— Вот здесь извольте расписаться.
— Скажите, — расписываясь, спросила Варя, — а правда, народ говорит, что среди экспроприаторов были дамы?
— Нет-с. Дам не было.
— Жаль. А я хотела ехать на суд, посмотреть на этих женщин.
— Какой суд! И не мечтай! — Подпругин демонстративно достал из жилетного кармана золотые часы и посмотрел на них.
О том, что Подпругину, возможно, на суд вызовут, надзиратель говорить не стал, опасался.
— Не смею больше отнимать вашего времени, честь имею откланяться.
— А вас как зовут? Я так и не узнала! Что за моветон спрашивать у дамы имя, самому не представившись?
— Пардон. Осип. Осип Григорьевич.
— Осип Григорьевич, прощайте!
В управление Тараканов брел пешком, хотя идти надо было в крутую горку, а привезший его извозчик дожидал пассажира у самого дома купца, рассчитывая получить с надзирателя и за обратный конец.
«Это ж надо так! Служба проклятая! Подпругин меня сразу невзлюбил! Да и я хорош. А она? Фамилия ей моя не нравится! При чем здесь фамилия? Замуж не пойдет!» — В его голове блуждали только какие-то обрывки мыслей.
Вернувшись на службу и доложив исправнику об исполненном поручении, Тараканов взялся было за бумаги, но не мог исполнить ни одной, читал одни и те же строки по нескольку раз и никак не мог понять их смысл. Около девяти вечера, когда все уже собирались по домам, в полицейское управление зашел мальчишка лет десяти.
Он снял шапку, поклонился и спросил:
— А который из вас будет Жуков?
— Тебе чего? — Тараканов смотрел на мальчика.
— Жуков мне нужен, погон с одной звездочкой.
Полицейский надзиратель сообразил.
— Может, Тараканов?
— Точно, Тараканов! Вы будете Тараканов?
— Я.
— Давай, барин, двугривенный, тебе письмо.
— Я тебе дам сейчас двугривенный! — Подошедший во время разговора к пареньку Гладышев схватил его за ухо.
— Гладышев! Отпусти. — Тараканов порылся в кармане и протянул мальчишке пятиалтынный. — Вот, больше нету.
— Ну и это сойдет. — Парень схватил монетку и, вытащив из-за пазухи конверт, передал Тараканову.
Надзиратель развернул письмо. На розовой бумаге округлым каллиграфическим почерком было написано: «Приходите в воскресенье к поздней обедне к Николе Ратному. Я там буду без папеньки. Ваша В.». В самом низу листа бумаги было нарисовано сердечко.
— А кто?.. — Тараканов оторвался от письма, ища глазами мальчишку. Но того и след простыл.
Гладышев улыбался в усы.
2
Пару недель встречались тайком. Да и что это были за встречи! Ну постоят рядышком в церкви, ну перекинутся парой фраз, и все! Наконец Тараканов решился и встретил Вареньку, когда она возвращалась из гимназии. Поняв интимность момента, подружки распрощались и убежали, а Тараканов с Варварой пошли к ее дому, который располагался не далее как в 150 саженях. Благо улица здесь делала крутой поворот и из окон дома Подпругиных парочку не было видно. Но каждую минуту можно было наткнуться либо на самого купца, либо на кого-нибудь из знакомых. Тараканов решил, что в этом случае соврет, будто бы у следствия появились новые вопросы к свидетельнице.
— Вот-с, презент. — Он вытащил из кармана шинели небольшую бонбоньерку шоколадных конфет и протянул Варе.
— Господи! «Ризе и Пиотровский», мои любимые! Откуда вы узнали?
— Сердце подсказало, Варвара Антоновна!
— Ах, не врите! Наверное, у горничной спросили. Только домой мне их нести нельзя. Что я отцу скажу? Придется все съесть на улице. Вы мне обязаны помочь, я одна не управлюсь.
15 февраля Подпругин прислал полицейскому надзирателю приглашение на субботний обед, в восемь часов вечера. Тараканов всю голову изломал, по какой причине Антон Вавилович сменил гнев на милость, но так и не смог догадаться.
