Остается мне сказать несколько слов об экспертах. Вы знаете, что экспертиза профессора Сорокина на предыдущем разборе дела возбудила ожесточенную полемику. Я должен сказать, что для обвинения Мироновича я не считал и не считаю необходимым следовать за всеми гипотезами профессора Сорокина. Картина, подробности убийства останутся тайной, но факт убийства, сопровождавшие его обстоятельства и улики против Мироновича, -- налицо. Вы выслушали здесь целые лекции по вопросам о направлении трещин, о сотрясении мозга, об изнасиловании, о параллелограмме сил. Спрашивается: имеются ли в деле судебно-медицинские данные, доказывающие, что такое-то повреждение мог произвести только Миронович, а такое-то Семенова? Конечно нет. Мы движемся ощупью в области догадок и гипотез. Следовательно, вопрос о виновности лежит вне области судебно-медицинской компетенции. В прошлое заседание, говорят, увлекся профессор Сорокин, а теперь, мне кажется, увлекаются в противоположном направлении. Как происходила борьба Мироновича с Саррой, мы не знаем. Как, в каком положении он нанес ей удар по голове, мы не знаем этих подробностей, убийство не может быть обнаружено рядом других доказательств? Я с почтением отношусь к ученому авторитету профессора Эргардта; я могу только сожалеть, что на вопрос: что означают эти многочисленные ссадины на левой стороне тела, какое значение имеют эти сине-багровые, надорванные уши, эти посиневшие от сжатия сильной рукой пальцы, профессор Эргардт отвечает, что все это мелочи и значения не имеют! Как не имеют значения? Для судьи, для юриста эти мелочи могут служить указанием на следы сильной мужской руки... А доктор Штольц? Он очень подробно и с большой эрудицией описал нам, как действует тот, кто, по его выражению, "берется насиловать", и доказал, что на кресле это будто бы невозможно; но, не вступая с ученым экспертом в споры и признавая свою некомпетентность, как. же не заметить, что для уличения Мироновича есть в деле совершенно иные данные? Мы, юристы, должны с почтением выслушивать экспертов-медиков, но если они незаметно для себя берутся за разрешение вопроса о виновности, то нам приходится остановиться и сказать им: извините, господа, мы дальше идти за вами не можем. Если бы эксперты пришли к заключению, что Семенова могла убить Сарру, то возможности вообще мы оспаривать не беремся. Но мы говорим: обстоятельства дела, безусловно, доказывают противное, а если бы признание Семеновой было бы невозможным, то Миронович, конечно, и не пользовался бы им для своей защиты.
Оканчивая свои объяснения, которые мне придется возобновить для возражения защите, я прошу вас, господа присяжные, не приписывать некоторое внешнее оживление моей речи чувству раздражения против подсудимого. Его личность, его прошлое для меня имеют значение лишь настолько, насколько они прямо относятся к делу. Я старался избегать всяких нападок на его профессию, бывшую и настоящую, вообще старался отбросить в сторону всякую публицистику и тенденциозность. Скажу более: я убедился, что, вопреки общему правилу, дурная репутация Мироновича сослужила ему отличную службу -- у очень многих честных людей явилась мысль, что осудили его будто бы за то, что он взяточник и ростовщик, а не за то, что он совершил. Такое предположение, конечно, оскорбляет чувство справедливости, а потому, чем темнее явилась бы личность Мироновича, тем выгоднее это было бы для него как подсудимого. Но темные краски и облик злодея вовсе не нужны для его осуждения. Конечно он никогда и не подумал бы совершать убийство, а неожиданное стечение обстоятельств привело его к этому преступлению. Но раз случилось несчастье, что же ему оставалось делать? Не пропадать же даром. Он и стал защищаться, и защищается, и надеется, что в навеянном полумраке сомнения ему удастся отделаться, уйти. Игра у него сильная, козырей много: он может и выиграть. Но, с другой стороны, общество чувствует всю опасность безнаказанного преступления. Наше дело представить вам добытые выводы, а вы рассудите.
IX. Хартулари Константин Федорович
Хартулари Константин Федорович (1841--1897 гг.) занимал видное место среди крупнейших дореволюционных адвокатов. Тридцать лет жизни он отдал защитительной деятельности. После окончания юридического факультета Петербургского университета он лишь некоторое время работал в Министерстве юстиции. Начиная же с 1868 года и до последнего дня своей жизни он беспрерывно состоял в рядах присяжных поверенных.
