– Помолись за двоих, – попросил Томас, – за меня и Женевьеву.
Шотландец погрузился в молчание. Пришла пора прощаться, и у него просто не находилось слов. Они остановили своих лошадей, хотя Джейк и Сэм поехали дальше, пока перед ними не открылся вид на долину, где в холодном воздухе все еще курился дым над спаленными соломенными кровлями Астарака.
– Мы еще встретимся, Робби, – сказал Томас, снимая перчатку и протягивая ему правую руку.
– Ага, я знаю.
– И мы всегда будем друзьями, – сказал Томас, – даже если в сражении окажемся по разные стороны.
Робби ухмыльнулся.
– В следующий раз, Томас, шотландцы победят. Господи, как это мы не отлупили вас еще при Дареме! Ведь победа была так близка.
– Знаешь, Робби, у лучников есть поговорка: «Близко – не значит в цель». Береги себя.
– Обязательно.
Они обменялись рукопожатием, и как раз в этот момент Джейк и Сэм, повернув своих лошадей, поскакали к ним.
– Ратники! – крикнул Джейк.
Томас направил коня вперед и придержал его, лишь увидев дорогу на Астарак, а на ней, менее чем в миле, всадников. Конных воинов, в кольчугах, с мечами и щитами. Знамя отряда висело складками, и он не мог разглядеть герба, конников сопровождали оруженосцы, которые вели в поводу вьючных коней, нагруженных длинными, громоздкими копьями. Чужой отряд ехал им навстречу, а может быть, в сторону столба дыма, поднимавшегося над деревней, которую разоряли его люди в соседней долине. Томас смотрел на всадников, просто смотрел. Надо же, все начиналось так спокойно, день казался таким мирным, и вот нежданно-негаданно нагрянул враг. Наверное, этого следовало ждать, ведь они хозяйничали здесь уже долго, а их самих никто не тревожил.
До нынешнего дня.
Стало очевидно, что паломничество шотландца отменяется. Во всяком случае, откладывается.
Ибо предстоит бой.
Они повернули и поскакали назад, на запад.
* * *
Жослен, сеньор Безье, считал, что его дядюшка старый дурень, и хуже того, богатый старый дурень. Конечно, поделись граф де Бера своим богатством с ним, Жосленом, это было бы совсем другое дело, но, увы, во всем, что касалось помощи родственникам, граф славился отвратительным скупердяйством. Иное дело, если речь заходила о пожертвованиях на нужды церкви или о покупке реликвий вроде той горстки грязной соломы, за которую папский двор в Авиньоне получил целый сундук золота. Жослену, например, хватило одного взгляда на эту истлевшую солому, чтобы понять, что она взята не иначе как из папских конюшен, но старый остолоп вбил себе в упрямую башку, что это и впрямь первая постель Иисуса. А теперь старика понесло в эту жалкую долину охотиться за другими реликвиями. За какими именно, Жослен не знал, ибо ни граф, ни отец Рубер так и не соблаговолили поставить его в известность, но в том, что затея эта пустая и вздорная, у него сомнений не было.
Правда, в качестве компенсации он получил под начало отряд в тридцать ратников, но даже тут не обошлось без ложки дегтя, ибо граф строго-настрого запретил им удаляться от Астарака более чем на милю.
– Ты здесь, чтобы охранять меня, – сказал он Жослену.
Но тот в толк не мог взять, от кого тут требуется охрана. Не от горстки же коредоров, которые ни за что не осмелятся напасть на настоящих солдат? От нечего делать Жослен попытался устроить на деревенском поле турнир, но дядюшкины ратники были в основном людьми немолодыми, в походах давно не участвовали и, привыкнув к спокойной жизни, явно не пылали боевым рвением. Нанимать новых солдат граф и не думал, а держал свое золотишко в пыльных сундуках. О том, чтобы кто-то из его ратников мог помериться силами с самим Жосленом, не могло быть и речи, да и друг с другом они состязались без малейшего воодушевления. Только двое ратников, которых он привел с собой в Бера, еще сохраняли боевой дух; он так часто с ними упражнялся, что наизусть изучил все их приемы, а они изучили его, так что состязаться ему с ними или им между собой не имело смысла. Жослену оставалось лишь выть от тоски, теряя попусту время, да страстно молиться о скорейшей кончине графа. Единственная причина, которая удерживала Жослена в Бера, при дядюшкиной особе, заключалась в том, что он готовился, как только наступит час, немедленно завладеть наследством, хранившимся, как поговаривали, под сводами подвалов, в замке старого жмота. Ему бы только получить наследство, уж он сумеет его потратить! И какой же славный костер сложит он из дядюшкиных пергаментов, старых книг и свитков. Пламя этого костра увидят аж в самой Тулузе! Ну а что касается графини, пятой жены его дяди, которую тот держал в южной башне замка под уважительным, но строгим присмотром, ибо старый пень хотел быть уверен в том, что ребенок, которого она родит, будет зачат от него, то он, Жослен, покажет ей, как делают детей, а потом вышвырнет эту пухленькую сучку пинком под зад из замка обратно в сточную канаву, откуда она и взялась.
