще множество вопросов, но в голове Давида шумят волны острой похоти, разбивающиеся о здравый смысл, как о скалу и он решил оставить их на потом. Сначала, он покажет своей сабе, как можно получать удовольствие от боли.
Одна рука на шее, другая на животе и тянется вниз, и Давид кладет Майю на мягкий пол, садится между ног и продолжает давление.
Живот, шея.
— Слушай меня. Есть простое слово. Стоп. Говоришь его тогда, когда понимаешь, что не выдерживаешь, что боль уже невыносима. Поняла?
Она кивает и Давид тянет руки ниже и нащупывает нежные влажные складки. Он гладит их, внимательно наблюдая за реакцией на напряженном лице Майи.
Но взгляд сам собой тянется вниз, туда, где розовые створки скрывают чувствительный бутончик и сладостный вход в рай, в который он жаждет погрузиться, забыться там.
Он размазывает остро пахнущую влагу по кругу, давит на шею, чувствуя, что член сейчас взорвется, но сначала она, она должна познать, что боль и удовольствие настолько близко, что порой совершенно неразличимы.
— Руки за голову, — приказывает он и скалится когда беспрекословно подчиняется, приподнимая совершенную сочную грудь выше.
Игра начинается.
Давид бьет пальцами половые губы, и смотрит в глаза. Находит рукой сосок и вытягивает его.
Еще удар и Майя закусывает губку. Еще удар и она прикрывает глаза.
— Смотри на меня, — требует Давид, — ты должна видеть все, что я буду с тобой делать.
Она распахивает глаза, как раз в тот момент, когда он бьет промежность снова и сильно выкручивает сосок.
Такой острый, такой разбухший, почти как головка члена Давида, уже неприятно упирающаяся в боксеры.
Он выпускает желание наружу, только расстегнув ширинку. Остается полностью в одежде и чувствуя как пьянеет от контраста. Она обнажена, он одет. Он приказывает, она подчиняется. Он мужчина, она женщина.
Давид рвано вздохнул, когда легкий ветерок из приоткрытого окна омывает разгоряченную плоть и тут возвращает руку к промежности, которая раскрылась во всей развратной красе, демонстрируя узкий, тугой вход.
Давид влезает туда пальцем, медленно, но Майя дергается и все равно пытается свести ноги.
— Терпи, — требует они и начинает мягко растягивать для себя влагалище, готовит свою сабу для первого настоящего вторжения.
Он вытаскивает пальцы, берет их в рот и долго, смачно облизывает, подхватывает смазку, которая буквально по ним стекает.
— Такая сочная, как мед в мае. Медовая Майя, — шепчет он и, наклонившись, и не выпуская из захвата сосок начинает мягко жалить клитор, вылизывать лепестки, иногда позволяя себе забираться внутрь, от чего его собственное тело терзало режущее желание, болезненное, давящее на мозг, заставляющее терять разум.
Раньше, как бы его не накрывало, сознание было всегда при нем, но сейчас, лаская языком эту киску, он терялся, терял разум, сходил с ума, уже зная, что не сможет избавиться от этого наваждения.
Майя его. Он нашел ее. Он сделает ее свой. Подчинит своей воле, чтобы слово «стоп» никогда не сорвалось с ее губ.
Он продолжает терзать губами сладкие, половые губы, пока рука так и мучает сосок, срывая с губ Майи громкие, уже пронзительные стоны, а тело извиваться.
И вот уже она не бесправный наблюдатель, а участник.
Майя, упирает пятки в пол и начинает сама двигать бедрами толкать себя к языку Давида, который усиливает давление, ускоряет темп, сжимает грудь одной рукой, задницу другой и слышит женский вой, чувствует как его волосы тянут.
На даже это болезненное ощущение не мешает ему доводить до исступления его женщину.
Она уж кричит, бьется в экстазе, исторгая из себя горячую тягучую влагу, которую с таким упоением втягивает в себя Давид.
Он катает её на языке и сплевывает обратно.
И пока Майю трясет от оргазма, он поднимается, гладит головкой, истекающую влагой щель и шумно втягивая воздух.
Секунда, две,
