хватать — не отзовусь. Подумаешь, принцесса! У меня тоже своя гордая любовь!»), то, напротив, просит его простить. Софронов находил способ вплетать мелодраму, переходящую в истерику, в комедию. И эти перепады от «гордой любви» до самоунижения вызывают смех зала.
Если Павлина «крутит» с Чайкой, но любит Казанца, то Сахно, напротив, любит Чайку, но «крутит» с Казанцом. Эта типичная водевильная восьмерка построена на мелодраматизме в первой паре и фарсе во второй. Вот как обсуждается эта проблема между матерью и дочерью:
Сахно. Не хочу под мужиками ходить!
Дарья Архиповна. Тебе уж и равноправия мало?
Сахно. У них равноправие до загса.
Дарья Архиповна. Двух уже спровадила… Не сгодились?
Сахно. У меня культурные запросы выше!
Дарья Архиповна. Э-э… доченька… У нас все запросы одним кончаются.
Сахно. Не понимаете вы, мама, моих стремлениев.
Дарья Архиповна. Вижу я твои стремления — на постояльца облизываешься.
«Языкатость» Павлины, как и «боевитость» других колхозных амазонок, присутствовавших в каждой колхозной комедии, создавала иллюзию свободы. Двусмысленные шутки, просторечье, эмоциональность, раскованность имитировали мир, свободный от условностей, социальных ролей и политической корректности, где с одинаковой легкостью можно было дерзить и «миленку», и председателю колхоза. Между тем комедии Софронова утверждали законопослушание и патриархальную добропорядочность. Именно эту их сторону точно передавала пародия на «Стряпуху» Зиновия Паперного, юмористически представившего, как Софронов написал бы «Муху-цокотуху»:
Ан. Софронов. Цокотуха замужем
Действующие лица и насекомые:
Муха-цокотуха — директор станичного ресторана.
Комар — герой труда.
Их знакомые насекомые.
Паук в пьесе не участвует, как нетипичный.
Комар (поет). Только брюхо твое золоченое / Мне покою никак не дает. (Появляется группа передовиков — трудолюбивые муравьи, знатные букашки, кузнечики своего счастья, светляки нового.)
Комар (перестраивается на новый лад).
Ой, да я Мушку-цокотушку,
Эх, полюбил
На всю катушку!
А ты, Муха, мене уважаешь?
Муха. Уважаю, будь ты неладен! Ценю, пропади ты пропадом! Люблю тебя, идола окаянного!
(Не сходя с места, выходит за него замуж и укрепляет семью. Муха и Комар выходят на большую дорогу, по которой дружно шагают к счастью, строго соблюдая все правила уличного движения и поведения в общественных местах.)[1041]
«Время сливать»: Панталоне с партбилетом
Итак, жанр колхозной комедии имел две опоры — производственную (колхозная) и жанровую (комедия). Они встроены в водевильный сюжет, репертуар масок комедии дель арте и театральных амплуа. Решение производственной коллизии (то, что делало эту комедию «колхозной») почти целиком возлагалось на плечи председательской пары. Наравне с соревнующимися в любви и соцсоревновании парами влюбленных они выполняли основную функцию колхозной комедии — в легкой и доступной форме нормализировать колхозный строй.
То «содержание», от которого могло отвлечь излишнее «веселье», о чем предупреждал автора комедии «В степях Украины» Сталин, состояло из конфликта двух председателей. А сама эта пьеса не случайно была удостоена Сталинской премии первой степени. В ней была создана модель нового жанра, в центре которого стояли два старых друга и непримиримых соперника — председатели двух соседних колхозов «Смерть капитализму» Саливон Чеснок и «Тихая жизнь» Кондрат Галушка. Это был настоящий балаган, персонажи которого ругались, дрались и даже пытались убить друг друга на сцене. Все это происходило настолько понарошку, что, кажется, автор не столько списывал реплики из «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», сколько пародировал Гоголя:
Правда, обозвал я его спекулянтом, а он меня карьеристом. Тогда я пошел в наступление и назвал его кулаком. Он тоже пошел в наступление и назвал меня бандитом. Тогда у меня, как у военного человека, закипела кровь, и я с фланга заехал Галушке по уху… Он тогда на меня в атаку — схватил за горло и начал душить. Но тут в резерве был мой сын Грицько…
Критика утверждала, что Корнейчук сумел превратить комедию положений в комедию характеров. Однако его персонажи не характеры. Это говорящие балаганные куклы-маски. Такова пара председательских жен. Жена Чеснока Палашка («А чтоб твоему Галушке сто чертей в печенку, да таких мелких, как мак!..») и жена Галушки Параска («Если б я могла, я бы до неба изгородь выстроила и в глубину метров на двадцать, чтобы навеки отгородиться от Чеснока. Поверите, свет не видел такого вредного человека. Ой, господи, пошли ему сто болячек в печенку, в живот, ослепи его глаза, покарай нечестивого!»). Палашка и Параска — две сварливые бабы из украинского балагана начала XIX века — были карикатурой на карикатуру, каковой являлись их мужья-председатели.
Чеснок неслучайно назвал Галушку «кулаком». В разговоре с секретарем обкома (которого он принимает за шофера) Галушка демонстрирует все признаки «некоммунистического отношения к жизни»: эгоизм, узко понятые интересы своего хозяйства, «негосударственный подход». Чеснок, напротив, демонстрирует государственное (коммунистическое) отношение к ведению общественного хозяйства: «Ты что ж думаешь, долго государство за тебя будет машинами пахать, сеять, собирать? Землю за тобой навечно закрепили, чтобы вы только на своих дворах цветущую жизнь строили? Дудки!» Называя Галушку «кулаком», Чеснок ругается с ним как с настоящим «классовым врагом», который возрождает в селе мелкобуржуазную психологию:
Слушай ты, беспартейная Галушка! Ты можешь строить изгородь хоть до неба, но я от тебя не отстану, я до самого ЦК дойду, потому что ты мне руки связываешь… Ты ведешь свою линию и людей портишь. Они у тебя не вперед смотрят, а вниз, день и ночь, как кроты, на дворах роются, даже хаты не белят — все времени нет. Женщины торговками стали…
Ответ Галушки о том, что «каждый делает себе цветущую жизнь как хочет» и что его люди, так же как и колхозники Чеснока, «едят пампушки с салом», не удовлетворяет прежде всего партийное начальство. «Так вы за коммунизм, товарищ Чеснок?.. А вы, товарищ Галушка, выходит, против?» — спрашивает их секретарь обкома. Галушка, боровшийся вместе с Чесноком за советскую власть в армии Буденного, возмущен: «Как? Я против коммунизма?! Кто слыхал, что я против? Разве я не сознательный? Но пусть меня Чеснок не тянет к коммунизму, мне и в социализме хорошо, я только что в нем пристроился, и он мне еще не надоел». Но к концу пьесы Галушка понимает, что «под вывеской „Тихая жизнь“ уже не проживешь… Надо менять вывеску… Вывеску надо такую: „За полный коммунизм“».
Галушка демонстрирует здесь «левый загиб», тогда как Чеснок — «генеральную линию». Победа
