Гарнидупс, с удивлением и восхищение одновременно, смотрел на своего учителя. Тот принял вид того Юлиана, которого Гарни хорошо помнил. Знакомые черты лица, хоть и были блёклыми, но, тем не менее, прекрасно узнаваемыми. Юлиан был призраком, но призраком таким, который не вызывает страха. Лёгок и прозрачен, он словно парил в нескольких дюймах над полом, хотя его ноги касались тверди. Только одно обстоятельство подтверждало факт иной формы бытия — серебристое свечение по очертаниям когда-то физического тела.
— Мой дорогой учитель, я вижу образ Юлиана вам ближе всех? Неужели Руден был не слишком хорош? — попытался пошутить Гарни.
— Ну и юмор у вас, батенька, — Юлиан, улыбаясь, погрозил пальцем ученику и нахмурился, — вы так крепенько задвинули ту надгробную плиту, что шанса выбраться даже у астрала не было, пришлось разыскивать самого себя в пространстве. На силу нашёл.
— Сами просили быть усердным, а теперь обижаетесь, — Гарни смиренно опустил голову.
— Ладно, «коль ученик твой превзошёл тебя, возрадуйся, старался ты не зря».
— К моему сожалению, я думаю, что никогда не смогу превзойти вас, — в голосе Гарни было столько тоски, что Юлиан состроил мину отчаяния.
— Ерунда, мой мальчик, ваше печальное настроение — всего лишь обычная мера защиты. Бороться нужно там, где есть шанс на успех.
— Неужели его у меня не было?
— А разве он был вам нужен?
— Но ведь всё говорило о том, что я был обязан быть внимательнее и настойчивее. — Глупости, это вы так решили, а всё было гораздо проще. Шанс давался не вам, а ей. А теперь, как распорядиться судьба.
— Опять судьба? Но ведь судьбу надо пытаться изменить!
— Если только есть к этому стремление, а если его нет? Зачем тратить силы на пустое занятие.
— Можно сказать, вы успокоили меня, хотя какое-то странное чувство досады живёт где-то здесь, — Гарни приложил руку к груди, — расскажите, что вы увидели в этот раз после своей кончины?
— Как объяснить то, что не сможет уложиться в голове, да и адреса у каждого индивидуальные, вот какие строки, послушайте:
Нет смысла заливаться соловьемо прелестях другого бытия,путь во вселенной каждому знаком,таков он, какова твоя стезя.
Смерть есть смерть, с этой неизбежностью я научился мириться. Если бы ты мог осознать, как я безумно рад, что следующие жизни стирают память. И если бы вдруг происходило иначе, то земная жизнь напоминала бы болото — сверху цветущие кувшинки, а снизу трясина и топи.
Внимание обоих привлёк сгусток туманной массы в дальнем углу комнаты. Вспыхнула одна из свечей и через мгновенье, на месте сгустка проявился образ мужчины, 25–27 лет. Он был более реалистичен, чем Юлиан и казалось, дотронься до него и можно будет почувствовать его физическое тело. Была возможность даже различить цвет его каштановых волос и ярко голубых глаз. Даже одежда была на нём по моде. Гарнидупс уже ничему не удивлялся.
— Амалион, рад нашему зрительному знакомству, — Гарни кивнул головой.
— Чем вызвано такое решение? — Юлиан же напротив, был удивлён и будто бы обрадован, что ангел ученика стал видимым.
— Слушая вас, мне так захотелось, ведь указаний быть только голосом я не получал ни от кого.
— Не знаю, уместно ли приглашать вас присесть, — Гарни был в растерянности, — но другого способа для человеческого общения я не знаю.
— Не стоит беспокоиться, — Юлиан хохотнул, — церемонии, право, ни к чему, вы согласны со мной?
Юлиан повернулся к Амалиону, но внимание того было сосредоточено на ночной бабочке, которая с рьяным упорством атаковала пламя свечи, подлетая на опасное расстояние. Её невероятно глупые старания увенчались успехом и вот, крылья вспыхнули и бабочка, трепеща лапками, упала на стол. Юлиан протянул свою полупрозрачную руку и указательным пальцем раздавил беднягу. — Что для привыкшего, за свою коротенькую жизнь, бороздить небесную высь насекомого, мучительная, ползучая смерть, — Юлиан подытожил свой поступок милосердия.
Но теперь свои таланты продемонстрировал Амалион. Он тоже протянул свою руку, дотронулся до раздавленного тельца бабочки и вдруг, на этом месте появилась великолепная по красоте и довольно огромная для своего вида новорожденная бабочка. Она была просто восхитительна! Поднявшись в воздух, она продемонстрировала великолепную окраску своих больших крыльев, переливавшихся всеми цветами радуги. В её огромных, выпуклых, чёрных глазах отражалось пламя свечи, что делало её ещё более живой и прекрасной. И снова, яркий свет, приносящий смерть, привлёк ту, которая только что обрела жизнь. Один взмах больших крыльев и …закономерный финал бесшабашного насекомого. Красота и нежность упали на бездушный стол, уже не подавая признаков жизни.
