— Мистер Таддеуш Шолто — богатый человек, — сказал я, — он вознаградит вас и без сокровищ.
Он, однако, покачал головой.
— Плохо дело, — уныло проговорил он. — Мистер Этелни Джонс скажет то же самое.
Его предсказание сбылось, ибо лицо у Джонса вытянулось, когда, вернувшись на Бейкер-стрит, я показал ему пустой ларец. Они тоже только что приехали, ибо по дороге переменили планы, и вместо того, чтобы ехать прямо домой, заехали в Скотленд-Ярд, и Джойс доложил о результатах. Мой друг сидел в своем кресле, как всегда, с непроницаемым лицом. Смолл — в кресле напротив, положив деревянную ногу поверх здоровой. Когда я стал демонстрировать пустой ларец, он вдруг громко расхохотался.
— Это твоих рук дело, Смолл, — сказал Этелни Джонс сердито.
— Да, моих. Сокровища спрятаны там, куда вам никогда не добраться, — сказал он, торжествуя. — Это мои сокровища, и если уж мне не суждено владеть ими, так пусть и никто не владеет. Я позаботился об этом. Никто в целом свете не имеет права на них, кроме троих каторжников в андаманской тюрьме и меня. Я знаю, что не мог бы обладать ими сейчас, не могут и они. Все, что я сделал, сделано и от их имени. Наш союз четырех — до конца дней. Так вот, я знаю, они бы одобрили меня. Пусть лучше сокровища лежат на дне Темзы, чем достанутся детям Шолто или Морстена. Не ради них мы прикончили Ахмета. Сокровища там, где ключ. Там, где Тонга. Когда я увидел, что вы настигаете нас, я спрятал добычу в надежное место. На этот раз победа не принесла вам ни рупии.
— Ты обманываешь нас, Смолл, — нахмурился Джонс. — Если бы ты решил бросить сокровища в Темзу, ты бросил бы их вместе с сундуком. Это удобнее.
— Удобнее бросить — удобнее найти, — насмешливо поглядывая на нас, ответил Смолл. — Человек, у которого хватило ума выследить меня, достанет сокровища и со дна реки. Теперь это, конечно, будет труднее — они разбросаны в радиусе пяти миль. Сердце мое чуть не разорвалось, когда я расставался с ними. Я чувствовал, что схожу с ума, увидев, что вы совсем близко. Но что толку теперь жалеть о них! Я столько испытал в жизни, что научился не плакать по убежавшему молоку.
— Это очень плохо, Смолл, — сказал Джонс. — Если бы вы помогли правосудию вместо того, чтобы так посмеяться над ним, у вас было бы больше шансов заслужить снисхождение.
— Правосудие? — воскликнул бывший каторжник. — Хорошенькое правосудие! Это мои сокровища! А правосудие требует отдать их людям, не имеющим к ним никакого отношения! Вы хотите знать, как оно стало моим? Двадцать долгих лет в этом болоте, испаряющем лихорадку! Днем не выпускаешь из рук лопату, ночью гремишь кандалами в вонючем тюремном бараке. Москиты, лихорадка, ругань черных надсмотрщиков, они любят поизмываться над белыми. Вот как я стал хозяином сокровищ Агры. Вы говорите о справедливости — а я не хочу, чтобы другие пользовались сокровищами, за которые я заплатил своей жизнью. Пусть меня вздернут на виселицу, пусть в мою шкуру вонзятся колючки Тонги, но я не хочу гнить в тюремной камере, зная, что кто-то другой купается в золоте, которое по праву принадлежит мне.
Маска безразличия спала со Смолла. Он говорил возбужденно, глаза его горели, наручники бряцали, когда он в ярости сжимал кулаки. Видя, какая неукротимая ненависть снедает этого человека, я понял, что страх, обуявший Шолто при известии о его появлении, был вполне обоснованным.
— Вы забываете, что мы ничего этого не знали, — сказал Холмс мягко. — Мы и сейчас еще не знаем, законным ли путем попали к вам эти сокровища.
— Вы разговариваете со мной, как с равным, сэр. И хотя я прекрасно понимаю, что именно вам я обязан вот этими украшениями, — Смолл показал на наручники, — я не в обиде на вас. Игра была честная. Если вы хотите послушать, я расскажу вам всю мою историю от начала до конца. Видит Бог, каждое слово в ней — чистая правда. Благодарю вас, сэр, с удовольствием сделаю глоток-другой, если во рту пересохнет.
— Родом я из Вустершира, родился в местечке под Першором. Если вы заглянете к нам, найдете не одно семейство Смоллов. Я часто подумывал съездить туда, но я никогда не был гордостью своего семейства и сомневаюсь, чтобы они очень мне обрадовались. Все они люди почтенные, ходят в церковь, пользуются уважением в округе. Они фермеры, а у меня всегда были дурные наклонности. Когда мне было восемнадцать лет, я попал в историю из-за одной девушки. Спасло меня только то, что я завербовался и стал солдатом королевы в Третьем линейном пехотном полку, который как раз отправлялся в Индию.
