– О, господин, – воскликнул Санчо, – разве вы не знаете, что эти разбойники имеют обыкновение превращать все, что касается моего господина? Намедни он победил одного рыцаря, который назывался рыцарем Зеркал, а они превратили его и показали нам его под видом бакалавра Самсона Карраско, родом из нашей деревни нашего близкого друга. Что касается госпожи Дульцинеи Тобозской, то ее они изменили в грубую крестьянку. Поэтому я думаю, что это лакей должен жить и умереть лакеем во все дни своей жизни». Тогда дочь Родригес воскликнула: «Кто бы ни был тот, кто предлагает мне свою руку, но я ему бесконечно благодарна, потому что мне лучше быть законной женой лакея, нежели соблазненной и обманутой любовницей дворянина, хоть тот, кто меня соблазнил, и не дворянин».
Эти события и все эти истории кончились тем, что Тозилос был заперт с целью узнать, чем кончится его превращение. Все воскликнули: «Победа за Дон-Кихотом!» И большинство разошлось в печали и с опущенными головами, недовольные, что бойцы не изорвали друг друга в куски; как в печали расходятся мальчишки, когда повешенный, которого они ожидали, не вздергивается на виселицу, потому что получает помилование или от истца или от суда. Люди разошлись; герцог и герцогиня возвратились во дворец, Тозилос был заперт, донья Родригес и ее дочь остались очень довольны тем, что так или иначе это дело окончится браком, а Тозилос лучшего и не хотел.
ГЛАВА LVII
Рассказывающая о том, как Дон-Кихот простился с герцогом и что у него произошло с дерзкой и скромной Альтисидорой, камеристкой герцогини
Дон-Кихоту показалось, наконец, необходимым выйти из той полной праздности, в которой он пребывал в этом замке. Ему мнилось, что он берет на себя большую вину пред светом, давая удерживать себя и разнеживать среди бесконечных наслаждений, которыми угощали его благородные хозяева как странствующего рыцаря, и что ему придется отдать пред небом строгий отчет в этой разреженности и праздности. В один прекрасный день поэтому он попросил у герцога и герцогини позволение проститься с ними. Они позволение дали, но при этом выразили большое огорчение, что он их покидает. Герцогиня передала Санчо Панса письма его жены, и он плакал, слушая чтение этих писем.
– Кто бы подумал, – сказал он, – что столько прекрасных надежд, родившихся в сердце моей жены Терезы Панса при известии о моем губернаторстве, расплывутся как дым, и мне снова придется тащиться ныне за войсками приключений для моего господина Дон-Кихота Ламанчского? Во всяком случае, я доволен, что моя Тереза ответила, как подобало, и прислала герцогине желудей. Если бы она этого не сделала, она показала бы себя неблагодарной, и я был бы в отчаянии. Меня утешает, что этому подарку нельзя дать названия взятки, потому что, когда она его посылала, я уже обладал губернаторством, а хорошо, чтобы те, кто получает благодеяния, проявляли свою признательность хотя бы пустяками. В конце концов, нагим я принял губернаторство и нагим я его оставил, так что с самой спокойной совестью могу повторять: нагим я родился, наг и теперь, ничего я не потерял, ничего не выиграл, – а это немало.
Вот что говорил себе Санчо в день отъезда. Дон-Кихот, который накануне простился с герцогом и герцогиней, вышел рано утром и в полном вооружении появился на площадке пред замком. Все обитатели замка смотрели на него с галерей, и герцог с герцогиней также вышли взглянуть на него. Санчо сел на своего осла со своей котомкой, своим чемоданом и своей провизией, в полном восторге, так как мажордом герцога, тот самый, который исполнял роль Трифальди, опустил ему в карман маленький кошелек с двумястами золотых дукатов на покрытие дорожных расходов, о чем Дон-Кихот еще ничего не знал. В то время, как взоры всех были обращены на рыцаря, как уже было сказано, вдруг дерзкая и скромная Альтисидора, смотревшая на него тоже среди других дуэний и камеристок, возвысила голос и стала причитать:
Слушай ты, негодный рыцарь!Придержи узду немного;Не терзай так сильно бедерПлохо выезженной клячи.
Посмотри, ты убегаешьНе от жала змея злого,А от нежного ягненка,Что овцой не скоро станет.
Надсмеялся ты, о, изверг,Над прекраснейшею девой;Ей подобной не видалиНи Диана, ни Венера.
О, Бирен[280] жестокий, о Эней беглец,Да пошлет же черт тебе лихой конец![281]
Ты в когтях своих уносишь,О, безбожное созданье!Сердце девы столь же скромной,Сколько пылкой в страсти нежной.
