благодарного русского
покорнейшего слуги Вашего
Федора Достоевского.
Петербург.
16 апреля/78 год.
197. H. M. Достоевскому
16 мая 1878. Петербург
Вторник, 16 мая/78.
Дорогой и любезный брат Николай Михайлович, сегодня скончался у нас Алеша{1734} от внезапного припадка падучей болезни, которой прежде и не бывало у него.{1735} Вчера еще веселился, бегал, пел, а сегодня на столе. Начался припадок в ½ 10-го утра, а в ½ третьего Лешечка помер. Хороним в четверг, 18-го, на Большом Охтенском кладбище. До свидания, Коля, пожалей о Леше, ты его часто ласкал (помнишь, представлял пьяного: Ванька-дуляк?). Грустно, как никогда.
Все плачем.
Твой брат Ф. Достоевский.
P. S. Не знаешь ли, где живет Федор Михайлович?{1736} Надо бы его известить.
198. П. А. Исаеву
16 мая 1878. Петербург
Вторник, 16 мая/78.
Милый Павел Александрович,
Сегодня скончался у нас Алеша от внезапного, никогда не бывавшего до сих пор припадка падучей болезни. Еще утром сегодня был весел, спал хорошо. В ½ 10-го ударил припадок, а в ½ третьего Леша был уже мертв.{1737} Хоронить будем на Большеохтенском кладбище в четверг, 18-го мая. Пожалей моего Лешу, Паша. Дай Бог здоровья твоим деткам.{1738} Кланяйся супруге.{1739}
Твой всегдашний Ф. Достоевский.
199. А. Г. Достоевской{1740}
20–21 июня 1878. Москва
Москва. Вторник, 20 июня, вечером.
Здравствуй, милая Аня. Как твое здоровье — это главное. Здоровы ли Федя и Лиля? Смотри за ними, ради Христа. — А теперь опишу тебе лишь самое главное, без больших подробностей, которые доскажутся при свидании. Дорогой я устал ужасно, так что и теперь еще невмочь, да, сверх того, схватил такой кашель в вагоне (всё сквозной ветер), какого почти и не запомню. Приехали в Москву в 12-м часу вечера. Нанял в «Victori’ю» на Страстном бульв<аре>. Везет меня извозчик, я и спрашиваю его: «Хорошая это гостиница?» — «Нет, сударь, нехорошая». — Резкий и твердый ответ удивил меня. — «Чем же нехорошая?» — «Да там ни один порядочный гость не остановится никогда». — «Как так?» — «А так что только для виду. Там никто никогда не остановится, разве самый незнающий. Эти номера как в банях. Как ночь, так с Страстного бульвара кавалеры девок водят, на час времени и занимают. Все знают, и скандалы бывают». Я спросил, какая же гостиница лучше. Он мне очень расхвалил «Европу», против Малого театра (тоже очень недалеко от Страстного бульвара). Я и велел ехать в «Европу».{1741} Действительно, стоят все семействами и видимо почтенные люди. Мне дали номер в 2 р. 50 к., дорогонько и в третьем этаже, но лезть в 4-й этаж показалось мне тяжело, и я занял. Всю ночь напролет не спал, мучаясь удушливым, разрывным кашлем. Встал в 10 часов утра, кашель кончился (теперь вечером опять подымается). В 1-м часу поехал к Каткову и застал его в редакции. (Он живет на даче и только наезжает.) Катков принял меня задушевно, хотя и довольно осторожно. Стали говорить об общих делах, и вдруг поднялась страшная гроза. Думаю: заговорить о моем деле, он откажет, а гроза не пройдет, придется сидеть отказанному и оплеванному, пока не пройдет ливень.{1742} Однако принужден был заговорить. Выразил всё прямо и просто. При первых словах о желании участвовать лицо его прояснилось, но только что я сказал о 300 рублях за лист и о сумме вперед, то его как будто передернуло. «Видите ли что, — сказал он мне, — мы всего только на прошлой неделе совещались общим советом: продолжать ли вести „Русский вестник” или закрыть его на будущий год, потому что я сам, по нездоровью, не в силах наблюдать за обоими изданиями («Моск<овскими> вед<омостями>» и «Р<усским> в<естником>»), а потому позвольте мне подумать, что вам ответить, так как придется решиться опять продолжать журнал и значительно на него затратить». Узнав же, что я всего в Москве на 3, на 4 дня, обещал мне дать ответ завтра, в среду, 21 числа, для чего и просил меня заехать к нему в редакцию в 2 часа пополудни.
Я теперь, в 10 часов вечера, во вторник, 20-го, сижу и думаю, что завтра он мне несомненно откажет. Если же не откажет, то будет хлопотать на сильной сбавке с 300 р. Письмо это пошлю тебе завтра, 23,[119] после того как увижусь с Катковым, и потому оставляю на завтра post scriptum, из которого разом всё и узнаешь.
Ливень прошел на минутку, и между 1-м и 2-м ливнем я успел проехать к сестре Варе, у которой и выждал перемены погоды почти до 5 часов. Возвратясь в гостиницу, пообедал и в 7-м часу отправился в Нескучный сад к Соловьеву. (Извозчик туда и назад 2 руб.) Соловьева застал, очень странный, угрюмый и поношенный.{1743} Я ему рассказал тоже откровенно. Он очень удивился, что Лавров (и еще другой кто-то) у меня не были. Теперь он не знает, где Лавров (но не в Москве). А Юрьев в другой губернии в деревне. Тем не менее желание их приобресть мой роман — верное, и люди состоятельные. Итак, с ними теперь ни видеться, ни списаться нельзя, а разве только состоится их предложение мне в сентябре.{1744} Но думаю, что тогда и еще кое-кто предложит. Во всяком случае, возвратясь в Старую Руссу, примусь работать. Но если откажет Катков, то придется жить, примерно до октября, бог знает чем.
С Соловьевым решили ехать в Оптину пустынь в пятницу (Калужской губер<нии>, на границе Тульской, Козельского уезда).{1745} Завтра Соловьев ко мне придет в гостиницу в 5 часов пополудни.
У книгопродавцев не был, буду завтра. У Елены Павл<овны> еще не был, тоже завтра. До свиданья, Аня, обнимаю тебя. Завтра post scriptum, решающий в нашей участи многое. Устал ужасно. Поцелуй детей, скажи, что папа целует. Поцелуй и Ваню.{1746} Поклон Анне Николаевне. Очень жутко за детей. Целую тебя очень. Итак, до p<ost> scriptum’а (Москва, гостиница «Европа», против Малого театра, занимаю № 21-й).
Среда, 11 часов утра (21 июня).
Post scriptum.
Новости: сейчас ко мне Катков прислал из редакции рассыльного с извинением, что сегодня он дать мне ответа