Но служба моя кончилась скоро, я выучился только стрелять из ружья и ходить «гусиным шагом». Понесла меня однажды нелегкая купаться в Ганг, хорошо еще, что рядом со мной оказался в воде наш сержант Джон Холдер. А он был в нашем полку одним из лучших пловцов. Выплыл я на середину, глядь — крокодил. Оттяпал мне ногу выше колена, как ножом отрезал. Я бы утонул от шока и большой потери крови, да рядом оказался Холдер, он подхватил меня и вынес на берег. Пять месяцев я пролежал в госпитале. Выписался я на деревяшке полным инвалидом, неспособным к воинской службе, да и вообще ни к какой другой.
Мне тогда довольно солоно пришлось, как вы можете себе представить, — беспомощный калека; и всего только двадцать лет. Но, как говорится, нет худа без добра. Одному человеку, по имени Эйблуайт, хозяину индиговых плантаций, потребовался надсмотрщик. Случилось, что он был другом нашего полковника, принимавшего во мне участие. Он горячо рекомендовал меня Эйблуайту. Надсмотрщик большую часть времени проводит верхом на лошади, а так как культя у меня была довольно длинная, то держаться в седле я мог, деревяшка мне не мешала. Я должен был верхом объезжать плантации, смотреть за тем, как работают кули, и докладывать о ленивых. Плата была хорошая, жилье тоже, и я уж думал, что до конца дней останусь на индиговых плантациях. Хозяин был человек добрый, он часто заходил ко мне выкурить трубку, потому что белые люди, живущие там, тянутся друг к другу. Совсем не то, что здесь.
Но счастье никогда долго не сопутствовало мне. В стране вдруг начался бунт. Еще накануне мы жили мирно и безмятежно, как где-нибудь в Кенте или Суррее, а сегодня все полетело вверх дном. Вы, конечно, знаете эту историю лучше меня. О ней много написано, а я не большой охотник до чтения. Знаю только то, что видел своими глазами. Наши плантации находились возле городка Муттры у границы Северо-западных провинций. Каждую ночь все небо озарялось огнем горящих бунгало. Каждый день через нашу усадьбу шли европейцы с женами и детьми, спеша под защиту английских войск, стоявших в Агре. Мистер Эйблуайт был упрямый человек. Он вбил себе в голову, что все дело выеденного яйца не стоит и не сегодня-завтра кончится. Он сидел на своей веранде, потягивал виски и курил сигары. А вся Индия была в огне. Мы, конечно, остались с ним. Мы — это я и Доусон, который вместе с женой вел и счета и хозяйство. Но катастрофа все-таки разразилась. Я был весь день на дальней плантации и под вечер возвращался верхом домой. На дне неглубокого оврага темнела какая-то бесформенная куча. Я подъехал ближе, и сердце мое сжалось от ужаса: это была жена Доусона, разрезанная на куски и брошенная на съедение шакалам. Немного дальше на дороге лицом вниз лежал сам Доусон, его уже окоченевшая рука сжимала револьвер, а рядом друг подле друга лежали четверо сипаев. Я натянул поводья и остановил лошадь, не решаясь, в какую сторону ехать. В этот миг из крыши бунгало Эйблуайта повалил густой дым, наружу вырвалось пламя. Я понял, что ничем не могу помочь моему хозяину, а только и сам погибну, если очертя голову брошусь на выручку. С моего места мне хорошо были видны мятежники в красных мундирах, их было не меньше нескольких сотен, они громко кричали и плясали вокруг пылающего дома. Меня заметили, и мимо моей головы просвистело несколько пуль. Тогда я повернул коня и поскакал через рисовое поле. Ночью я был в Агре.
Оказалось, что и там небезопасно. Вся страна гудела, как растревоженный улей. Англичане собирались в небольшие отряды. Они оставались хозяевами только на той земле, которую удерживали силой оружия. На всей остальной земле они были во власти восставших. Это была война миллионов против нескольких сотен. И самое трагическое было то, что нашим противником были наши же отборные войска — пехота, артиллерия и кавалерия. Мы их обучили и вышколили, и теперь они сражались против нас нашим оружием и трубили в горн наши сигналы. В Агре стояли Третий бенгальский стрелковый полк, несколько отрядов сикхов, два эскадрона кавалерии и одна батарея. Когда началось восстание, был сформирован отряд добровольцев из гражданских чиновников и купцов. В этот отряд, несмотря на свою ногу, записался и я. Мы выступили из Агры, чтобы встретиться с противником у Шахганджа в начале июля, и несколько времени успешно сдерживали их, но скоро у нас кончился порох, и мы вернулись обратно в Агру. Со всех сторон приходили тревожные вести, что было не удивительно: ведь Агра находилась в самом центре мятежа. Лакхнау был более чем в сотне миль на восток, Канпур — почти столько же на юг. Какое направление ни возьми, всюду резня, разорение и гибель.