Юлиан уже не вмешивался, а, подмигнув Гарни, предложил дождаться, как поступит ангел. Амалион, выждав долгую, по мнению окружающих, паузу снова показал свой дар воскрешения, но теперь это был невзрачны мотылёк, совершенно отличающийся от первых двух. Маленький, с простыми белыми крыльями, он взмыл к потолку и, опровергая закономерность полёта на свет, вылетел в открытое окно, в темноту, полную опасности и тревоги. Где и как прожить свой короткий жизненный цикл он выбрал сам.
— Вот тебе и глупое создание, с маленькой, безмозглой головкой, — развёл руками Юлиан, — вы преподаватель от бога, наш молчаливый собеседник.
Ангел улыбнулся добродушной, открытой улыбкой. Гарни, погружённый в свои мысли, смотрел на то место, где при помощи представителей таинственного мира небожителей, за несколько мгновений случились метаморфозы перерождений.
— Так на каком основании ты решил, что история этой твоей жизни подходит к концу? — вывел его из раздумий Юлиан.
— А разве я говорил об этом вслух? — вздрогнул Гарни.
— Ну, неужели я нуждаюсь в озвучивании твоих раздумий? Дорогой мой, я знаю, что в историю можно влипнуть, а можно и попасть. Поэтому, на всё происходящее есть два мнения, одно моё, а другое, заметь, от кого бы он не исходило, не правильное. Ко всему надо относиться с долей лёгкого юмора и тогда станет гораздо легче при любых обстоятельствах.
— Я не мальчик, чтобы бояться тёмной комнаты, в которой под кроватью может оказаться страшилка, хотя не скрою, сознание всё ещё далеко от идеала. — Всё приходит с опытом, мой друг, не смущайтесь. Ну же, подтвердите мои слова, Амалион, а то, сделавшись видимым, вы только и делаете, что молчите и демонстрируете свои таланты. Помниться, вы были гораздо разговорчивее.
— Мне кажется, жестами я показал достаточно доходчивее, чем упражняясь в красноречии, — ангел опять улыбнулся.
— Я не согласен! Говорить — это важно! Моя сестрица, в силу обстоятельств, я не желал вступать с ней в беседы, дабы прийти к соглашению, говорила мне, чтобы стать незаменимым собеседником, душой компании и понравиться любому, даже тому, кто сам не умеет слушать, а лишь перебивает, считая что интересующая его тема— самая важная, достаточно всего четыре слова «действительно, согласен, вот как, ну да, ну да».
— Мне кажется, дорогой учитель, что это знание нам не понадобиться, глядя, как Амалион обходиться даже без этих, ничего не значащих, фраз.
— Знать надо, всегда пригодиться, а то, в других жизнях, столь простую вещь можно и не вспомнить, — покачал головой Юлиан, — пожалуй, нам пора, как вы считаете, Амалион?
Ангел согласно кивнул и оба растаяли в воздухе, так же неожиданно, как и появились.
— Подождите, как же так?! Почему так скоро?!
Гарнидупс был в растерянности от непредсказуемости своих наставников, но голос его раздавался уже в пустой комнате и не было даже намёка, что здесь только что были гости из параллельного мира.
Недосказанность, хотя было сказано так много, и вроде ничего особенного. И душа мечется, словно та бабочка возле огня. Первый раз за всю жизнь Гарнидупсом овладела такая ярость, казалось, он сейчас разорвётся. «Господи! Прости меня за эту злость, иначе я не могу, несовершенен я, как и все другие» думал Гарни, читая молитвенный код, чтобы выйти в астрал. Сгусток обычной человеческой ненависти, ещё более страшный в силу своего дара, метнулся в пространство.
«Вот счастье — слышать его дыхание, чувствовать его горячее тело рядом с собой, неужели теперь так будет всегда? Мне ничего больше ненужно от жизни. Меня просто нет, я растворилась в этом океане блаженства. Меня самой нет, я — это он, он — это я, мы единое целое и никто не в силах разделить нас. Почему Гарни так упорствует и говорит о нём такие странные, глупые вещи? Ну какое он исчадие ада, столько нежности, столько теплоты вряд ли кто-то ещё может дать».
— Дорогая моя, ты загрустила, я сделал что-то не так?
Люциан осторожно высвободил свою руку, на которой лежала голова Альэры и, приподнявшись на локте, посмотрел ей в глаза. — У меня такое чувство, что я знаю тебя тысячу лет, — улыбнулась Альэра, — я будто знаю наверняка, что дорожила нашей любовью, вопреки всему.
