И вот он вернулся к себе с этой рабыней, которая только и могла ему сказать, что ее зовут Лива. Странно, но имя Баринелли — Ливио.
С тех пор они вместе переживают самую волнующую историю любви. Они постоянно держатся за руки, не сводя глаз друг с друга. Ливио смотрит на нее так, будто это не его рабыня, а его принцесса, его обожаемая жена. Сколько раз я видел, как он подносил ее руку к губам, чтобы запечатлеть на ней поцелуй, пододвигал стул, чтобы усадить ее, или нежно проводил рукой по ее волосам, по лбу, забывая, что на них устремлены наши взгляды. Этим двоим могли бы позавидовать все супруги мира и все влюбленные.
У Ливы узкие глаза и выступающие скулы, однако волосы у нее светлые, она почти блондинка. Она скорее всего из какого-то степного народа. Думаю, она ведет происхождение от монголов, но, наверное, какой-нибудь монгол когда-то похитил девушку из Московии; она же сама никогда не могла объяснить ни откуда она, ни как оказалась в плену. Влюбленный же уверяет меня, что сейчас она понимает все, что он говорит; видя, как он с ней разговаривает, меня это не удивляет. В конце концов она выучит итальянский, по крайней мере не Баринелли же станет учить язык степей.
Писал ли я уже, что она беременна? Ливио теперь запрещает ей подниматься и спускаться по лестнице без него: он должен быть рядом, чтобы ее поддерживать.
Перечитав написанное, я понял, что назвал Ливу «служанкой». Я обещал себе никогда не стирать того, что пишу, но должен поправиться. Мне не хотелось называть ее «рабыней», и я сомневался, стоит ли звать ее «сожительницей» или «любовницей». После того, что я только что рассказал, стало совершенно очевидно, что ее нужно звать просто-напросто «женой». Баринелли считает ее своей супругой, он относится к ней гораздо лучше, чем обычно относятся к супругам, а скоро она станет матерью его ребенка.
4 ноября.
С утра мои разбрелись по городу, каждый «преследует ту тень», что не дает ему покоя.
Бумех пошел рыться в книжных лавках, где ему смутно намекнули на известного собирателя книг, который, как говорят, может обладать экземпляром «Сотого Имени»; больше ему ничего узнать не удалось.
Хабиб ушел с братом, они переплыли Золотой Рог 25 на одной лодке, но вернулись каждый в свой час, и я сомневаюсь, что они долго были вместе.
Марта отправилась во дворец султана, чтобы узнать, не был ли человек, называемый ее мужем, повешен два года назад как пират; ее сопровождал Хатем: он прекрасно говорит на турецком языке и лучше всех нас разбирается в его сложностях; и хотя пока они не смогли почерпнуть ничего нового об этом деле, они добились некоторых сведений о том, как действовать в подобных обстоятельствах, и завтра же возобновят попытку.
Что до меня, то я пошел повидаться с отцом Тома в его церковь в Пере. С той нашей первой встречи, в воскресенье, у меня еще не было случая — а впрочем, и желания — откровенно признаться ему, почему меня так взволновало исчезновение Мармонтеля. Я только смутно упоминал о драгоценных вещицах, которые якобы были куплены шевалье и о которых мы собирались побеседовать в Константинополе. Теперь же я объяснил ему — как исповеднику — истинные причины моего отчаяния. Он пожал мне руку и не отпускал ее несколько долгих секунд, побуждая не произносить больше ни слова, пока он то ли размышлял, то ли молился про себя. Потом он сказал:
— Для христианина единственный способ обращения к Создателю — это молитва. Так мы показываем свою скромность и послушание, поверяем Ему, если нужно, наши скорби и надежды, а заканчиваем словами: «Аминь! Да будет воля Твоя!» Возгордившийся же, напротив, ищет в магических книгах формулы, которые, как он думает, позволят ему проникнуть в волю Господню или извратить ее; они воображают, что Провидение — это корабль, штурвал которого они, простые смертные, могут поворачивать по своему желанию. Бог не корабль, Он — Господин кораблей и морей, бурь и ясного неба, Он не позволит управлять Собой формулами магов, Его нельзя заключить ни в слова, ни в цифры, Он неосязаем, непредсказуем. Горе тому, кто желает приручить Его!
Вы говорите, что книга, купленная у вас Мармонтелем, обладает необычайными способностями…
— Нет, отец мой, — уточнил я, — я всего лишь пересказал вам глупые байки, что ходят об этой книге; если бы я сам верил в ее чудесные свойства, я никогда бы с ней не расстался.
