Раевскому стало окончательно ясно, что перед ним вся Великая армия, как по волшебству оказавшаяся перед Смоленском. Он тотчас написал об этом Багратиону, к тому времени достигшему (во второй раз за несколько дней!) Надвы.
Горькие плоды тактики Барклая
Был извещен о происшедшем и Барклай. Надо полагать, что, получив сообщение о фланговом марше Наполеона, он был потрясен. И хотя он знал (и даже писал об этом 27 июля), что, «имея противу себя неприятеля искусного, хитрого и умеющего воспользоваться всеми случаями, я нахожусь в необходимости наблюдать строжайшее правило предосторожности»17, тем не менее получалось, что, несмотря на предосторожности, Наполеон все-таки провел его: французы оказались под самым Смоленском, в то время как 1-я армия находилась в 40 верстах, а 2-я — в 30 верстах от города, то есть минимум в одном переходе! Вся надежда русского командования была только на Раевского и обескровленную дивизию Неверовского. В некотором смысле Барклай в тот момент пожинал плоды своей половинчатой стратегии. Поначалу, как уже сказано выше, он был решительно настроен на генеральное сражение под Смоленском, но чем дольше войска топтались на месте, точнее — переходили с одной дороги на другую, тем меньше решимости оставалось у него. Он стал видеть смысл сражения не в том, чтобы напасть «с превосходящими силами» на левый фланг французов и разбить их, а в том, чтобы лишь «открыть коммуникацию с высшею (верховьями. — Е. А.) Двиною и моими отрядами, обеспечить левый фланг графа Витгенштейна». В письме к адмиралу Чичагову 31 июля, то есть накануне флангового марша Наполеона, Барклай открыто признался в своем нежелании искать поединка с Наполеоном: «Достигнувши главной цели своей соединением со 2-ю армиею, обязанность 1-й армии есть содержание свободной коммуникации с корпусом графа Витгенштейна, оставаясь при том в таком положении, чтоб могла дать вспомоществование 2-й армии, которой остается прикрытие дороги, в Москву ведущей. Желание неприятеля есть кончить войну решительными сражениями, а мы, напротив того, должны стараться избегнуть генеральных и решительных сражении всею массою, потому, что у нас армии в резерве никакой нет, которая бы в случае неудачи могла нас подкрепить, но главнeйшaя наша цель ныне в том заключается, чтобы сколь можно более выиграть времени, дабы внутреннее ополчение и войска, формирующиеся внутри России, могли быть приведены в устройство и порядок». Здесь уместно отметить, что Барклай постоянно проявлял неуверенность — выше уже шла речь о его намерении дать генеральное сражение под Витебском и потом, в день рождения Наполеона, когда он готовился к битве под Гавриками. В этом же послании Барклай излагает исповедуемую им (не для всех) «стратегию бездействия»: «В нынешних обстоятельствах не дозволяется 1-й и 2-й армиям действовать так, чтобы недра государства, ими прикрытые, чрез малейшую в генеральном деле неудачу подвержены были опасности, и потому оборонительное состояние их есть почти бездейственное». И здесь Барклай, в противоречие своим прежним утверждениям, писал: «Решение же участи войны быстрыми и наступательными движениями зависит непосредственно от Молдавской и 3-й армий, и сие соответствует общему плану войны, по коему часть войск, на которую устремляются главнейшие силы неприятеля, должна его удерживать, между тем что другая часть, находя против себя неприятеля в меньшем числе, должна опрокинуть его, зайти во фланг и в тыл большой его армии. Если бы 3-я армия действовала согласно с сим, то теперь, верно, уже находилась бы в сердце Герцогства Варшавского или, лучше сказать, около Минска и угрожала противостоящего нам неприятеля тою опасностию, которой он, как видно по осторожности его, даже ныне еще, но к несчастию нашему тщетно, от оной ожидает»18. Читая этот «трактат» Барклая, можно понять гнев Багратиона — во-первых, «стратегия бездейственности», ожидание подхода новых сил с юга означали затягивание войны на целые месяцы, чего Наполеон никогда бы не допустил. Во-вторых, стратегия фланговых ударов и ударов в тыл меньшей группировкой войск уже раз (на примере 2-й армии) провалилась под Вильно — Минском. Теперь ожидать от Тормасова, чтобы он действовал так, как безуспешно требовали действовать от Багратиона во время его движения под Николаевом, было невозможно — у Наполеона на каждого Багратиона нашелся бы свой Даву. Словом, планы ведения войны, предложенные Барклаем, были заведомо обречены на провал, который вскоре и случился. Следя из Витебска за передвижениями русских, Наполеон понял, что Барклай рисковать не будет, от Смоленска далеко не уйдет, поэтому и решил устроить русским сюрприз на свой день рождения — нанести удар южнее, прямо по Смоленску. План его почти удался: он сумел быстро сосредоточить превосходящие силы своей армии в одном месте и нанес неожиданный и быстрый удар.
Держись, Раевский!
Но при исполнении своего блестящего плана Наполеон не учел два момента — неожиданно упорное сопротивление корпуса Неверовского и поздний выход из Смоленска Раевского с его дивизией. Как уже сказано, Раевский успел вернуться, но его положение было отчаянным — дивизия оказалась один на один с целой армией, да еще какой! История Шёнграбена повторялась под Смоленском. Ждать подкреплений Раевскому предстояло не меньше суток. И тут он получил теплое, дружеское, как от родного человека, письмо Багратиона (о нем мы знаем по воспоминаниям офицера штаба Раевского, майора Пяткина): «Друг мой! Я нейду, а бегу, желал бы иметь крылья, чтобы скорее соединиться с тобой. Держись! Бог тебе помощник!»"
Багратион вначале решил навести мост через Днепр у села Катань и перебросить по нему часть своей армии (кавалерию) на помощь Раевскому и Неверовскому20. Но потом, узнав, что на подходе к Смоленску, видимо, вся армия Наполеона21, он не решился дробить свои силы и тратить время на наведение переправы и форсированным маршем двинулся по правому берегу Днепра к Смоленску. Раевскому же Багратион дал приказ «держаться сколько можно в Смоленске»22. Конечно, Раевский мог бы отступить, перейти через единственный мост на правый берег Днепра и покинуть Смоленск. Для этого у него были все основания — на его корпус надвигалась страшная сила, да и Багратион в письме Барклаю 3 августа признавал: «Я даже не вижу способов, чтобы он (Раевский. — Е. А.) мог против таких сил держаться более 24-х часов. Все, что я могу желать, есть, чтоб он защищался завтра целый день, а я как свет должен непременно выступить отсюда и стараться быть на правом берегу против Смоленска, дабы дать способ корпусу генерал-лейтенанта Раевского вместе со мною пробраться на Дорогобужскую дорогу».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
