— Пойдемте. Лучше не здесь.
И он взял лейтенанта за локоть.
Они отправились в парк. Козельский думал, что геолог ищет в общении с ним своего рода алиби и будет вести себя небрежно, даже весело, создавая видимость курортного настроения. Но тот был мрачен, и эта непонятная серьезность Кравчука встревожила Вадима.
— Вы чем-то обеспокоены? У вас озабоченный вид.
— Да. Верно. С тестем у меня несчастье.
— С тестем? — Козельский приложил все усилия, чтобы вопрос прозвучал обычно.
— Хочу рассказать об этом.
В словах Кравчука лейтенант уловил что-то напористо целеустремленное, не похожее на простое желание поделиться горем.
«Что он затеял?»
Они шли по дорожке знаменитого курортного парка, в начале которого, как и во всех парках, — подстриженные газоны, цветы в клумбах, старательно выпрямленные аллеи, а потом все это исчезает понемножку, и начинается лес, взбирающийся на склоны холмов, а холмы эти переходят в предгорья, и если идти долго, то выйдешь туда, где уже нет курорта и курортных скучных людей, а есть горы, и лес, и воздух. Но Козельский меньше всего думал о природе. Он старался понять Кравчука и не допустить ошибки.
— Тестя я не знал почти… И жена тоже…
Кравчук говорил то же, что в свое время Мазину. Только подробнее немного. И еще он возвращался к сказанному, выделяя и подчеркивая то, что казалось ему особенно важным.
— Понимаете, скрытным он был очень. Пережил много. Дочери даже не доверял. Мы думали, никого у него нет близких. Но была все-таки. Женщина одна. Они вместе в ссылке были. Здешняя. Из Тригорска. Она могла знать о нем. Не знаю что. Но могла. Я ходил к ней вчера. Хотел попросить его письма.
— Простите, женщина эта на Лермонтовской живет?
— На Лермонтовской. Интересно. Вы знаете?
Вадим почувствовал себя ловчим.
— Я вас там видел. Случайно.
— Случайно?
Вадиму стало не по себе.
— Я видел, как вы шли в ту сторону. Я сидел в Цветнике. Показала она вам письма?
— Нет. Но сейчас дело не в этом.
— А в чем же? Простите, я вас не совсем понимаю.
— Не волнуйтесь. Скажу. Эта женщина умерла. Я только что был там. Пошел еще раз. Говорят, она покончила с собой. Сегодня ночью.
Они ушли уже довольно далеко от «цивилизованной» части парка и шагали по тропинке, карабкавшейся в гору среди сосен над небольшой речкой. Козельский вдруг заметил, что ни впереди, ни позади никого нет. Он почувствовал беспокойство. Показная искренность Кравчука сбивала его с толку. «Кто из нас кого ловит?» — подумал лейтенант, бросив взгляд на массивную фигуру геолога.
— Послушайте. Не понимаю я вас. Зачем вы мне это рассказываете?
— Понимаете.
Сказано было веско, слишком веско, так что Вадим, как когда-то ночью, у ресторана, ощутил страх.
— Понимаете. Нужно вызвать Мазина.
Козельский почувствовал себя попавшимся мальчишкой.
— Кто такой Мазин?
Дорожка сузилась до предела. Справа над ней нависала гладкая серая скала, внизу шумела по камням речка.
— А бы кто?
Вадим вспомнил, что пистолет остался в номере, в чемодане.
— Я говорил вам.
— Нет. Вы не химик. И не в отпуске вы здесь.
— А зачем же?
— Следить за мной.
Геолог остановился и преградил Вадиму путь:
— Я видел вас в машине. Вы приезжали вместе с Мазиным.
— Бред какой-то, — сказал Козельский.
Под легкой рубашкой Кравчука перекатывались мускулы.
«Не справлюсь я с ним», — подумал лейтенант и почувствовал, как по лицу его покатилась предательская струйка холодного пота. Он поднял голову, чтобы встретиться с Кравчуком лицом к лицу, но тот смотрел мимо, куда-то вверх и за Козельского. «Хочет, чтобы я повернулся к нему спиной. Не выйдет!»
XII
— Я к нему, а он не шевелится. Вижу, голова пробита. Смотреть очень страшно. Не поздно еще, людей полно, а те двое пошли себе, как ни в чем не бывало, — рассказывал Володька.
