экипаж был закрыт в затопленной, лишенной воздуха кабине.
У Намира все болело после целого дня беготни, и в лагере он разделся до исподнего, чтобы обсохнуть. Головня занялась щиколоткой, накладывая неуставную мазь, которую кляла на чем свет стоит. Таракашка пыталась установить нагреватель, чтобы вода была не такой холодной, стараясь не смотреть на клеймо между лопаток сержанта или татуировки на его ногах. Гадрен стоял на краю лагеря, глядя в джунгли.
Намир крепко похлопал инородца промеж лопаток.
— Хороший день, — сказал он. — Думаю, мы победили.
Гадрен поднял руку, призывая к тишине.
— Прислушайся, — сказал он.
Поначалу Намир не слышал ничего, кроме тихого ветерка или стрекота насекомых. Но постепенно он различил вдалеке низкий дробный звук. Это был не барабанный бой и не гудение, а что-то среднее — несомненно живое, с отзвуком сотни низких голосов. Как только Намир осознал это пульсирование, он начал слышать и другие звуки — высокий звон, как колокольчики или пение птиц, щелканье, как дерево о дерево.
— Коерти, — пояснил Гадрен.
Таракашка и Головня подошли к ним. Обе начали вглядываться в направлении звука — пения, или молитвы, или чем еще это было. Намир посмотрел на товарищей и увидел, что они стоят как завороженные. Ему вдруг стало холодно, он ощутил запах своего пота и болотной грязи, что набилась в волосы.
— Вот теперь, — сказал Гадрен, — это действительно хороший день. Мы сослужили службу этой планете. Лелейте это воспоминание, и да согреет оно вас перед лицом настоящего зла.
Намир повернулся к остальным спиной и раскатал спальник рядом с обогревателем.
— Только не слишком долго, — сказал он. — Завтра будет тяжелый день.
На четвертый день кампании Намир наконец получил долгожданный приказ. Он увел отделение из болот в гористые джунгли, где гниющие деревья приобретали болезненный гнойный оттенок. Отвечавший за навигацию Гадрен вел их по темным, узким прогалинам, извивавшимся вокруг холмов. То и дело он останавливался, чтобы осмотреть целое здоровое дерево, ощупывая огромными пальцами кору, припудренную ярко-красной пыльцой, будто нашел драгоценный камень в шелухе планеты. Трижды Намир чуть не выругал его за остановку, но инородец никогда не застревал надолго.
На закате они остановились перекусить, хотя сержант предупредил, что передышка будет краткой. Головня чуть прихрамывала. Таракашка обливалась потом. Намир смотрел на Гадрена.
— Сколько еще? — спросил он.
— Если нам не соврали? — уточнил Гадрен.
— Без «если», — ответил Намир. — Я хочу знать, когда мы уже достигнем нужных координат. Что там — я не спрашиваю.
Гадрен улыбнулся, обнажив зубы, способные перекусить человеческую шею.
— Если проведем ночь в дороге, к утру придем. Судя по картам.
— Будем идти до полуночи, — сказал Намир. — Если придем полудохлыми, шанса у нас не будет.
— А если нам соврали? — спросил Гадрен.
Намир хмыкнул:
— Если соврали, все равно подохнем.
Вскоре после того, как совсем стемнело, Намир понял, что Головня подслушала их разговор. Шагая рядом с Намиром, она тихо сказала:
— Если это ловушка, я ее прикончу.
Намир посмотрел на женщину. В темноте он не видел ее лица. Ему захотелось спросить; «С чего ты взяла, что выживешь?» Но он достаточно долго сражался плечом к плечу с ней, чтобы знать ответ, и достаточно долго знал ее, чтобы понимать, что для нее значат такие слова. Так что вместо этого он сказал:
— Не стоит давать таких обещаний.
— Обещаю: если Ивари Челис солгала, я отомщу за вас, — сказала Головня.
На пятый день кампании Намир со своим отделением перевалили через каменистый гребень, покрытый густым красным папоротником, и увидели то, что Ивари Челис любовно называла Винокурней.
У подножия стояли треугольником три белых бункера, связанные узкими проходами. Из каждого строения поднималась дымовая труба, выпускавшая во влажный воздух тонкий туман. Крыши покрывала растительность, скрывая их от любого спутника, который проник бы сквозь покров тумана. Три патруля штурмовиков ходили вокруг строений, держась близко к стенам, — либо они не удосуживались охранять больший периметр, либо уже подтянулись поближе к зданию, готовые к сражению.
Горлан сообщил Намиру об этом объекте за день до высадки.
«Губернатор Челис, — сказал он, — назвала Винокурню главным центром производства биологического оружия на Коерти. Внутри очищались и смешивались химические вещества и яды перед отправкой в космопорты для доставки по всей Галактике».
Челис утверждала, что уничтожение Винокурни отбросит назад здешнее производство на годы. Поэтому, пока остальные солдаты Сумеречной роты — включая двенадцать новобранцев с Хейдорала, едва готовых к бою, а значит, мешающих своим не меньше врагов, — сражались ради спасения попавшей в отчаянное положение расы, отделение Намира рисковало жизнью, полагаясь на слова предательницы.
Солдаты просидели на гребне все утро, наблюдая за маршрутом патрулей и отметив с десяток входов в бункеры. Никто больше не говорил о возможной ловушке, хотя Намир догадывался, что каждый об этом только и думает.
К полудню над пологом леса скользнул легко бронированный грузовой скиммер и приземлился в погрузочной зоне у здания. Головня, лежавшая пластом на глине, приподнялась и без единого слова исчезла. Намир едва замечал ее хромоту.
— Может, подойти поближе? — спросила Таракашка. Ее руки дрожали, но говорила она ровно. — На случай, если ее кто заметит?
Вместо Намира ответил Гадрен:
— Если кто-то ее заметит, нам всем конец. Не мешай ей работать.
Намир достал макробинокль и попытался следить за Головней, но даже сенсоры прибора смогли уловить лишь тень, мелькавшую среди деревьев. Не похоже, чтобы штурмовики были встревожены. Они выгружали из скиммера контейнеры красного, желтого и синего цвета. На часах остались только двое.
В следующий раз Головня показалась, лишь когда штурмовики почти закончили разгрузку. Женщина уже была на полпути к гребню. Она взбиралась по крутому склону быстро, но, как заметил Намир, без особой спешки.
— Готово, — сказала она, перевалив через гребень
