Мортимер Суинфорд сохранял абсолютное спокойствие. Если бы Питт не был достаточно хорошо знаком с правилами света, он, возможно, принял бы любезность за дружелюбие.
— Разумеется, — богатым, звучным голосом согласился он.
Его руки музыканта покоились на спинке обитого гобеленом кресла. Портной, скроивший пиджак, так мастерски знал свое дело, что почти полностью скрыл округлившееся брюшко, распирающее жилет, и раздавшуюся вширь талию. К подобной тщеславности Питт мог относиться только с сочувствием, даже с восхищением. Самому ему не нужно было прятать подобные физические изъяны, но он дорого бы дал, чтобы обладать хотя бы толикой того лоска, той непринужденности, с которой держался Суинфорд, наблюдая за ним.
— Не сомневаюсь, вы ограничитесь лишь тем, что абсолютно необходимо, — продолжал отец Титуса. — Но вы должны собрать достаточно доказательств для суда — и мы это прекрасно понимаем. Титус… — Он сделал сыну выразительный жест рукой. — Титус, правдиво отвечай на все вопросы инспектора Питта. Ничего не скрывай. Сейчас не время для лживой скромности или неуместного чувства преданности. Сплетников никто не любит, но бывает, что человек становится свидетелем преступления, которое не должно остаться безнаказанным. И в таком случае его долг — сказать правду, без страха и без прикрас. Не так ли, инспектор?
— Совершенно верно, — подтвердил Питт с меньшим воодушевлением, чем должен был бы испытывать.
Заявление мистера Суинфорда было прекрасным. Но почему оно прозвучало неискренним — только ли вследствие его апломба, вследствие того, что он полностью владел ситуацией? Суинфорд не производил впечатление человека, который кого-либо боялся или испытывал к кому-либо расположение. И действительно, состояние и родословная обеспечивали ему такое положение, при котором он мог, проявляя лишь чуточку рассудительности, избегать необходимости ублажать окружающих. Ему достаточно было лишь соблюдать общепринятые правила своего общественного слоя, и тогда ничто не могло нарушить его уютную жизнь.
Титус ждал.
— Вы изредка занимались с мистером Джеромом? — поспешил начать Питт, почувствовав, что пауза затянулась.
— Да, сэр, — подтвердил мальчик. — И я, и Фанни. Фанни здорово смыслит в латыни, хотя я и не понимаю, какой ей от нее толк.
— А вам самому какой толк от латыни? — поинтересовался Питт.
Лицо Титуса растянулось в широкой улыбке.
— Я вижу, вы какой-то странный, правда? Конечно, абсолютно никакого! Однако нам не разрешается признаваться в этом вслух. Латынь считается ужасно хорошим предметом — по крайней мере, так говорит мистер Джером. На мой взгляд, только поэтому он согласился заниматься с Фанни, потому что в латыни она сильнее нас всех. Нормального человека от латыни ведь тошнит, правда? Я хочу сказать, девчонки учатся лучше, особенно по таким предметам, как латынь. Мистер Джером говорит, что латынь ужасно логичный язык, а у девчонок ведь нет никакой логики.
— Абсолютно никакой, — согласился Питт, с трудом сохраняя серьезное лицо. — Я так понял, у мистера Джерома не было особого желания заниматься с Фанни?
— Ни малейшего. Он предпочитает мальчиков. — Внезапно Титус помрачнел, и его веснушчатое лицо залилось краской. — Вы здесь как раз из-за этого, да? Из-за того, что случилось с Артуром, и из-за того, что мистер Джером постоянно нас трогал?
Отпираться не было смысла; судя по всему, Суинфорд уже откровенно поговорил с сыном.
— Да. Мистер Джером вас трогал?
Титус скорчил гримасу, выражая смену чувств.
— Да. — Он пожал плечами. — Но я никогда не придавал этому значения. Годфри мне объяснил, в чем дело. Если бы я знал, сэр, что все закончится смертью бедного Артура, я бы рассказал об этом раньше. — На его лицо набежала тень, серо-зеленые глаза вспыхнули чувством вины.
Питт ощутил прилив сочувствия. Мальчик уже был достаточно сообразительным и понял, что его молчание привело к трагедии.
— Конечно. — Инспектор непроизвольно накрыл ладонью руку Титуса. — Естественно, рассказали бы, — но вы не могли ни о чем догадываться. Нормальный человек до конца отказывается верить в подобные гадости. Нельзя обвинять всех и каждого на основании одних только голых подозрений. В случае ошибки вы бы поступили по отношению к мистеру Джерому крайне несправедливо.
— Но все вышло так, что Артур погиб. — Успокоить Титуса было не так-то просто. — Если бы я рассказал обо всем раньше, возможно, я бы его спас.
Питт был вынужден заговорить более откровенно, рискуя нанести глубокую рану.
— А вы понимали, что это нехорошо? — спросил он, выпуская руку мальчика и снова садясь в кресло.