К. Ф. Хартулари за тридцать лет пребывания в адвокатуре накопил богатейший опыт и по праву считался одним из ведущих защитников по уголовным делам.
Для речей Хартулари характерна уравновешенность, внимание к фактам, доказательствам и уликам, деловитость. "Речи К Ф. Хартулари не блещут драгоценными эффектами выводов, как у Спасовича, -- писал о нем один из его современников, -- они лишены глубокого научного антуража последнего, но производят подчас также сильное впечатление совершенно иными достоинствами -- простотой, безыскусственностью, спокойствием, детальной разработкой улик и стремлением оратора к нравственно-педагогическим выводам, долженствующим воздействовать благотворно на весь социальный строй общества" {Б. Глинский, Русское судебное красноречие, СПб., 1897, стр. 34.}.
Его выступления в суде отличаются обстоятельным и глубоким разбором доказательств, умением найти в деле основные моменты и дать им правильное освещение. Характерная особенность его речей -- тщательная отделка, соразмерность их частей, глубоко продуманная подача материала. Лучшей его речью является выступление по нашумевшему в свое время уголовному делу по обвинению в убийстве Маргариты Жюжан. Правда, эта речь лишена ярких красок, острой ситуации и глубоких психологических образов. Речь по делу Маргариты Жюжан является образцом делового, глубокого анализа доказательств, строгой последовательности и логичности, что делает ее доходчивой и убедительной. Адвокат не оставил ни одной улики без обстоятельного разбора и тщательного сопоставления с другими доказательствами. В этой речи умело сгруппированы и последовательно изложены все доказательства, подтверждающие невиновность М. Жюжан. Это в значительной мере обеспечило ей оправдательный вердикт.
Однако, говорить о том, что Хартулари не умел рисовать яркие картины и образные ситуации, неправильно. Он был большим психологом и мог, но не везде и не всегда считал нужным до конца проявлять эту свою способность. Психологический анализ он призывал на помощь лишь тогда, когда считал его необходимым по обстоятельствам дела. Во всех же прочих случаях он считал психологические экскурсы только лишним украшательством выступления, что было ему чуждо. В таком именно плане произнесена Хартулари речь по делу М. Левенштейн.
Здесь Хартулари показал себя хорошим психологом, большим наблюдателем, ярким бытоописателем. С большой глубиной и тактом заглядывает он во внутренний мир преуспевающего купца второй гильдии Линевича и его так называемой "незаконной" жены, от которой у него было двенадцать детей. Ярко, правдиво и трогательно показано психологическое состояние этой женщины, подавленной горем, обрушившимся на ее семью. Трогательно и тепло раскрыл он внутренний мир женщины, оказавшейся в силу социальных условий дореволюционной России перед лицом тяжелой действительности.
В ряде других своих речей он также показал себя хорошим психологом.
К. Ф. Хартулари исключительно большое внимание уделял тому, чтобы сделать речь доступной для восприятия. Не принадлежа к числу адвокатов, которые предварительно заносили речь на бумагу, он, тем не менее, в результате основательной и всесторонней подготовки к процессу добивался четкости языка, хорошего литературного воспроизведения мыслей. Язык и стиль его отчетливы, литературно правильны, грамматически хорошо обработаны. Читаются речи легко и свободно.
В выступлениях в суде он часто затрагивал общие теоретические вопросы. Причем - делал это всегда очень умело и не безотносительно к обстоятельствам дела, а в тесной связи с ними, используя свои рассуждения так же как аргументацию выдвинутых им положений в защиту подсудимого.
За тридцать лет адвокатской деятельности К. Ф. Хартулари выступал по самым разнообразным категориям уголовных дел. И во всех этих делах он добивался надлежащего эффекта. Этому в значительной степени, наряду с большим опытом, помогало его трудолюбие и упорство. Как и Н. И. Холева, его успех на адвокатском поприще был обеспечен в значительной степени этими присущими ему качествами.
Большую часть своих речей по наиболее громким уголовным процессам К. Ф. Хартулари опубликовал в Сборнике "Итоги прошлого". В настоящем Сборнике публикуется лишь несколько его речей. Среди них -- речь по делу М. Жюжан и по делу М. Левенштейн -- одни из лучших речей в дореволюционном русском судебном красноречии, наглядно характеризуют ораторский талант К. Ф. Хартулари. Другие из опубликованных в Сборнике речей служат хорошим дополнением для характеристики его как профессионального адвоката.
