По приезде в США английская разведка связала Попова с ФБР, так дело касалось в первую очередь самих американцев. Попов явился к тогдашнему директору ФБР Эдгару Гуверу и должным образом пояснил ему, что японские моряки (по мнению немцев) твердо убеждены — они могут в случае крайней необходимости вывести из строя большую часть американского Тихоокеанского флота, используя тактику англичан при налете на Таранто в ноябре 1940 года, когда в результате атаки торпедоносцев, взлетевших с авианосца, итальянцы потеряли почти все свои линкоры. Проблему представляли только торпеды, которые предстояло приспособить для небольших глубин, доминирующих в гавани Пирл-Харбора, но принципиального значения эта проблема не представляла. Упор делался даже не на внезапность, а на МАССИРОВАННОСТЬ удара, для чего предполагалось задействовать лучшие силы, которые только имелись в японском флоте.
Попов передал Гуверу и сам вопросник, однако вопреки ожиданиям англичан, личность Трайскла вдруг несказанно возмутила Гувера, убежденного гомосексуалиста. Так живописуют нам все официальные версии, но на самом же деле начался самый настоящий фарс, которым хитрый директор ФБР попытался прикрыть настоящие причины своего пренебрежения информацией, предоставленной Поповым.
"Американцы прозвали Попова "трехколесным велосипедом", — писал впоследствии один из самых известных наших "американистов" Яков Фердыщенко, — и эта кличка вдруг послужила шефу ФБР поводом для вполне законного оскорбления. "Кличку избрали из-за его сексуального атлетизма, — возмущался Гувер в своих мемуарах по этому поводу, — он предпочитал находиться в постели С ДВУМЯ ЖЕНЩИНАМИ ОДНОВРЕМЕННО!" Контакты Трайскла в высших сферах, экзотические вкусы и экстравагантный стиль жизни, по мнению Гувера, служили отличной маскировкой, способной провести англичан. ФБР якобы с отвращением взирало на это, игнорируя мнение английских защитников Трайскла, указывавших на выполненные им с блеском опасные поручения. Гувера НЕ ЗАИНТЕРЕСОВАЛ вопросник о Пирл-Харборе! Более того, шеф ФБР лично приказал, чтобы Попову строжайше запретили выехать в Пирл-Харбор хотя бы для своего прикрытия перед немцами и японцами, ссылаясь на то, что в таком случае якобы можно было бы точно выяснить коварные мотивы держав "оси", и даже угрожал арестовать Попова по "закону Манна", предусматривавшему уголовное преследование лиц, перевозящих… женщин через границы штатов в аморальных целях!.."
Теперь-то ясно, что со стороны Гувера это была просто уловка, имеющая своей целью скрыть (или объяснить) свою непонятную позицию по отношению к компетентному английскому разведчику. Но тогда сами англичане еще ни о чем и не подозревали, и потому, обескураженные (не был обескуражен, разумеется, один только Стефенсон) поспешили укрыть своего агента в Канаде. Но перед тем, как пересечь американо-канадскую границу, Попов успел побывать в Лос-Анджелесе и пообщаться с Ратлендом. Ратленд и открыл ему глаза на истинное положение вещей, и передал Попову информацию, предназначенную для "Интеллидженс Сервис", то есть лично для полковника Мензиса, заседающего в Лондоне. По странному стечению обстоятельств самолет, в котором Трайскл летел из Ванкувера в Монреаль, исчез над Скалистыми горами, и обломков его не удалось найти ло сих пор. Узнав о гибели своего "связника", Ратленд в свою очередь тоже покидает Лос-Анджелес и совершает беспримерную одиссею через Атлантику, стремясь все же предупредить английское руководство о планирующемся предательстве со стороны своих самых близких союзников…
Участие в этом деле полковника Стюарта Мензиса крайне противоречиво. Ратленд поведал сыну о том, что когда он явился к своему начальнику и сообщил о том, что ему удалось узнать от японского агента, Мензис просто-напросто не поверил ему, требуя доказательств. Тогда Ратленд сказал, что может наладить связь между "Интеллидженс Сервис" и квантунским генералом Есиоки, но это не поможет, так как до нападения остались считанные дни, а может даже и часы. У британского правительства было время только для того, чтобы подготовиться к неминуемому удару и перебросить в Малайю побольше самолетов новых типов, потому что то, что там уже имеется, угрозы для японской авиации не может представлять ни в коем случае. Учитывая слаборазвитую транспортную сеть всего восточноазиатского региона, упор японцами будет делаться исключительно на воздушную войну, и на морских коммуникациях будут господствовать только авианосцы, но никак не линкоры, на которые так самоуверенно надеется Англия.