Мазин почувствовал что-то вроде стыда. Ему всегда становилось стыдно, если он видел или слышал, что молодые здоровые люди «не замечают», как на глазах у них бьют, оскорбляют или даже убивают человека. Их немало, этих трусов. Они еще осмеливаются говорить о собственной мудрости: «Полезешь, а тебя ножом!» Но, к счастью, есть и такие ребята, как Володька.
— Думаю: уйдут. Ну, я за ними!
Он, конечно, не мог их задержать, этот щуплый подросток, но он сделал так, что они не ушли. Хотя, казалось, им повезло. Сразу за углом поймали свободное такси. Но Володька видел номер машины, и не успела «Волга» скрыться из виду, как он уже набирал цифры в будке телефона-автомата.
Взяли этих двоих в ресторане.
— Ты, Володя, заходи ко мне, если охота будет, — сказал Мазин, прощаясь с пареньком. И, пожимая узкую ладонь, подумал, что они еще обязательно встретятся.
В приемной дожидалась заплаканная Аллочка. И хотя у Мазина были на счету минуты, потому что он спешил в Тригорск, он не подал виду, что торопится, а терпеливо дождался, пока она напьется воды, вытрет глаза и сможет, наконец, заговорить.
— Что с ним, Игорь Николаевич?
— Ничего хорошего — пробит череп, сотрясение мозга. Вы кастет когда-нибудь видели? — ответил Мазин жестковато.
— Он не умрет?
— Не знаю. Если б вы сказали все сразу, нам не пришлось бы обсуждать этот вопрос.
Но ему было все-таки жаль ее, и он снял телефонную трубку:
— Больница? Мазин говорит. Меня интересует состояние Семенистого. Да, да. Того самого. Говорите, лучше?
И Мазин протянул трубку через стол, чтобы Алла услышала сама.
Она улыбнулась сквозь слезы.
— Спасибо.
— Не стоит. Вашему Эдику еще придется отвечать перед судом.
— Он не виноват.
— А ворованные детали к приемникам кто «реализовывал»?
— Не для себя…
— Скажите пожалуйста, какой общественник! Ему платили за это!
— Но он не воровал.
— Зато прекрасно знал, откуда берутся детали. Ведь «кожаный» работал на радиозаводе.
— Он хотел уйти. Они запутали его. Сам заведующий…
— «Хозяин»? Интересная личность! Впрочем, все это, собственно, не по моей части. В убийстве же Семенистый не виноват, хотя побеседовать с ним и небезынтересно.
— Я потому и пришла. Я сама была там.
— Где?
— Там, в квартире, ночью…
Мазин даже подался вперед, наклонившись через стол.
— И вы видели, кто входил в квартиру?
Алла закрыла лицо руками.
— Хорошо, рассказывайте.
— Мы гуляли, а потом Эдик сказал, что старика не будет всю ночь, и я… пошла к нему.
Мазин невольно отвел глаза, а она заговорила быстро:
— Вы понимаете, я люблю его, мы хотели пожениться, но я боялась за него. Я сказала, что, пока он не порвет с этими, я с ним не буду. Сначала он смеялся, говорил, что я глупая, не умею жить, но потом понял. И обещал. Мы уже обо всем договорились…
Аллочка волновалась, сбивалась поминутно.
— Вдруг слышим, дверь открывается…
— Минутку. Дверь открыли ключом?
— Не знаю. Мы услышали, когда уже открылась. Мы перепугались. Старик был очень строгий. Он мог выгнать Эдика с квартиры. Мы притаились. Ведь мы думали, что это он, старик. Сидим тихо. Он постоял немножко в коридоре, наверно, присматривался, куда идти. Вернее, это я потом так решила, что присматривался, а тогда мы об этом не думали: зачем ему в своем доме присматриваться? Верно ведь? И он даже свет не зажег — в щели под дверью было темно.
— Простите, у вас в комнате света тоже не было?
Она снова покраснела.
— Не было. Поэтому он и решил, что Эдик спит. А потом он прошел по коридору в другую сторону. Мы подумали, что к себе на кухню. Слышим шаги, шаркает.
— Шаркает?
— Да, да. Я это хорошо запомнила. Мы говорили потом с Эдиком. Эдик сказал: «Странно, ведь раньше старик никогда не шаркал».
— А тогда шаркал? — Мазин поднялся со стула: — Вы даже не представляете, как важно то, что вы мне сказали, Аллочка. Рассказывайте дальше.
