либо с черного хода позади студии, по маленькой железной лестнице. Лена заранее все приготовила, чтобы оставаясь незамеченной, все видеть и слышать, как с балкона в театре. Она тихо поднялась по железной лестнице и уселась поудобнее на пол, обхватив руками колени, наблюдая за происходящим внизу через широкие щели между картинами, специально ею заблаговременно раздвинутые. Видно и слышно было все прекрасно.
Музыканты ни спеша пробовали и настраивали свои инструменты. Валентин выбрал именно то кресло, в котором он сидел при первой встрече с Леной. Он достал, из мягкого чехла, свою электрогитару и Лена ахнула от неожиданности, это была одна из самых дешевых китайских копий электрогитары, которые ее друзья называли не иначе как – «гладильные доски». На Лену разом, как ушат холодной воды, обрушилась та накопившаяся тревога, которая не осознанно все это время ее съедала изнутри и она поняла – больше всего на свете она боялась разочарования! И даже не от того, что они споют или сыграют какую-нибудь тривиальную популярную попсу, а больше всего она не хотела услышать идеально вылизанную, отрепетированную и до ужаса банальную «высокую» классику, в какой-нибудь своей, только ими осознанной и понятой интерпретации замысла автора. И, вдруг, эта дешевая китайская подделка, но она же видит уникальный инструмент Баса, невероятную и, наверное, вообще, единственную такую на свете барабанную установку Дина…, все эта техника, расставленная… Лена сжалась в комок, чтобы не дать разочарованию окончательно захлестнуть ее и не убежать, оставив хоть в памяти… его таким, каким он ей кажется.
Диана включила пульт, все сразу пришло в движение, в зале, как на сцене, загорелся таинственный темно синий свет, лунной ночи. Чувствовалось колоссальное внутреннее напряжение во всем, колонки готовы были взорваться в своей нереальной мощи, Бас низко наклонив голову, зажмурившись, улыбался, Дин, одетый в какую-то средневековую белоснежную рубашку, сидел как изваяние весь бледный и смотрел в глубь зала, все были готовы и ждали.
– Сцены. Чтения из пяти книг. Для чтеца и четырех голосов, – голос Валентина, не знакомый, насыщенный, тихий и спокойный, раздался сверху и заполнил собой все пространство. Лена слышала о таких технологиях, когда звук находился только в периметре определенного круга, а достаточно выйти из него хоть на метр и уже ничего не не было слышно. Но Лена находилась внутри него и ее наполнил голос Валентина до краев, который был уже записан ранее и они все собрались здесь и сейчас чтобы его озвучить. Лена еще больше напряглась, первый звук, он и ни какой другой, самый главный, самый важный, самый неповторимый. Уникальность вступления не сопоставима ни с чем по напряжению и важности и потому Лена, как музыкант, вся слилась в концентрированную точку ожидания и доверия.
И вот он этот первый звук раздался. Все что угодно ждала и была готова услышать Лена кроме этого, нет, это была не музыка, раздался огромной мощи скрежет и лязг металла, мгновенно переходящий в подхваченный высокий диссонирующий звуками аккорд, буквально разорвавший этот мир в клочья, и он понесся сквозь бесконечность пространства черного космоса с такой невероятной властью, мощью и, самое главное волей – чудовищной волей некой живой сущности. Мысли Лены метались как бешенные, не находя пристанища, все неслось, как буд-то весь мир стронулся со своего привычного места, увлекая ее за собой в ритмическом и звуковом хаосе и одновременно, это было невероятно, но эта была размеренная и спокойная вокальная беседа, пение, даже можно сказать камерное, никто не орал, не колотил, бил или ревел, а все три голоса слились в единый поток, состоящий из множества голосов, и все они были живыми, страдающими, веселящимися или суровыми. Валентин играл очень странно для электрогитары, он будто играл на ситаре, а скорее даже на каком-то неизвестном инструменте, не медиатором, а пальцами, гриф высоко поднят и каждый звук был отдельным живым существом, он, закрыв глаза, прислушивался к грифу гитары, наклоняя голову и буквально, можно сказать, разговаривал со звуком, который был полностью подвластен ему и в тоже время свободен. Дин по манере своей очень напоминал Лене барабанщика Сэма Вудьярда, а Баса она ни как не могла с кем-нибудь сопоставить, настолько он отличался от того, что ей приходилось до этого слышать.
Диана, при первом же звуке не встала, а сползла с кресла, на котором она сидела перед пультом, она явно была в каком-то своем отрешенном от действительности состоянии. Плащ она сняла и, держа его раскрытым за спиной высоко над головой, длинными прыжками пересекла сцену по диагонали. Плащ развивался над ее головой, а она в своем странном одеяние стала не танцевать, а повторять, как кукла, одно за другим заученные хореографические упражнения, какие выполняют ученицы в училище, точно и ритмично. Потом неожиданно в самом центре сцены она застыла на мгновение, сделал оборот, и тихо опустилась на пол, плащ плавно лег вокруг нее ровным кругом. Лене со своего места наблюдения видно было, что это образ некоего черного цветка, в центре которого, покоится белая безвольная фигура человека. Наступила абсолютная тишина.
Раздался голос Валентина:
«Из Единой Книги.
На кусте колючем, сером, красный цвет – что глаз Пророка
Дай ответ Пророк?! Подумай! – у жизни, что в основе, и поведай нам о судьбах века
Почему ты красный, почему не синий? – Мы холодным свой рассудок держим
Глаз Пророка, что колючий куст в основе – как огонь за светом от горящих окон
Ваш рассудок холоден, но беден, жизнь есть смерть, как кровь – Пророк тысячелетник».
Зазвучала труба, далеко, напевно и нереально, также очень далеко был слышен мужской хор, как эхо. При первых звуках трубы, Диана просунула руки снизу в прорезь своей накидки, руки выпрямились вверх, и как будто ее сверху за руки тихонько вытягивал кто-то невидимый наверх и она стала медленно подниматься. Ее накидка спала с ее тела и она обнаженная в лунном свете, слегка покачиваясь, встала во весь рост, а руки безвольно упали и голова была опущена на грудь. Она пыталась поднимать безвольные руки, а они извивались как веревки в бессилии и падали, снова и снова. Сцена была настолько страшной в своей беспощадности, что Лена спрятала лицо в колени, чтобы не видеть, но совладав с собой, заставила себя поднять глаза.
Гитара вступила как рок, как приговор, как будто некий всесильный судья возвестил о своем присутствии, она прозвучала как фанфары, властно и непреклонно. Диана застыла и ее руки сразу почувствовали еле
