Вопреки воле своих генералов, Гитлер сделал еще один совершенно неожиданный «финт», свидетельствующий о его неординарности и даже талантливости. Встретив сильное сопротивление под Ельней, он прервал «поход на Москву» и выбрал более длинный, но зато более надежный в его представлении путь. Сначала — Киев. Окружить, разбить, пленить там русские армии, развалить все юго-западное направление, оттянуть туда все резервы, еще оставшиеся у Сталина, и лишь после этого продолжить марш к советской столице.
Танковую группу Гудериана, которая шла к Киеву с севера, мог остановить только Брянский фронт, других возможностей для этого не было. Мог, если бы предпринял самые решительные, умелые, дерзкие действия. Но Еременко этого не сделал, он даже не понимал, как много от него зависит. Немцы-то шли не на его фронт, не на Брянск, а вдоль фронта, спускаясь все дальше на юг, прикрываясь от войск Еременко лишь пехотными заслонами. Можно, можно было опрокинуть эти заслоны, ударить во фланг и тыл гудериановской группировки. Во всяком случае, надо было рискнуть.
Мне горько, очень горько писать о проигранном сражении за Киев, о наших огромных потерях (более полумиллиона пленных взяли тогда немцы). Об этой трагедии, об упущенных возможностях предотвратить ее сказано и написано много. Тома исследований! Нет необходимости излагать ход событий. Вспомню лишь некоторые подробности.
Как ни странно, а крупнейшее наше поражение под Киевом, предопределившее весь ход дальнейших событий, нисколько не изменило отношения Иосифа Виссарионовича к одному из тех военачальников, на совести которых наш тяжелейший срыв, к Андрею Ивановичу Еременко. Даже, наоборот, словно бы сблизило их. Едва тяжелораненого генерала привезли в Москву, в госпиталь, Иосиф Виссарионович навестил его. Нашел время, и ведь какое: ночью 15 октября, когда немцы стремительно приближались к Москве, когда в городе уже началась паника, было объявлено военное положение. Других-то генералов Сталин и в более спокойные периоды не навещал, а к Еременко поехал, расспросил его, подбодрил. И это не было жестом, работой «на публику», это шло от души. Все мы были тогда замучены, напряжены до предела, у меня вырвалась не лишенная злой иронии фраза о том, что не следовало бы расходовать драгоценные часы Верховного Главнокомандующего. А Сталин ответил рассудительно:
«Я знаю ваше отношение к Еременко, знаю, что вы приписываете ему большую долю ответственности за поражение. Но он сделал, что мог. Товарищ Еременко звезд с неба не хватает, но он добросовестный и надежный генерал. А вина за поражение лежит не только на товарище Еременко, но и на мне. Это я выдвигал его командовать Брянским фронтом. Его побили, но за битого, как известно, двух небитых дают». — «Слишком много побито еще и вокруг него…» — «Не будем спорить, — остановил меня Иосиф Виссарионович. — Ваше отношение к Еременко мне хорошо известно», — повторил он.
Вполне понятно, что при столь явном расположении Сталина никакого наказания Андрей Иванович не понес. Разве что самое малое: после выздоровления получил назначение с понижением, на должность командующего армией. И то, думаю, лишь потому, что «свободного» фронта для него тогда не нашлось. Но зато потом вдоволь накомандовался поочередно пятью или шестью различными фронтами, в том числе знаменитым Сталинградским. Удивительно, у Иосифа Виссарионовича теплело лицо, когда речь при нем заходила о Еременко. Обязательно передавал ему привет. А я советовал почаще напоминать Андрею Ивановичу, чтоб не занимался рукоприкладством, не пускал в ход свои дюжие кулачищи. Сталин усмехался, но напоминал. Сам он был категорически против мордобития в армии, но Еременко прощалось и это. Не по злобе, дескать, не ради удовольствия бил подчиненных, а токмо для пользы дела, поднимая их на врага, в атаку. У Андрея Ивановича даже целая теория была на этот счет, известная Сталину. Солдату, офицеру страшно броситься навстречу пулям. А надо. Чем, кроме кулака, оторвешь бойца от земли?! Только, мол, тыловики-чистоплюи этого не понимают, морщатся… Но другие-то командиры поднимали: и словом, и собственным примером. Конечно, на войне, где льется кровь, гибнут массы людей, случается всякое. И все же рукоприкладства на фронте почти не было. Я могу назвать лишь несколько генералов, допускавших это в критической ситуации. А чемпионом среди них являлся Еременко.
