Николай не только подчеркнул эти слова, но еще надписал на донесении приказ канцлеру Нессельроде: "Телеграфируйте Горчакову, что я вполне одобряю"{34}.
Ближайшей целью усилий Горчакова стало следующее: "Существенным пунктом мне продолжает казаться (необходимым. - Е. Т.) заставить венский кабинет высказаться так, чтобы в его нынешних интимных отношениях с Западом оказалась трещина (une fissure), которая с течением времени расширилась бы и сделала бы возвращение к прежним блужданиям (errements) более трудным". Граф Буоль очень скоро, конечно, заметил это стремление Горчакова и всячески старался не попасть в западню. Горчаков настаивал, чтобы Буоль свое "раскаяние" изобразил как-нибудь на бумаге; но австрийский министр, понимая, что эта бумага каким-нибудь способом непременно будет доведена до высочайшего благовоззрения Наполеона III, изо всех сил старался ускользнуть и извернуться и никаких письменных признаний в любви к Николаю на бумаге решил не делать, а довольствоваться лишь устными излияниями. Когда граф Буоль попросил Горчакова сообщить в Петербург о "примирительных комментариях (cominentaires conciliants)", которые он, Буоль, делает по поводу своей политики в деле о предъявлении царю четырех пунктов, то Горчаков рекомендовал ему самому написать об этом в Петербург через посредство тамошнего австрийского посла Эстергази. Но русский посол тоже успел уже подметить, что Буоль сообразил, в чем дело, и что напрасны все усилия подтолкнуть Буоля на посылку подобной ноты: "Он ничего этого не сделает, и я это знал; но это укрепит его в убеждении, что с их стороны требуется акт, чтобы исправить то зло, которое они сделали"{35}.
7
Фридрих-Вильгельм IV в любопытном письме от 18 августа 1854 г. (оставшемся не известным Шиману и, насколько я знаю, никому из историков) горячо рекомендовал своему петербургскому шурину принять четыре пункта, доказывая, что все эти пункты совсем безобидны для царя и, напротив, принятие их будто бы крайне выгодно, потому что выбьет оружие из рук Наполеона III и Англии. И "превосходный Франтци" (l'xcellent Frantzi), как нежно называет Франца-Иосифа прусский король, совсем теперь счастлив, что русские уходят из Дунайских княжеств, и если бы не подлый Буоль, который под давлением французского посла в Вене Буркнэ заставил "превосходного Франтци" подписать договор с Англией и Наполеоном III, то все было бы совсем хорошо. Но, впрочем, даже и теперь все тоже очень хорошо! Письмо было подписано: "Ваш всецело преданный, всецело привязанный, всецело верный брат и друг Фриц".
К этому письму на другой день, 19 августа, король сделал такую приписку: "Р. S. Известие об усилении революционного духа во всей Европе становится со дня на день все более серьезным. Оно чувствуется даже в Пруссии и особенно в Берлине, хотя Пруссия еще пользуется более крепким "здоровьем" (кавычки подлинника. - Е. Т.), чем другие страны. Думаю, что я не ошибаюсь, что страшные опасности от возрождающейся революции могут быть побеждены только сотрудничеством России с Австрией и Пруссией. Эти соображения, возлюбленный Никс, сообщают советам, какие я осмелился вам дать в этом письме, характер особенно горячей настойчивости и, льщу себя мыслью, больше веса, больше интереса в ваших глазах, драгоценнейший друг. Лорд Эбердин своим присутствием в Сент-Джемском кабинете удерживает своих товарищей от враждебных мероприятий против Пруссии и Неаполя и пока еще мешает лорду Пальмерстону занять его место и открыть в Европе все шлюзы, которые еще сдерживают революционные воды". Король говорит дальше об "общем пожаре" революции, готовом вспыхнуть, если не восстановится, и притом в скором времени, мир. "Рассмотрите, дорогой друг, то, что я только что написал; рассмотрите, перед лицом бога, во имя которого я вас заклинаю: не тушите вашим отказом проблеска надежды, которая возникла вследствие ваших последних мероприятий! Опасность европейских революций (увы! слишком основательная) - один из самых благородных или самых достойных вас предлогов. Говорите об опасности! Это поймут, особенно в Вене и в Париже!"{36}
Но ни запугивание революционным пожаром, ни заступничество за "превосходного Франтци" не имели в Зимнем дворце успеха. Революции царь в тот момент не боялся, а "превосходного Франтци" считал большим подлецом и предателем, не очень отличающимся по существу от графа Буоля.