В пятницу он отпросился у Кудревича с вечерних субботних занятий, в субботу ушел со службы в час дня и стал готовиться к званому обеду. Он побрился, надел новое белье, начистил сапоги до зеркального блеска, попросил кухарку нагреть утюг и лично принялся гладить сюртук. На подкладке сюртука он обнаружил бирку, на которую раньше не обращал внимания. На бирке была выштампована надпись «Мастерская мужских вещей Л. М. Абрамсона. Существуем с 1870-го года. Заказы выполняем скоро и аккуратно».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
«Вот интересно, здесь эту бирку Абрамсон сделал или еще когда в Москве работал? Хотя зачем ему здесь бирка, его и без всяких бирок у нас каждый знает. А вот в Москве! Там конкуренция и без рекламы не обойдешься. Хоть, наверное, на такие бирки и велик расход, а московские портные их на все вещи ставят. На все вещи! На все! И на шубы…»
Надев недоглаженный сюртук, Тараканов бросился к исправнику.
— Осип Григорьевич, так вы же отпросились!
— Витольд Константинович! В деле об эксе новая ниточка появилась!
— Какая, к чертям, ниточка! Вы сегодняшнюю газету читали?
— Нет.
— Так вот, извольте.
Исправник передал Тараканову свежие «Тульские губернские ведомости».
Заметка, рассказывающая о каширском эксе, заканчивалась так: «Военно-окружной суд признал Медведева и Трубицына виновными в разбое, причем Медведева, кроме того, как сообщника в нападении на должностное лицо, находившееся при исполнении служебных обязанностей, сопровождающемся убийством этого лица, и Трубицына, как сообщника, присутствие которого не было необходимым, и приговорил по лишении всех прав состояния Медведева к смертной казни через повешение, Трубицына — к ссылке в каторжные работы на пять лет. При этом суд ходатайствовал перед Государем Императором о смягчении в отношении Трубицына приговора. Защита Медведева осталась приговором недовольна и готовит на него жалобу. Трубицын приговором остался доволен».
— Все! Дело закрыто, преступники осуждены. А вы про какие-то ниточки.
— Витольд Константинович, ведь не все деньги были найдены, десять тысяч недоставало. И «товарищ Андрей» не разыскан. А мне вот какая мысль пришла в голову.
Тараканов рассказал про бирку.
— Шуба же хранится при уголовном деле, можно осмотреть бирку, установить портного, который строил шубу, и расспросить о ее хозяине.
Чтобы скрыть свою растерянность, исправник встал и подошел к окну. Дело было в том, что шуба ни при каком деле не хранилась, а висела у него дома, в шкапе, заботливо обработанная нафталином от моли.
Когда Кожин договорился с Нелюбовым, он приказал Кудревичу переписать не только протокол обыска у Медведевой, но и протокол, составленный в квартире Назаровой.
— Одну барышню отпустим — другая завидовать будет. А от зависти женщины что угодно могут сделать, и о себе они при этом не заботятся, у них принцип такой:
«Пусть мне будет плохо, зато подруге еще хуже». Начнет Назарова против Медведевой показания давать — нам придется Медведеву опять сажать, а это значит, что я нарушу слово, данное Нелюбову. А я своих слов никогда не нарушал. Пишите и про Назарову, что у нее ничего не нашли.
Этот приказ жандармского ротмистра помощник исправника выполнил с большим удовольствием. Шуба «товарища Андрея» была новой и стоила не менее ста рублей. Сам в ней, конечно, ходить не станешь, но шубу можно отвезти к теще, в Козлов, и там сдать в ломбард. Сделать это Кудревич решил ближе к лету, когда дело разрешится и все про шубу забудут. И вот на тебе, пожалуйста! Лекок хренов, вспомнил.
— Осип Григорьевич, про шубу никому ничего говорить нельзя.
— Почему? — Тараканов смотрел на исправника по-детски удивленными глазами.
— Я вам объяснил, почему мы отпустили барышень?
— Да, это была сделка. Вы мне еще говорили, что иначе нельзя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Я и сейчас вам это говорю. Вы всего полгода надзирателем, а я по полиции пятнадцать лет прослужил. Поверьте старому полицианту, иногда без компромиссов, без сделок с законом преступления не открыть. До сего дня я вас считал очень способным полицейским, не разочаровывайте меня, попробуйте догадаться сами, почему про шубу никто не должен знать.
