Привет, Джим. Леди и джентльмены, здесь лежит Джим Моррисон, поэт и певец определенной репутации, образец для подражания в дни моей молодости, который приехал в Париж с визитом и остался его постоянным обитателем.
Джим, говорю я, в первые минуты, вернувшись в Париж, я подумал, мне надо проведать тебя и сказать, какое прекрасное место ты выбрал, чтобы умереть, если тебе уж так надо умереть и ты сам не возражаешь против этого. Но потом что-то изменилось, и сейчас я пришел сказать, Джим, здесь и правда очень мило и, наверно, ты собираешься оставаться здесь столько, сколько возможно. Потому что теперь тебе никогда не позволят выбраться отсюда. Но это неправильно, Джим, ведь у тебя не было намерения оставаться здесь, ты просто проходил мимо. Джим, возвращайся в Америку, там еще есть молодость и красота, талант и любовь. Конечно, там много всяких пакостей, но бывает и много хорошего. Как я хотел бы перенести тебя туда. Америка хорошее место, хотя прежде всего мне надо бы признать, что бит — музыку нашего поколения — трудно продолжить.
Почему я чувствую себя таким неприкаянным? Дело благополучно закончилось. Мне заплатили.
Потом я вспомнил, что забыл задать Джиму вопрос.
«Джим, если бы ты был на моем месте, что бы ты сделал?»
Но теперь уже слишком поздно. Мне все придется решать самому.
Я вышел на площадь Гамбетта и взял такси до аэропорта де Голля. И не оглянулся. Потом вошел в аэропорт и направился прямо к конторке «Трансуорлд Эрлайнс». Конец моей европейской мечты. Нью-Джерси, я возвращаюсь.
Нас соблазняет Париж нашей мечты. Мы, американцы, приезжаем сюда в поисках нашего прошлого, а если и не нашего, то хотя бы такого прошлого, с которым мы можем ассоциировать себя. Такого, про которое можем сказать: это мое, этот город, эта женщина, эта культура, эта цивилизация. Париж — родина изгнанников.
Увы, ведь мы не выбираем наши собственные архетипы. Они действуют внутри нас. Я говорил себе: лучше иметь Париж в сознании, чем под ногами. Лучше жить в Америке с памятью о Париже, чем в Париже с памятью об Америке. Прежняя грязная промышленная родина призывает нас вернуться, потому что, если быть точным, она не красивая, не древняя, не благословенная. Наша родина бросает нам вызов: вложить наши ценности там, где нуждаются в них, а не тратить наше время там, где они уже есть.
Я никогда не задумывался над подобными вещами, но каким-то образом знал, что это значит. До того как я уехал из Америки, я даже не подозревал, что существует американская цивилизация. И теперь я возвращался к ней.
Я стоял в очереди на регистрацию к конторке «Трансуорлд Эрлайнс».
— Привет, старина, — обратился ко мне человек, стоявший впереди. — Вы похожи на американца. Откуда вы?
— Из Нью-Джерси, — услышал я свои слова.
— Шутите? Я тоже. А там откуда?
— Снаффс-Лендинг.
— Шутите! Я живу в Хобокене, можно сказать, соседняя дверь. Это делает нас почти что родственниками, разве нет?
Он был общительным, симпатичным человеком, мне не хотелось его обижать. Легкий костюм цвета электрик с темно-бордовым кантом на лацканах принадлежал к тому сорту одежды, которую в маленьких городах торговцы товарами для мужчин продают отпускникам, едущим в Европу, как якобы туристическую. Во мне что-то поднялось, и я буркнул:
— На самом деле мы вовсе не родственники. На самом деле я живу не в Нью-Джерси. Я живу в Париже.
— Тогда почему же вы летите в аэропорт «Кеннеди»? — Мои слова явно озадачили его.
— А я и не лечу, — пробормотал я, поворачиваясь к выходу. — Я пришел посмотреть, как улетаете вы. Всего хорошего.
Он окинул меня недоумевающим взглядом, но улыбнулся и помахал рукой. Потом он пошел к самолету. Минуту спустя я тоже ушел и вернулся к Русу и Розмари, чтобы переночевать у них, пока найду себе комнату.
Вы ведь знаете, в этой авиакомпании можно сдать билет и получить назад деньги в любое время.
Еще до того, как я покинул аэропорт, я услышал, как объявляют мою фамилию. В службе гостеприимства лежала для меня телеграмма. Она пришла от Гарри Хэма с Ибицы. Он сообщал: «ИНТЕРЕСНОЕ РАЗВИТИЕ. ПРИЕЗЖАЙ НЕМЕДЛЕННО». Передо мной совершенно ясно встала картина, как это сделать. Через Луи я мог заключить сделку с Дядей Сэмми, и тогда меня снимет с крючка международная финансовая инспекция. Я мог передать дом в Нью-Джерси Милар и пожелать счастья ей и Шелдону. Мне надо послать немного денег Кейт и детям, и у меня останется еще достаточно, чтобы основать детективное агентство «Альтернатива» здесь, в Париже, в мировой столице печеночного паштета, и это тебе не цыплячья печенка. Хватит?
МЕЖДУ СЦИЛЛОЙ И ХАРИБДОЙ
Моей жене Гейл с искренней любовью
Глава 1
Каша заварилась с traspaso, так что можно с него и начать — в один прекрасный день на Ибице под конец весны. Остров Ибица щедр на прекрасные дни, а уж этот был прекраснейшим из всех: бездонная синева небес, лишь подчеркнутая парой кудрявых облачков, сквозь ветви миндаля проглядывает яркое солнце. Толстые стены просторного деревенского дома сверкают побелкой. Сквозь небольшую арку, ведущую в мощеный дворик, виднеется виноградник. В такой день нельзя не радоваться жизни. И Хоб Дракониан наслаждался, лежа под пестрой сенью деревьев в перуанском гамаке, купленном на рынке хиппи в Пунта-Араби.
Он только-только чудесно расслабился, когда заметил вдали какое-то движение. Сев, увидел двух человек, шагавших среди миндаля. Выбрался из гамака и пригляделся. Кажущиеся издали крохотными фигурками незнакомцы в черных костюмах неспешно шагали вперед, беседуя между собой. Один из них нес сверкавшую на солнце алюминиевую планшетку, второй — большой портфель-«дипломат». Оба были в черных очках.
Хоб сунул ноги в сандалии и отправился выяснять, за какой надобностью они сюда заявились. Обычно в середине июня, в самом начале сезона, к нему никто не вторгался. Наверняка это парочка иностранцев, англичан или французов, пребывающих в счастливом неведении о том, что пересекают частные владения, не испросив предварительно разрешения у хозяина.
Заметив его приближение, мужчины остановились, поджидая. Обоим за тридцать, испанцы, судя по виду, peninsulares,[81] а не островитяне, и нимало не смущены тем, что вторглись в чужие владения.
— По нашим сведениям, эта земля выставлена на продажу, — сообщил обладатель планшетки — высокий, тощий, с волнистыми черными волосами.
— Нет, вы заблуждаетесь, — любезно возразил Хоб. — Это моя земля, и у меня нет ни малейшего желания ее продавать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