Проживая в мирном Дармштадте, бывший русский посол в Англии барон Бруннов стал склонен к безмятежному мировосприятию и во всем происходящем стал усматривать утешительные симптомы, о чем и писал время от времени в Петербург. То он убеждает Нессельроде, что Буоль вовсе не так злопыхательствует по отношению России, как это кажется, а вся его беда в том, что он человек "посредственный"{37}, то вдруг 1(13) сентября, т. е. за неделю до Альмы, он сообщает канцлеру самые утешительные новости, которые он только что узнал: благодаря мудрости его величества императора Франца-Иосифа Австрия обнаруживает признаки своего исправления, произошел спасительный перелом в пользу России, и т. п. Царь пишет на восторженном докладе: "Я ничуть этому не верю"{38}.
Буоль хотел бы, может быть, войны, но одного желания мало. Может ли Австрия сейчас воевать?
Избежать зимой австрийского военного выступления удастся, полагал Горчаков, уж потому, что денег в австрийской казне нет. Генерал-квартирмейстер Гесс представил счет расходов по армии за август (1854 г.) 26 миллионов гульденов, а министр финансов их в наличности не имел, и пришлось прибегать к сложным операциям, чтобы эту сумму покрыть. Ввиду всех этих обстоятельств Франц-Иосиф и его министр простерли свое внезапное дружелюбие до того, что предложили Николаю забрать хоть всю русскую армию, стоящую у реки Прута, и перебросить ее в Крым для успешной обороны Севастополя, осада которого должна была начаться в середине сентября. Но А. М. Горчаков не доверял Австрии и отнюдь не советовал этому любезному приглашению последовать{39}.
Так шло до конца сентября. В самые последние дни сентября (н. ст.) в Вене стали распространяться сначала краткие, а затем изобилующие самыми фантастическими деталями известия о битве под Альмой, 20 сентября 1854 г. - об отступлении Меншикова, о начале осады Севастополя, а в первую неделю октября заговорили о необычайных усилиях союзников покончить дело очень быстро штурмом, после чего французская и английская армии двинутся к Перекопу, прочно займут его, и Крым будет для России потерян.
Французский посол Буркнэ был душой усилившейся агитации при австрийском дворе и в окружении Франца-Иосифа, а французское посольство - центром, откуда особенно усиленно распространялись слухи о предстоящем быстром окончании дела. Австрийский штаб считал себя вправе теперь сделать прямой логический вывод, что после овладения Перекопом союзные войска, оставив у перешейка заслон и укрепив позиции, перейдут па другой театр войны, т. е. могут частично вернуться через Варну на покинутый ими Дунай.
Следовательно, у австрийцев в тылу явится могучая подмога, и прочное овладение Молдавией и Валахией вполне будет обеспечено. Но чтобы эта временная оккупация превратилась в политическую аннексию Молдавии и Валахии к Габсбургской державе или хотя бы в признанный Европой австрийский протекторат, нужно теперь же, не теряя времени, исполнить давнишнее требование Наполеона III и определенно примкнуть к союзникам.
Граф Буоль опять круто изменил свое поведение, и во всем окружении Франца-Иосифа исчезло то настроение, какое так бросилось в глаза Горчакову в первые дни сентября. Даже испытанные друзья Николая, вроде Виндишгреца, не говоря уже о несколько всегда колебавшемся Гессе, приумолкли.
Для Буоля этот новый поворот был не только простым возвращением к политике, проводившейся им до конца августа и прерванной всего на один приблизительно месяц: теперь австрийский министр иностранных дел почти победил колебания и сомнения Франца-Иосифа и свои собственные и получил временно полную свободу действий.
"Я держусь самого дурного мнения о намерениях венского кабинета относительно нас", - доносит А. М. Горчаков 7 октября 1854 г. в Петербург. Буоль перестал стесняться, вызывающе держит себя относительно Пруссии и Германского союза и дает понять, что Австрия совсем не нуждается в их содействии и помощи.
"Это содействие в последний раз повелительно требуют, а уже не стараются снискать и объявляют себя готовыми заменить его интимным союзом с западными дворами". Николай подчеркнул эти зловещие слова в донесении Горчакова.
"Большое пространство прошел венский кабинет со времени отправления моего последнего курьера".
"Зложелательность венского кабинета по отношению к нам даже не прикрывается уже внешними формами..."
Между тем в самой Австрии ничего не изменилось, финансовые затруднения остались прежние, "никаких новых элементов силы" в Австрии не усматривается. Чем же объяснить этот "феномен", как выражается Горчаков?