— Ладно, сын мой, вы хорошо сделали, что расстались с ней, потому что вас во время пути вело Провидение, и вот вы в Константинополе; тогда как шевалье, взявший с собой эту книгу, которую он считал спасительной, никогда сюда не приедет. Да приимет его Господь в милосердии своем!
Если я хотел услышать от отца Тома подробности кораблекрушения, я не узнал ничего нового; но если я хотел получить утешение, он мне его дал, и, покидая церковь, я шел уже более быстрым шагом, грусть этих последних дней рассеялась.
Больше всего — к чему лгать? — взбодрили меня его размышления об этом путешествии. Вот почему вечером, как только вернулся Бумех, я дал ему порассуждать о шансах добраться до новой копии «Сотого Имени», а потом произнес со вздохом, без зазрения совести приписав себе авторство этого здравого наблюдения:
— Не знаю, вернемся ли мы с этой книгой, но счастье, что мы не поехали с ней.
— И почему же?
— Потому что шевалье, который путешествовал как раз вместе с этой книгой…
Марта улыбнулась, глаза Хатема заискрились смехом, а Хабиб не постеснялся расхохотаться, положив руку на плечо своего брата, который пренебрежительно отстранился и раздраженно ответил, не глядя на меня:
— Наш дядя воображает, что «Сотое Имя» — чудотворная реликвия. Мне так и не удалось объяснить ему, что своего обладателя может спасти не сам предмет, а скрытое внутри него слово. Книга, которой владел Идрис, была только копией копии. А мы сами, для чего мы приехали в этот город? Чтобы взять книгу у шевалье, если он позволит, и снять с нее копию! Ведь мы ищем не сам предмет, а спрятанное слово.
— Какое слово? — спросила Марта невинным голосом.
— Имя Бога.
— Ты хочешь сказать «Аллаха»?
Чтобы ответить ей, Бумех заговорил своим самым ученым, самым назидательным тоном:
— Аллах всего лишь сочетание слов «аль-илах», что значит просто «Бог». Это даже не имя, а только обозначение. Как если бы ты сказала «султан». Но у султана тоже есть имя, его зовут «Мухаммед», «Мурад», «Ибрагим» или «Осман». Папа, которого мы зовем Святым Отцом, тоже имеет собственное имя.
— Потому что папы и султаны умирают, — сказал я, — и меняются. Если бы они не умирали, если бы всегда оставались одни и те же, нам не было бы нужды называть их по имени или обозначать цифрой, достаточно было бы сказать «Папа», «Султан».
— Ты не прав. Так как Бог не умирает и его никогда не сменит другой, нам не нужно называть его иначе. Но это не означает, что у него нет другого имени, личного. Он не доверит его всем смертным, а только тому, кто заслуживает знать это имя. Вот те и есть истинные Избранные, и им довольно произнести божественное имя, чтобы избегнуть любой погибели и отвратить любое бедствие. Вы возразите мне, что если Бог открывает свое имя только тем, кого Он избрал, значит, для обладания подобной привилегией недостаточно иметь книгу Мазандарани. Конечно. Несчастный Идрис всю жизнь владел этой книгой, и, возможно, так ничего и не узнал об этом. Чтобы заслужить знание высшего имени, нужно принести доказательства исключительной набожности или несравненной мудрости, или же обнаружить какое-то другое качество, отличающее этого человека от остальных смертных. Но случается и так, что Бог дарит свою любовь тому, кого ничто, по видимости, не выделяет из других. Он посылает ему знаки, доверяет свои заветы, открывает ему тайны и превращает его пресную жизнь в служение, память о котором остается в веках. Не стоит спрашивать себя, почему был избран этот, а не другой; Тот, кто единым взглядом объемлет прошлое и грядущее, принимает во внимание лишь наши сегодняшние поступки.
Не считает ли себя мой племянник и в самом деле избранником Небес? Пока он говорил, у меня возникло именно такое чувство. По его совсем еще детскому, покрытому светлым пушком лицу словно пробежала какая-то дрожь, которая меня обеспокоила. Настанет день, когда я должен буду вернуть этого мальчика его матери, но удастся ли мне сделать это или же он снова потянет меня в дорогу, как тянул нас всех до сих пор?
Нет, не всех! То, что я только что написал, — неправда! Марта поехала, потому что у нее были свои причины, Хабиб — движимый духом рыцарства или волокитства, Хатем просто последовал за своим хозяином в Константинополь, как он следовал за мною повсюду. Один я уступил настояниям Бумеха, а ведь мне надлежало остановить его. Я снисходительно слушал его даже тогда, когда понимал, что его разум есть неразумие, а его вера не благочестива.