Однако Мензис, выслушав эти стратегические излияния своего агента, только пожал плечами. Он получил предостережение Стефенсона, "игравшего" в противоположном направлении, и поэтомуему предстоял нелегкий выбор. С одной стороны — идеалисту Ратленду верилось больше, но с другой — Стефенсон был личным другом самого Черчилля. И потому Мензис принял поистине соломоново решение — он посоветовал мвоему агенту обратиться к военному министру лорду Маклахену. Когда же встреча с Маклахеном закончилась поражением Ратленда, для Мензиса это оказалось самым натуральным сигналом к действию… Идеалист Ратленд и глазом не успел моргнуть, как очутился за колючей проволокой.
В концлагере Ратленд пытается переосмыслить всю свою жизнь и все те ценности, за которые боролся. В конце концов он приходит к неизбежному выводу, что рок неумолим, тем более что вскоре подтверждается абсолютно все, о чем он хотел предупредить руководство своей страны и о чем хотели предупредить его сами японцы. Идеалист-одиночка не может противостоять силе тех тенденций, которые буквально на глазах меняют современный мир. Ратленд понял, что он просто-напросто УСТАРЕЛ, и вместе с ним пришли в негодность и его взгляды, основанные на узконационалистическом патриотизме. Уединившись после освобождения хоть и на богатой, но все же глухой ферме в Карнарвоншире, он пытается отыскать новый смысл жизни, но в конце концов ему это не удается. Наблюдая за послевоенным развалом Британской империи, пожираемой по частям коварным "дядей Сэмом", он испытывает острое чувство ностальгии по былым временам, полным вполне зримых и осязаемых идеалов, и решается выложить свои переживания единственному близкому человеку — старшему сыну, который к тому же живет и работает неподалеку, в Лондоне. Он приезжает к нему и изливает всю свою душу…
Томас Ратленд, правда, очень далек от всей этой шпионско-политической экзотики, и в конце концов заявляет своему несчастному отцу, что унего и в мыслях никогда не было считать его предателем (ведь обвинение с Ратленда так никогда снято и не было!), и потому терзания его на этот счет совершенно беспочвенны. В конце концов старик уезжает в свою "золотую клетку", но через месяц снова ищет встречи со своим сыном… Остальное нам известно.
В заключение своего рассказа Ратленд-младший поведал об одном эпизоде, несомненно связанном, как он полагает, со всей этой историей самым непосредственным образом. В тот же самый день, когда он получил известие о трагической гибели Ратленда-старшего, ему на улице повстречался японец, который, как показалось врачу, выслеживал именно его. Он с каким-то странным интересом глядел на спешащего на работу Ратленда с другой стороны улицы. Сначала Томас не обратил на это особого внимания, но когда он через некоторое время обернулся, подзывая такси, то обнаружил, что японец следует за ним. Это был довольно моложавый человек (впрочем, как и большинство японцев), по одному виду которого ни за что точно не определишь его истинного возраста. Он был прилично, но не вызывающе одет, его руки были глубоко засунуты в карманы бесцветного плаща, глаза были полускрыты козырьком армейской фуражки без кокарды. Вероятно, только благодаря этой фуражке врач обратил внимание на явно армейскую выправку своего странного преследователя. Японец, натолкнувшись на настороженный взгляд Ратленда, поспешил свернуть в переулок, и больше тот его в Лондоне никогда не встречал. Узнав вскоре о странной смерти своего отца, он хотел сообщить об этом японце полиции, но что-то заставило его передумать. Гораздо позже, когда в печати и на телевидении промелькнуло сообщение о неудавшемся путче в Токио, Ратленд с удивлением узнал в "последнем самурае" своего давнего провожатого. Впрочем, он мог и ошибаться, но своей интуиции все же склонен доверять.
Последняя часть рассказа Томаса Ратленда побудила Стеннингтона навести дополнительные справки о некоем полковнике Коцуоми Танабэ, личном представителе командующего Квантунской армии генерала Есиоки. Оказалось, что офицера с таким именем в 1941 году не оказалось не только в Квантунской армии, но и в японских вооруженных силах вообще. Зато журналист достоверно узнал, что Юкио Мисима накануне войны выполнял некоторые секретные поручения этого самого Есиоки, связанные с установлением негласных контактов между офицерами армии и флота, а также несколько раз под видом работника торгового представительства посещал Штаты, и Лос-Анджелес в частности. Также Стеннингтону удалось выяснить, что как раз в начале 1949 года Юкио Мисима находился в Англии. Конечно, далеко идущие выводы, основанные только лишь на этих данных, делать еще рано, однако временами журналист начинал понимать, ЧТО именно имел в виду сынок "пирл-харборского тигра" Матоме Генда, когда на похоронах своего кумира и приятеля изрёк ту волнующую и загадочную фразу насчет "отмщения духа": если Ратленда убил Мисима, то это означало только одно — Ратленд был самым достойным, по убеждению японца, противником во всей его биографии, это был истинный "британский самурай", дух которого не теряет своей силы даже после смерти земного тела.