— Нет, сэр! — Титус залился краской, кровь снова прихлынула к его лицу. — Если честно, сэр, я до сих пор не совсем это понимаю. Я даже не могу сказать, хочется ли мне понять — все это очень грязно.
— Грязно. — В глазах этого ребенка, не знающего и малой толики той гнусности, с которой постоянно приходилось сталкиваться инспектору, он сам выглядел испачканным — замаранным своим опытом. — Да, грязно, — повторил Питт. — Мне бы очень не хотелось с этим связываться.
— Да, сэр. Но вы… вы полагаете, что, если бы я догадался раньше, я мог бы спасти Артура?
Питт замялся. Титус не заслужил, чтобы ему лгали.
— Возможно — но, вероятно, все равно не смогли бы. Скорее всего, вам просто никто бы не поверил. Не забывайте, Артур мог сказать сам — если бы захотел!
На лице Титуса отобразилось недоумение.
— А почему он ничего не говорил, сэр? Он ничего не понимал? Но это же невозможно!
— Да, невозможно, ведь так? — согласился Питт. — Мне бы самому хотелось знать ответ на этот вопрос.
— Вне всякого сомнения, он просто испугался. — Суинфорд впервые нарушил молчание после того, как Питт начал расспрашивать его сына. — Бедный мальчик мучился сознанием своей вины — ему было стыдно признаться отцу. Смею предположить, этот жалкий подонок его запугал. А вы как думаете, инспектор? Остается лишь поблагодарить Бога за то, что теперь всему этому положен конец. И мерзавец больше никому не сможет сделать плохо.
Это заявление далеко не полностью соответствовало правде, однако Питт не стал спорить. Он мог только гадать, что принесет судебное разбирательство. Не было никакого смысла заранее пугать этих людей, никакого смысла говорить им, какие горестные и нелицеприятные вещи будут обнажены на процессе. Уж Титусу по крайней мере точно незачем было это знать.
— Благодарю вас. — Инспектор встал, смущенно сознавая, что пиджак, на полах которого он сидел, стал мятым. — Большое вам спасибо, Титус. Большое вам спасибо, мистер Суинфорд. Полагаю, до начала судебного процесса нам больше не придется вас беспокоить.
Суинфорд было шумно вздохнул, однако понимая, что в настоящий момент тратить энергию на споры бесполезно. Он кивнул, выражая свое согласие, и позвонил лакею, чтобы тот проводил Питта до прихожей.
Но тут внезапно дверь распахнулась, вбежала девочка лет четырнадцати и, увидев инспектора, на мгновение смущенно застыла на месте. Но тут же она пришла в себя, расправила плечи и устремила на Питта спокойный взгляд своих серых глаз — довольно прохладный, словно это он, а не она сама, допустил бестактность.
— Прошу прощения, папа, — сказала девочка, поведя плечами под кружевами передника, — я не знала, что у вас посетитель. — Она с первого взгляда оценила инспектора и определила, что он не «гость». Мужчины, принадлежащие к тому же социальному кругу, что и ее отец, носили вместо шерстяных шарфов шелковые кашне и оставляли их тому, кто открывал им дверь, вместе со шляпой и тростью.
— Привет, Фанни, — улыбнувшись, ответил Суинфорд. — Ты пришла, чтобы посмотреть на полицейского?
— Разумеется, нет! — Вскинув подбородок, девочка снова перевела взгляд на Питта, теперь уже осматривая его с ног до головы. — Я пришла сказать, что пришел дядя Эсмонд, а он мне обещал, что, когда я стану достаточно взрослой, чтобы «выходить в свет», он подарит мне на семнадцатилетие жемчужное ожерелье, которое я надену, когда меня будут представлять ко двору. Как вы думаете, там будет присутствовать сама королева или только один принц Уэльский? Как, по-вашему, королева к тому времени еще будет жива? Она ведь уже ужасно старенькая!
— Понятия не имею, — подняв брови, ответил Суинфорд, весело бросив взгляд на Питта. — Наверное, тебе лучше начать с принца Уэльского, а затем уже двигаться дальше — конечно, при условии, что королева к тому времени еще будет жива, ты не находишь?
— Ты надо мной смеешься, — предостерегающим тоном промолвила Фанни. — Дядя Эсмонд не далее как на прошлой неделе ужинал с принцем Уэльским — он только что сам это сказал!
— В таком случае я не сомневаюсь, что это правда.
— Конечно, правда! — В дверях за спиной у девочки появился Эсмонд Вандерли. — Я бы ни за что не посмел солгать такому проницательному и такому несведущему в светских делах человеку, как Фанни. Дорогая моя девочка, — он положил руку на плечо Фанни. — Тебе действительно пора уже избавляться от излишней прямолинейности, а то это закончится большим скандалом. Ни при каких обстоятельствах не показывай людям то, что ты раскрыла их ложь! Это основополагающее правило. Люди благородного происхождения никогда не лгут — они иногда путаются в своих воспоминаниях, и одни лишь невоспитанные и грубые особы высказываются по этому поводу вслух. Не так ли, Мортимер?
