Из доклада «Перепроектирование Солнечной системы»
И вот слово «будет» можно заменить на «есть». Уже готовы, сформированы миллионные отряды переселенцев на каждую планету.
Испытания АИСов у Сатурна прошли блестяще, конструкция себя оправдала, десятки таких устройств, «помощников» Солнца, скоро займут свои места. И энергия для них есть.
…Но все же, все же, все же — чем эта растянувшаяся на четыре парсека Трасса, в одну сторону тянется вереница пустых роботов-гонщиков, в противоположную «груженые», с шарами, у Тризвездия загрузка, здесь разгрузка, — чем отличается она от старых, ныне музейных эскалаторных лент, которыми уголек из карьеров на-гора выдавали? Только масштабами. Вот то-то и есть. Потому что энергия — первичная реальность.
Но вело к ней знание. Освоили, познав. И у тебя знание.
То первичнее, нужнее.
— Но ведь здесь о жизни. О жизни по-крупному. Куда же первичнее!
— Нет той нужды. Живое субъективно, оно стремится к истине о себе, только когда совсем зарез. В остальных случаях его занимают истины о другом и других — объективные истины. В этом разница открытия у Тризвездия и моего, в автоклавах. Значит… ложь умолчанием?
— Нет. Истина умолчанием. Я не знаю до конца. Тот случай, когда молчание честнее слов.
Кожа на внутренней стороне рук зудела. Ило взглянул: так и есть, сыпь.
Он сосредоточился. За минуту сыпь и покраснения исчезли, кожа стала гладкой, упругой — молодой. Так каждый раз: как поглотит глубокая мысль, сильное переживание, вегетативные нервы выходят из-под контроля. Да оно и пора.
«Творческий человек должен жить столько, сколько ему надо для исполнения всех замыслов» — гордый тезис Ило. Жить — не просто существовать, превосходить других в работоспособности, понимании мира. Гореть ярче. Он, биолог, знал и умел это.
— Вот ты и дожил до завершения самого крупного замысла.
— А не лучше ли было — не дожить?
— Если на то пошло, это в твоей власти.
— И пусть дальнейшее решают другие? Трусливая мысль…
«Э!..» Ило с досадой дернул головой, развернул кресло к сферодатчику:
— Иловиенаандр 182 просит Эолинга 38, где бы он ни находился, прибыть к нему в лабораторию!
«Лучше спорить с ним, чем с собой».
…И его замысел начинался с допущения, что энергии вдоволь. И еще с одного: жизнь штука крупномасштабная, наилучшая лаборатория для создания ее — планета, где ее еще нет.
Поэтому у них на Полигоне вся площадь под герметичным шатром, десятки квадратных километров, и была засыпана глыбами и осколками минералов с Сатурна и Луны, Марса и Титании, с Ио и Нептуна. Хоть и мало этот фундамент отличался от имеющегося в литосфере Земли, но — для чистоты опыта. Берем самое первозданное, от начальных «доменных» процессов образования планет, засосавшее в расплавленные окислы весь кислород, самое безжизненное, вымороженное космическим холодом и метановыми вьюгами. И атмосферу такую же, от диких планет — из летучей, вонючей мерзости, которую не приняла твердь: метан, аммиак, сероводород, хлор, угарный газ, чуть-чуть азота. Скоплений воды на тех планетах не имелось — и у них на Полигоне тоже. Воду еще требовалось доказать.
И атмосферу надо было доказать — возможность получить из первичного газокаменного безобразия в изобилии кислород, углекислоту, азот — весь набор.
А хорошо бы еще — почву… Воздух, вода, почва — три древних начала жизни. И четвертое — огонь.
Самое первое — огонь. Энергия.
Движение воздуха от двери. Эоли быстро вошел, повернул спинкой вперед стул, оседлал. Он был разгорячен полетом.
— С Полигона? — спросил Ило. — Ли там?
— Нет. Улетела с Алем.
— Куда?
Пожатием плеч молодой биолог выразил не только, что он не знает, куда эти двое полетели, но и что ему до этого совершенно нет дела. Ило сочувственно сощурил глаза, но сразу отвел их в сторону, чтобы этим непрошеным сочувствием не задеть самолюбие помощника. Переменил тему.
— Ну, как наши зверушки?
— Плодятся, едят и умирают. И снова плодятся, снова едят. Сильные хватают слабых, те боятся. И в глазах у всех вечный вопрос живого: зачем мы? А кстати, зачем?
— Не знаешь?
— Можно подумать, что ты знаешь!
— Знаю: просто так.
Эоли внимательно взглянул на своего наставника. Ило никогда ничего не говорил ради красного словца: любая реплика, любое слово отражали зреющую в нем мысль или новое решение.
2. ПРОМЕЖУТОЧНЫЙ ДИАЛОГ
ИРЦ. Соединяю Альдобиана 42/256 с Этосом 53 и Реминной из Института человека на Кубе, по их вызову.
ЭТ. Здравствуй, Аль. Инн и я исследуем природу «атавистического рефлекса перехода» у детей. Что-то у нас не ладно. Решили обратиться к тебе за консультацией.
БЕРН. Рад буду помочь.
ИНН. Этот рефлекс наблюдается примерно у половины детей. Когда ребенок переходит дорогу, то сначала поворачивает голову одну сторону, а за серединой дороги — в противоположную: влево, потом вправо.
Нейроизмерения показывают, что дитя вертит гол вой в инстинктивном ожидании опасности. Какой? В какое время она проявляла себя как устойчиво повторяющийся раздражитель? В твое время у детей был такой рефлекс?
БЕРН. Хм… Рефлекса не было, но как раз существовала причина его возникновения: правила движения по улицам и дорогам. Они и закрепились.
Исследуемые вами младенцы — потомки горожан или жителей пригородов. И тем, и другим приходилось, пересек дороги или улицы, смотреть в оба: то влево, то вправо — чтобы не оказаться под колесами.
ИНН и ЭТ. Как, разве машины тогда не уступали дорогу людям?!
ИНН. Что-то очень уж просто. Не путаешь ли ты? Ведь у части детей мы наблюдаем и «аномальный рефлекс перехода»: поворот головы сначала вправо, а за серединой дороги — влево…
ЭТ. Да ведь отворачиваясь от Опасности — от машин, по-твоему, — не уцелеешь!
Такое поведение не могло закрепиться рефлексом у потомков, закрепляется способствующее выживанию.
БЕРН (с улыбкой). По теории — правильно. Но историческая практика была такова, что в одних странах было правостороннее движение, а в других — в Британском содружестве наций, например, — левостороннее… Знаете что: проверьте реакции детей с «рефлексам перехода» на зеленый и красный свет.
Смысл его во всех странах был одинаков. Если реакции у тех и других детей совпадут, то и спору конец!
ЭТ. Хорошо, проверим. Спасибо, Аль.
ИНН. Спасибо, Аль, прощай!
3. БЕРН, ЛИ И УВЕРЕННОСТЬ
Это было утром. А сейчас, во второй половине дня, Берн и Ли летели к месту, где в пустыне, а затем в лесу находилась его шахта и кабина-снаряд, где состоялась встреча профессора с будущим, Берн — показать, а Ли — посмотреть на место подвига и страдания своего любимого. Потому что да — теперь Аль ее любимый. Навсегда-навсегда!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