21
Киевская трагедия, разгром под Киевом — отнюдь не поражение наших войск на поле боя с превосходящими силами противника. Нет, это результат первой из двух крупнейших ошибок, допущенных нашим высшим и самым высшим командованием уже в ходе самой войны. Не оценили правильно обстановку, не заглянули вперед, не приняли верных решений. А кто конкретно в ответе за все это.
Виноватых много. Генштабисты Шапошников, Василевский, да и ваш покорный слуга, к середине августа отчетливо понимали опасность, исходившую от вражеских клиньев, вбитых далеко на восток севернее и южнее Киева. Теперь, когда им не мешали припятские болота, они могли сделать решительный поворот и соединиться за спиной нашей киевской группировки. Мы поняли это и настояли на создании Брянского фронта еще до того, как Гитлер отдал соответствующий приказ, определивший цели нового наступления. Приказ был подписан им 21 августа, когда наш Брянский фронт уже существовал. Но создание его, как выяснилось, было лишь полумерой. На восток он немцев не пустил, но Гудериана не остановил. Наверное, мы, генштабисты, обязаны были более настойчиво подводить Сталина к мысли о том, что центр тяжести событий перемещается к югу.
Виноваты, безусловно, Тимошенко и Буденный. Они должны были добиться у Иосифа Виссарионовича разрешения на вывод войск из угрожаемого района, они должны были принять самые решительные меры, чтобы остановить немецкие танки, стремившиеся замкнуть кольцо. Виновен командующий Юго-Западным фронтом Кирпонос, утративший в сложной обстановке управление войсками, не сумевший организовать борьбу внутри кольца и прорыв из окружения. Очень виноват генерал Еременко, много наобещавший, заверивший Сталина в том, что остановит Гудериана, но по существу ничего не сделавший. Он только «не пропустил» на Москву немцев, которые в то время к нашей столице и не рвались. Зато пропустит потом, едва они повернут на это направление.
Главная вина за киевскую трагедию ложится, конечно, на Сталина, до самого последнего момента надеявшегося на какое-то чудо, не разрешавшего выводить войска из кольца, которое вот-вот должно было замкнуться. Упорство Иосифа Виссарионовича обернулось на этот раз тяжелейшим поражением. Но ведь и его надо понять. Не так-то просто без боя отдать врагу большую территорию со столицей республики, с бывшим центром нашей Древней Руси. Там миллионная, неплохо оснащенная армия, неужели она не может остановить противника?! Сталина потом упрекали за то, что он в начатой немцами стремительной маневренной войне вел борьбу «на удержание территории». И невдомек таким критиканам, что маневрируют, ищут слабые места противника, стремительно перемещаются войска наступающие, обладающие возможностью выбора. А обороняющимся ничего не остается, кроме как удерживать территорию. Всю. Потому что неизвестно, какое направление будет главным сегодня или окажется решающим завтра.
Возьмем тех же немцев: они, когда начали отступать, цеплялись за каждый пригорок, за каждый дом, особенно на своей территории.
Хочу еще сказать о том, как много на войне зависит от мастерства каждого командира. В распоряжении Кирпоноса и Еременко были огромные массы войск, исчисляемые сотнями тысяч. Обычные для той поры войска, одни чуть лучше, другие чуть хуже. Некоторые части и подразделения геройски дрались с противником, нанесли ему урон, задерживали его продвижение. Но основная масса войск, лишившись централизованного руководства, развалилась, рассыпалась, стала легкой добычей для неприятеля.
Помните «пожарную команду», которая в первые недели войны не раз спасала, исправляла положение на Южном фронте? Да, 2-й кавалерийский корпус, действиями которого я восхищался, о котором подробно рассказывал Семену Михайловичу Буденному, а затем, в Москве, Борису Михайловичу Шапошникову и — кратко — Сталину. Слова мои не забылись. В критический момент, когда требовалось отдать все, мобилизовать любые возможности для спасения окруженных войск, кому-то пришло на ум использовать «пожарную команду» там, где замыкалось стальное кольцо вражеского окружения, где сошлись передовые танковые части Гудериана и Клейста. Не знаю, чья это была инициатива, Сталина или Шапошникова, но если судить здраво: что могли изменить в сложившемся положении тысяча двести кавалеристов? Миллионная группировка войск и конный корпус — несравнимо! А может, это все же та последняя соломинка, которая удержит на плаву утопающего?
