Мистер Ричардсон покраснел. Это был человек довольно сурового вида, с твердой линией рта и устрашающими бакенбардами. В сущности, он был добрым малым, но суховатым и не понимающим юмор. Тем не менее он покраснел и странная лукавая усмешка заиграла на его губах.
— Нет, Вильерс, я больше не живу в «Климентс-Инн». Я женат.
— Неужели, Ричардсон? Ты женат! Вот уж удивил. А я-то считал тебя типичным холостяком. Поздравляю. Когда же это случилось?
— Три месяца назад. Мы с женой познакомились случайно; в общем, мне пришлось ей помочь в споре с дерзким кучером, и наше знакомство перешло в привязанность. Вильерс, я очень счастлив.
— Ты это заслужил, Ричардсон, ведь ты хороший человек. Мне бы хотелось познакомиться с твоей женой.
— Почему бы нет? Ты завтра свободен? Отлично. Тогда приходи к нам на обед в шесть часов. Вот моя карточка.
Друзья расстались, стараясь использовать недолгую паузу в движении экипажей. Вильерс прочитал адрес на карточке: «Лаймс, Энджелина-Террас, Клэфем».{95} Ему было в высшей степени любопытно, что за жену нашел себе этот добросердечный, суховатый горожанин; любопытство придавало остроту соусам, когда он обедал в итальянском ресторанчике на Риджент-стрит, и особый вкус — «фалерно». Даже когда он на другой день выходил с Клэфем-стейшн, любопытство все еще не оставило его.
Вильерсу понадобилось некоторое время, чтобы отыскать Энджелина-Террас. Это был совсем новый район, где два-три старых особняка с прелестными газонами и кедрами были переделаны под современное жилье, а в результате получился лабиринт новых «с иголочки» улиц, похожих друг на дружку как две капли воды, где все дома были построены по одному образцу из ослепительного белого кирпича с красной отделкой и зелеными ставнями. Жители считали свой район праздничным, художники плевались, а Вильерс отметил его как новую страницу в своем великом исследовании. Наконец он отыскал нужный дом и был проведен в гостиную. Ему хватило времени, чтобы разглядеть на круглом полированном столе большой том «Мемуаров преподобного Алекс. Макау из Данблатера», прежде чем в комнату вошел сияющий Ричардсон.
— Вот и хорошо, — сказал он. — Ты растопил лед, и теперь, надеюсь, мы будем часто видеться. Веселенькое местечко, правда? Лучше, чем грязные красные кирпичи постоялого двора? А вот и моя жена. Дорогая, позволь представить тебе моего старого друга Вильерса. Я как раз говорил, что отныне рассчитываю на его частые визиты.
Вильерс вздрогнул, словно его ударило током, когда в комнату вошла прелестная строгая женщина. Во время обеда ему удавалось поддерживать легкую беседу, в которой тон задавал Ричардсон. Миссис Ричардсон молчала и по отношению к Вильерсу была на удивление холодна. Ее муж то и дело обращался к ней, называя ее «моя дорогая Эгнес», но Вильерс вспоминал некую Мэри Рейнольдс, веселые обеды в том или ином ресторане, небольшие путешествия в Хэмптон и Ричмонд, запах пачули и зеленую комнату в «Гэйети». Ему даже как будто слышалось громкое хлопанье пробок, вылетающих из бутылок с шампанским (миссис Ричардсон пила воду из бокала для вина), и напевы французских песенок в стиле fin de siucle;[51] и плавные речи Ричардсона звучали в его ушах, словно шорох волн вдалеке. Взглянув украдкой на даму, сидевшую во главе стола, Вильерс обратил внимание на бриллиантовуто брошь, которую сам когда-то подарил Мэри Рейнольдс. У него перехватило дыхание.
— У моей жены, — разглагольствовал Ричардсон, — есть по-настоящему прекрасные вещицы, унаследованные ею от дальнего родственника, сэра Лоренса Баллера из Болье-Парк в Норфолке. Эта брошь, которой ты, как я понимаю, любуешься, великолепна. После обеда, дорогая, ты должна показать Вильерсу свои украшения; от жемчужных колье невозможно оторвать глаз.
— Не думаю, чтобы мистер Вильерс интересовался бижутерией.
Она проговорила это жестко и даже с угрозой. Вильерс поклонился с загадочной улыбкой. Шампанское, пенившееся в бокалах, плясало у него перед глазами, а в ушах звучала смелая chanson.[52] До чего же сильный запах пачули стоял в комнате; Вильерсу стало душно.
— Что-то ты сегодня неважно выглядишь, — сказал Ричардсон, провожая гостя. — Будь осторожен, там ступеньки.
— Спасибо. Теперь уже все в порядке. Наверное, виновата жара. Ужасная погода, не правда ли? Спокойной ночи, Ричардсон.
