этого, Леланд, но несколько лет тому назад по городу ходили слухи, — он бросает на меня взгляд, чтобы убедиться, что я это помню, — о Хэнке и его взаимоотношениях с…
— Доктор, наша семья не отличается любопытством, — сообщаю ему я. — Мы не вывешиваем бюллетени о наших взаимоотношениях…
— И все же… я ничего не хочу сказать… и все же весь город был в курсе происходящего — не знаю, насколько это соответствовало истине, — в то время как Генри находился в полном неведении.
Я чувствовал, как во мне нарастает раздражение к этому человеку, вызванное не столько его намеками, сколько пренебрежением к моему беспомощному отцу.
— Боюсь, вы запамятовали доктор, — холодно заметил я, — что, несмотря на свою неосведомленность, Генри раз за разом умудрялся обводить вокруг пальца самых больших хитрецов этого города.
— О, ты меня не понял… я совершенно не хотел подвергнуть сомнению компетентность твоего отца…
— Конечно, доктор.
— Я просто… — Он запнулся и покраснел, чувствуя, что на сей раз запугать меня будет не так-то просто. Надув щеки, он собрался было начать сызнова, но в это мгновение в дверь постучали. Вошла сестра сообщить, что снова пришел Бони Стоукс.
— Попросите его подождать, мисс Мэхон. Отличный старик, Леланд; точен как часы… О, Бони, заходи… Ты знаком с юным Леландом Стампером?
Я уже начал вставать, чтобы предложить дряхлому скелету собственный стул, но он положил руку на мое плечо и задушевно покачал головой:
— Не вставай, сынок. Я пойду взгляну на твоего бедного отца. Ужасно, — горестно произнес он. — Ужасно, ужасно, ужасно.
Он нежно придерживал меня на стуле, словно я был свадебным генералом; я пробормотал «здравствуйте», пытаясь сдержать рвавшийся из меня крик: «Руки прочь, старая крыса!» Стоукс вступил с доктором в обсуждение ухудшающегося состояния Генри, и я снова попытался встать.
— Постой, сынок, — сжалась рука на моем плече. — Может, ты мне расскажешь, как дела дома, чтобы я мог передать Генри, если он придет в себя? Как Вив? Хэнк? Боже ж мой, ты даже представить себе не можешь, как я был потрясен известием, что он потерял своего лучшего друга. «Смерть друга — все равно что тень на солнце», — говаривал мой отец. Как он переживает все это?
Я отвечаю, что не видел своего брата со дня несчастного случая, и оба крайне поражены и удивлены моим заявлением.
— Но вы ведь увидитесь сегодня? В День Благодарения?
Я отвечаю, что у меня нет никаких причин тревожить беднягу и что я дневным автобусом уезжаю в Юджин.
— Возвращаешься на Восток? Так скоро? Ох-ох-ох…
Я говорю, что уже собрался.
— Ну и ладно, ну и ладно, — откликается доктор и добавляет: — И чем ты собираешься заняться, Леланд… теперь?
Я тут же вспоминаю о письмах, отправленных Питерсу, ибо изысканное ударение, сделанное им в конце вопроса на «теперь», мгновенно заставляет меня заподозрить — полагаю, на это он и рассчитывал, — что его намек лишь в малой степени отражает распространившиеся уже сплетни; может, каким-то образом ему удалось перехватить письма и с самого начала он был в курсе моего замысла!
— То есть я хочу спросить, — добрый доктор продолжает на ощупь продвигаться вперед, чувствуя, что подбирается к обнаженному нерву, — ты собираешься вернуться в колледж? Может, преподавать? Или у тебя есть женщина?
— У меня еще нет конкретных планов, — робко отвечаю я. Они напирают, и я оттягиваю время при помощи классической психиатрической уловки: — А почему вы спрашиваете, доктор?
— Почему? Ну, я просто интересуюсь… всеми своими пациентами. Значит, снова на Восток, а? Так? Что преподавать? Английский? Драматургию?
— Нет, я еще не закончил…
— Значит, снова в школу?
Я пожимаю плечами, все больше ощущая себя второкурсником на приеме у декана.
— Наверное. Как я уже сказал, у меня еще нет планов. Здесь, похоже, дело закончено…
— Да, похоже на то. Значит, обратно в школу? — Они продолжают загонять меня в угол: один — взглядом, другой — вцепившись, как вилами, в плечо. — А какие у тебя сомнения?
— Я еще не знаю как заработать… Подавать на стипендию уже поздно…
— Да что ты! — щелкает пальцами доктор, прерывая меня. — Разве ты не понимаешь, что старик уже все равно что в могиле?
— Аминь, Господи, — кивает Бони.
— Ты ведь понимаешь это, не правда ли?
Пораженный его беспричинно откровенным заявлением, я жду продолжения, чувствуя себя уже не столько второкурсником, сколько подозреваемым. Когда же они собираются вынести обвинение?
— Кто знает, может, по закону твой отец и не будет объявлен усопшим еще неделю, а то и две. Он упрямый — может, и месяц продержится. Но как бы он ни был упрям, Леланд, Генри Стампер — мертвец, можешь не сомневаться.
— Постойте! Вы меня в чем-то обвиняете?
— Обвиняем? — Он даже загорелся при этой мысли. — В чем?
— Что я имел какое-то отношение к этому несчастному случаю…
— Господи, конечно нет, — смеется он. — Ты слышал его, Бони? — Они оба смеются. — Обвиняем в том, что ты… — Я тоже пытаюсь рассмеяться, но смех мой звучит, как кашель Бони. — Я только говорил, сынок… — он подмигивает Бони, — что, если тебе это интересно, ты получаешь пять тысяч долларов после того, как он будет официально объявлен скончавшимся. Пять кусков.
— Верно, верно, — вторит ему Бони. — Я как-то не подумал, верно.
— Правда? Есть завещание?
— Нет, — отвечает Бони. — Страховой полис.
— Просто я знаю, Леланд, потому что помогал Бони… врач должен знать, как говорится… направлял в его агентство потенциальных клиентов…
— Это начал еще папа, — гордо сообщает мне Бони. — В девятьсот десятом. Страхование Жизни и от Несчастных Случаев.
— А лет десять назад Генри Стампер обратился к нам, даже не помышляя о страховке, и я его направил…
Я вытягиваю руку, чувствуя, что у меня начинает кружиться голова.
— Постойте, подождите минуточку. Вы хотите, чтобы я поверил, будто Генри Стампер регулярно оплачивал полис в пользу наследника, которого за двенадцать лет ни разу не видел?
— Абсолютно верно, сынок…
— А за предшествовавшие двенадцать на которого и взглянул-то не более полдюжины раз? Последним напутствием которому было «поднимай свою жопу»? Доктор, есть пределы доверчивости…
— Так зачем же ты вернулся домой? — взвизгивает Бони, слегка встряхивая меня за плечи. — Ты должен получить этот полис. Чтобы вернуться в школу.
Его напористость пробуждает во мне слабые подозрения.
— А что, — я скольжу взглядом по