Три ночных платка, подвязкиТы уносишь с ног, которымМрамор лишь один ПаросскийБелизной своей подобен.
Около двух тысяч вздоховТы уносишь, и столь жарких,Что они сожгли б все ТроиЕсли б было не одна их.
«О, Бирен жестокий, о Эней беглец,Да пошлет же черт тебе лихой конец!
«Пусть оруженосца СанчоСердце так окаменеет,Что от чар освобожденьяНе узнает Дульцинея.
Пусть она тоской томима,За тебя страданье терпят,Как, бывает, за виновныхНеповинный страдают.
Пусть твои все приключеньяВ злоключенья обратятся;Радость станет сновиденьем»Небылицей станет верность.
О, Бирен жестокий, о, Эней беглец,Да пошлет же черт тебе лихой конец!
Имя будь тебе изменникОт Севильи до Марчены,От Гренады и до ЛохиИ до Англии до самой.
Сядешь ли играть ты в карты,Например, в пикет ил ломбер,Пусть бегут тебя семерки,И тузы, и короли все.
Станешь ли срезать мозоли,Пусть польется кровь рекою;Если будешь дергать зубы,В деснах пусть торчат осколки.
О, Бирен жестокий, о, Эней беглец,Да возьмет же черт тебе лихой конец!
Пока опечаленная Альтисидора так скорбела, Дон-Кихот пристально смотрел на все, потом, не отвечая ни слова, повернул голову в сторону Санчо и сказал ему: – Спасением твоих предков, мой добрый Санчо, я тебя заклинаю и умоляю сказать мне правду. Не уносишь ли ты с собою трех ночных платков и подвязок, о которых говорит эта влюбленная девица?
– Три платка я уношу, – отвечал Санчо, – а подвязок у меня так же нет, как тут на ладони.
Герцогиня была сильно поражена дерзостью Альтисидоры и хотя она и знала, что она смела и смешлива, но на такую вольность не считала ее способною. Кроме того, так как она не была предупреждена об этой выходке, то тем более была поражена. Герцог хотел поддержать шутку и сказал Дон-Кихоту: – Мне кажется, что после доброго приема, оказанного вам в этом замке, с вашей стороны, господин рыцарь, дурно, что вы осмеливаетесь унести с собою три платка или, по меньшей мере, если не по большей мере, подвязки этой девицы. Это доказывает дурное сердце и служит уликами не соответствующими вашей славе. Возвратите ей ее подвязки, или я вызываю вас на смертный бои, не опасаясь, что злые волшебники меня превратят или исказят мне лицо, как они сделали с коим лакеем Тозилосом, который вышел на поединок с вами.
– Да сохранит меня Бог, – отвечал Дон-Кихот, – обнажать шпагу против вашей сиятельной особы, от которой я видел столько милостей! Я возвращу платки, так как Санчо говорит, что они у него; что же касается подвязок, то возвратить их невозможно, потому что ни я их не получал, ни Санчо, и если ваша девица поищет их в своих шкатулках, она их найдет непременно. Никогда, господин герцог, никогда я не был вором и думаю, что никогда им не буду во всю мою жизнь, если рука господня меня не покинет. Эта девица, по собственным ее словам, влюбленная, говорит вещи, в которых я невинен» поэтому мне не приходится просить прощения ни у нее, ни у вашей светлости; вас я умоляю быть обо мне лучшего мнения и дать мне еще раз позволение продолжать мое путешествие.
– Дай Бог, чтобы путешествие ваше было благополучно, господин Дон-Кихот, – воскликнула герцогиня, – и чтобы мы получали постоянно хорошие известия о ваших подвигах! Отправляйтесь с Богом, потому что чем больше вы здесь остаетесь, тем больше усиливаете вы пламя любви в сердцах девиц, смотрящих на вас. Что касается моей камеристки, то я ее накажу так, что впредь она не будет распускать ни своих глаз, ни языка.
– Я хочу, чтобы ты услышал еще одно только слово, о доблестный Дон-Кихот, – заговорила тотчас Альтисидора, – я прошу у тебя прощения за то, что обвинила тебя в краже подвязок, потому что клянусь душой своей и совестью, они у меня на обеих ногах, и я оказалась рассеянною, как тот, кто стал искать своего осла после того, как сел на него верхом.
– Ну, не говорил ли я? – воскликнул Санчо. – О, я право мастер скрывать кражи. Клянусь Богом, если бы я только хотел я бы нашел подходящий к тому случай в моем губернаторстве.
Дон-Кихот наклонил голову, сделал глубокий поклон герцогу, герцогине, всем присутствующим и, повернув за повод Россинанта, имея позади себя Санчо на Сером, он покинул замок и поехал по направлению к Сарагоссе.