Порой он мечтал о том, чтобы прикончить осточертевшего дядюшку, но понимал, что это чревато серьезными неприятностями, и потому просто ждал, надеясь, что старик и сам умрет достаточно скоро. И пока Жослен предавался мечтаниям о наследстве, граф мечтал о Граале. Он решил обшарить то, что осталось от замка, а поскольку шкатулка была найдена в замковой часовне, приказал дюжине монастырских крепостных, чье положение почти не отличалось от положения рабов, выломать древние плиты пола и исследовать подвалы. В подвалах, как он и предполагал, оказались захоронения. Тяжелые тройные гробы вытащили из ниш и вскрыли. Внутри внешнего гроба чаще всего находился свинцовый, который проходилось разрубать топорами.
Свинец складывали на повозку, чтобы отвезти в Бера, но всякий раз, как разламывали внутренний гроб, каковой обычно был сделан из вяза, сердце графа замирало в ожидании куда более ценной добычи. Внутри находились высохшие и пожелтевшие скелеты, они лежали, молитвенно сложив истлевшие до костей руки. Нашлись и кое-какие ценности: некоторые женщины были похоронены со множеством украшений. Граф срывал истлевшие саваны, не забывая обобрать с них кольца, бусы и ожерелья, но вот Грааля ни в одном из гробов не было. Были только черепа и обрывки кожи, темные, как древние пергаменты. У одной покойницы сохранились длинные золотистые волосы, и граф ими залюбовался.
– Наверное, была хорошенькая, – заметил он, обращаясь к брату Руберу.
Граф гундосил, хрипел и чихал каждые несколько минут.
– Она ожидает Судного дня, – сердито отозвался клирик, неодобрительно смотревший на разграбление могил.
– Должно быть, она была молода, – сказал граф, глядя на волосы мертвой женщины, но как только останки попытались вынуть из гроба, тонкие пряди рассыпались в прах.
В одном детском гробике находилась старая складная, на петлях, шахматная доска. Клетки, которые на шахматных досках графа в замке Бера были черными, здесь отличались от белых, гладких, наличием мелких ямочек. Граф был заинтригован этим, но гораздо больше его заинтересовала горсть старинных монет, заменявших шахматные фигуры. На них был изображен профиль Фердинанда, первого короля Кастилии, и граф подивился качеству чеканки.
– Им триста лет! – восторженно сообщил он отцу Руберу, после чего прибрал монеты и велел сервам долбить молотками очередной саркофаг.
Останки после обыска возвращали в деревянные гробы, гробы укладывали в саркофаги дожидаться Судного дня. Над каждым потревоженным и захороненным вторично покойником отец Рубер читал молитву, и тон его графу не понравился. Было ясно, что священник не одобряет его действий.
На третий день, когда все гробы были обшарены и ни в одном из них так и не нашлось исчезнувшего Грааля, граф приказал своим сервам копать под апсидой, на том самом месте, где некогда находился алтарь. Сперва казалось, что в твердом слое земли, покрывавшей скалу, на которой был возведен замок, ничего нет, и граф уже начал впадать в уныние, но тут один из сервов извлек из ямы серебряную шкатулку. Граф, которого пробирал озноб, одолевала усталость и донимала простуда, при виде потемневшего ларчика мигом забыл обо всех недугах. Выхватив у крепостного находку, он торопливо вынес ее на дневной свет и с помощью ножа сломал замочек.
Внутри лежало перо. Всего лишь перо. Пожелтевшее, оно, надо думать, когда-то было белым, и граф решил, что это наверняка перо из гусиного крыла.
– И зачем кому-то могло понадобиться хоронить перо? – с недоумением спросил он отца Рубера.
– Считается, что святой Север исцелил здесь крыло ангела, – объяснил доминиканец, вглядываясь в перо.
– Конечно! – воскликнул граф и подумал, что это объясняет желтоватую окраску, ибо перо, скорее всего, первоначально имело цвет золота. – Перо ангела! – произнес он с благоговением.