Вильерс ехал домой в состоянии оцепенения; ни о каком случайном сходстве и речи быть не могло. Слишком хорошо он помнил брошь. Через несколько дней, следуя неодолимому импульсу, он отыскал адрес городской конторы мистера Ричардсона и зашел к нему. Достойный господин вел себя скованно, и, хотя он излучал доброжелательность, его что-то угнетало, как человека, которому предстоит исполнить неприятный долг. Кульминация наступила, когда Вильерс предложил проводить его домой и закусить, чем придется.
— Дорогой Вильерс, ты знаешь, я всегда очень тебя любил, твой бедный отец был добр ко мне, и я очень сожалею. Но скажу откровенно, Эгнес настроена отрицательно. Очевидно, она что-то слышала о тебе (боюсь, Вильерс, ты никогда не отличался строгостью нрава), и она говорит, что как замужняя женщина не желает вновь встречаться с тобой. Меня удручает, верь мне, что я должен был сказать это, но, в конце концов, не мог же я заставить жену…
Вильерс смотрел на друга с идиотским удивлением, но при слове «жена» разразился громким хохотом, перекрыв привычный шум в Корнхилле. Он хохотал и хохотал, пока слезы не потекли у него по щекам.
— Дорогой Ричардсон, — проговорил он наконец, — я еще раз поздравляю тебя. Ты женился на замечательной женщине. До свидания.
Вильерс ушел, но даже сев в коляску, все еще не мог справиться с приступами смеха.
A Wonderful Woman
Перевод Л. Володарской осуществлен по:
Machen A. The Cosy Room. 1936.
Двойное возвращение
«Двойное возвращение» — один из рассказов, публиковавшихся Артуром Мейченом в «Сент-Джеймс газетт» в 1890 г. В этот период он отошел от сказок о давно прошедших временах и переместил действие в рамки современной жизни. Этот рассказ принес ему огромный успех. Оскар Уайльд, бывший тогда на вершине славы, заранее предсказал, что «Двойное возвращение» вызовет «настоящий переполох». Даже сегодня читатели видят в нем наводящее на размышление, неожиданное по своим сюжетным поворотам повествование.
* * *
Экспресс с запада пронесся мимо Эктона, отчаянно сигналя, вздымая тучи пыли. Фрэнк Холсрл вытряхнул из трубки пепел и принялся укладывать свои разложенные по всему купе вещи: газеты, картонку со шляпой, кожаный саквояж и самое главное — широкого формата папку, тщательно завернутую в коричневую бумагу. Он взглянул на часы и пробормотал:
— Полседьмого. Через пять минут мы будем в Паддингтоне. С опозданием всего на пять минут, как ни удивительно.
Но он поздравил себя и железнодорожную компанию несколько преждевременно. Не прошло и трех минут, как поезд начал замедлять ход, скорость катастрофически падала. Наконец раздался скрежет тормозов и — мертвый стоп. Холсуэл взглянул через стекло на унылое пространство Вормвуд Скрабе. В соседнем купе кто-то объяснял причину остановки извиняющимся, но вполне авторитетным тоном:
— Видите, вон там напротив семафор? Если бы мы продолжали движение, то уже отправились бы на тот свет.
Холсуэл снова взглянул на часы и в нетерпении забарабанил каблуками по полу. Ну когда же, наконец, это кончится! Вдруг с резким ревом мимо загрохотал встречный поезд, и западный экспресс снова двинулся в путь. Холсуэл изумленно поморгал глазами. Ему показалось, что в вагоне лондонского поезда мелькнуло его собственное лицо. Это продолжалось всего секунду, и он не был уверен.
«Вероятно, отражение в стекле, — решил он. — Хотя, по-моему, двойник был в черном плаще. А у меня светлый. Но все равно, это не более чем отражение».
Экспресс медленно подошел к перрону. В конце концов он опоздал всего на десять минут. Фрэнк Холсуэл вскочил в экипаж вместе со своими свертками, от души радуясь, что обошелся в этой поездке без чемодана — у багажного вагона уже толклась возбужденная очередь за вещами.
— Сто пятьдесят три, Мэлл, Кенсингтон, — крикнул он вознице, стараясь перекрыть шум вокзала.
Кеб вяло потащился по пыльным улицам, которые выглядели еще грязнее обычного после голубой дымки моря, пурпурного вереска и залитых солнцем полей. Фрэнк был уже довольно известным художником, что называется, талант на взлете. Он ездил «за натурой» в Девон и Корнуэлл. Бродил с этюдником по уютным лощинам и плоским холмам, среди фруктовых садов, пожелтевших и побуревших к осени, по вересковым пустошам и сочным низинам, по каменистому побережью и среди скал, нисходящих в изменчиво-синие волны.
