с нее глаз.
– Тогда желаю приятного бодрствования, – промолвил Уджук со смехом – словно гиена захохотала из подземелья.
С его уходом древняя черная дрема окутала монастырь. Вероятно, Рубальса и Симбан немедленно погрузились в сон, поскольку из-за полотнища не доносилось ни звука. Чтобы не разбудить девушку, воины разговаривали шепотом. Держа оружие наготове, они бдительно всматривались в темный коридор, ибо не доверяли тишине, будучи твердо уверены, что мерзкие какодемоны только и ждут благоприятного момента, чтобы напасть.
Впрочем, пока их опасения не подтверждались. Сквозняк, гулявший по коридору, напоминал лишь о древних смертях и вековом запустении. Постепенно воины начали замечать, какими ветхими были монастырские стены и пол. Странные, жутковатые мысли одолевали друзей: им казалось, что развалины монастыря необитаемы уже тысячу лет; что черный аббат Уджук и монахи, не отбрасывающие тени, – всего лишь плод воображения; что движущийся круг тьмы, демонические голоса, которые гнали их к Патууму, были кошмаром наяву, и теперь воспоминания о нем рассеивались, подобно снам.
Голод и жажда терзали воинов, которые ели только с утра и за целый день позволили себе только несколько торопливых глотков вина или воды. Обоих начало клонить в сон, и с учетом обстоятельств ничего хуже и придумать было нельзя. Воины клевали носом, вздрагивали и снова просыпались. Но тишина, подобно голосу сирены из маковых грез, уверяла их, что опасность миновала, что это не более чем иллюзия вчерашнего дня.
Прошло несколько часов, и из восточного окна в коридор проник свет поздней луны. Зобал, не такой сонный, как Кушара, внезапно очнулся, разбуженный суматохой, поднявшейся среди животных во дворе. Лошади громко и пронзительно заржали, словно их что-то испугало; за ними истошно заревели ослы, разбудив наконец и Кушару.
– Постарайся не заснуть, – предостерег копьеносца Зобал. – Я выйду и посмотрю, что там за переполох.
– Хорошая мысль, – одобрил Кушара. – Заодно посмотри, что с нашими припасами. И принеси абрикосов, лепешек с сезамом и бурдюк с красным вином.
Монастырь был тих, когда Зобал спускался, тихо позвякивая нашитыми колечками на кожаных сапогах. Дверь стояла открытая, и он вышел во двор. Не успел он подойти, животные уже затихли. Он плохо видел в темноте, ибо все факелы во дворе, кроме одного, догорели, а низкая луна еще не перебралась через стену. Кажется, все было хорошо: ослы стояли подле горы провизии и седельных сумок, лошади мирно дремали. Зобал решил, что его жеребец и кобыла Кушары повздорили, что-то не поделив.
Он подошел убедиться, что другой причины для беспокойства нет. Потом направился к бурдюкам утолить жажду, прежде чем вернуться к товарищу с запасом еды и питья. Однако не успел лучник одним долгим глотком смыть из гортани песчаную пыль пустыни, как услышал жуткий шепот, который доносился непонятно откуда. Казалось, шепот то звучал у него в ушах, то удалялся, погружаясь в глубокие подземелья. Постоянно меняясь, шепот не затихал, и Зобал почти различал слова, и слова эти были наполнены безнадежной печалью мертвого, который согрешил при жизни и осужден в черной могильной тьме веками раскаиваться в своем грехе.
От жуткой муки в этом иссохшем шепоте волосы у Зобала на затылке встали дыбом, и лучник познал ужас, какого не переживал в пылу сражений. И в то же время сердце его исполнилось жалости глубже той, что вызывали предсмертные муки товарищей на поле боя. Голос умолял лучника о помощи и странным образом подчинял своей воле, не давая ослушаться. Зобал не до конца понимал, о чем его просят, но именно он должен был облегчить безысходную тоску мертвеца.
Шепот то становился громче, то снова затихал, и лучник забыл, что оставил товарища одиноко нести стражу в окружении смертельных опасностей; забыл, что и шепот мог обернуться демонской уловкой, заманить его в ловушку и погубить. В поисках его источника Зобал, навострив уши, принялся обыскивать двор и после некоторых сомнений решил, что голос исходит из-под земли в дальнем углу напротив ворот. Между камнями, которыми был вымощен двор, прямо там, где сходились две стены, он обнаружил большую плиту из сиенита с ржавым железным кольцом. И тут же убедился в своей правоте, ибо голос стал громче и разборчивее, и Зобалу почудилось, будто голос говорит ему: «Подними плиту».
Схватившись за ржавое кольцо и собрав все силы, лучник рванул плиту, и ему показалось, что спина вот-вот треснет от натуги. Из отверстия хлынула такая невыносимая могильная вонь, что Зобалу пришлось отпрянуть и его чуть не вырвало, но из темноты донесся горестный шепот, и шепот этот велел ему: «Спускайся».
Зобал вытащил из гнезда единственный горевший во дворе факел. В зловещем свете он различил истертые ступени, которые вели вниз, в зловонный могильный мрак; спустившись, он очутился в каменном склепе с глубокими нишами по обеим сторонам. Уходившие во тьму полки были завалены костями и мумифицированными телами, – очевидно, здесь были монастырские катакомбы.
Шепот умолк, и Зобал оглядел склеп в недоумении, смешанном с ужасом.
– Я здесь, – прошелестел из ближайшей груды останков сухой голос.
Вздрогнув и снова ощутив, как волосы на затылке встают дыбом, Зобал направил факел на узкую нижнюю нишу. Там, в груде разрозненных костей, лежал полуразложившийся труп, чьи длинные тонкие конечности и впалый торс были прикрыты обрывками желтой ткани. То были клочки рясы, какую носили монахи Патуума. Ткнув факелом в нишу, Зобал различил усохшую голову мумии, украшенную рогатой шапкой настоятеля. Труп был черен как смоль; несомненно, при жизни настоятель был негром выдающегося роста. Судя по виду, труп пролежал тут много столетий и, однако, источал свежее зловоние, от которого Зобал отпрянул, подняв плиту.
Тот стоял, разглядывая труп, и на миг ему показалось, что мумия шевелится, пытаясь привстать. Зобал увидел блеск глазных яблок в глубоко запавших глазницах, скорбные изогнутые губы растянулись, и между оскаленных зубов прошелестел жуткий шепот, который и привел лучника в монастырские катакомбы:
– Слушай внимательно. Мне многое нужно рассказать, а тебе придется многое сделать, когда я закончу рассказ… Я Улдор, аббат Патуума. Тысячу с лишним лет назад я с моими монахами пришел в Йорос из Илькара, черной империи на севере. Император изгнал нас, потому что наш культ безбрачия и поклонения богине-девственнице Оджхал был ему ненавистен. И здесь, в пустыне Издрель, построили мы наш монастырь, где жили не тужили. Поначалу нас было много, но годы шли, и один за другим братья сходили в катакомбы, которые сами и вырыли, чтобы в них упокоиться. Они умирали, и некому было их заменить. Остался я один, потому что обрел святость, какая достигается годами неустанного
