Согласно предвоенным нормам обозы пехотного полка составляли девяносто восемь повозок и сто восемьдесят лошадей. Обозы кавалерийского полка насчитывали тридцать четыре повозки, два вьюка и пятьдесят четыре лошади[117]. Армейский корпус имел три с половиной тысячи парных повозок. Однако эти нормы были превзойдены в самом скором времени. Тенденция же к увеличению числа обозных повозок, а значит, и лошадей сохранилась в течение всей войны. Понятное дело, что командиры шли на любые ухищрения, чтобы получать от интендантства фуражное довольствие и на тех лошадей, что являлись «лишними» для существующих штатов. Вспомним и о тех лошадях, что не сдавались на слабосильные пункты. И о личных лошадях командиров, не предусмотренных штатом, а значит, и реестром на фуражное довольствие. И о жеребятах, которых жалко было отдавать. Например, занявший пост полкового командира на втором году войны известнейший отечественный военный ученый А.А. Свечин вспоминал: «Если в количестве наличных людей не было твердой уверенности, то еще большая неясность заключалась в определении количества лошадей в полку. Оказывается, их можно было считать различным образом. С интендантства фураж или фуражные деньги требовались на полный штат полка; кроме казенных лошадей, полк имел около сотни своих полковых лошадей, представлявших его частную собственность. Но в казенных лошадях полк показывал большой некомплект, требуя от государства его пополнения; государство на лошадей было несравненно экономнее, чем на людей; пополнения лошадей поступали очень скудно, и некомплект все рос. Убыль казенных лошадей была тем значительнее, что каждая павшая полковая лошадь в момент составления акта о ее падеже становилась немедленно казенной… Я незнаком с нашими ветеринарными отчетами на войне, но убежден, что в основе их лежат совершенно ложные данные»[118].
Если в кампании 1914 года предвоенные нормы конского состава худо-бедно, но все же соблюдались, то переломным моментом в этом отношении стало Великое отступление 1915 года. Причин увеличения числа лошадей в войсках именно в этот период войны (в полтора раза по сравнению с началом войны) несколько. Во-первых, уже само по себе отступление вынуждало части эвакуировать впереди себя все войсковое имущество. Во-вторых, принудительная эвакуация оставляемых областей позволила войскам увеличить свое имущество за счет того, что было брошено населением и интендантством. В-третьих, и, наверное, в главных, общее состояние инфраструктуры вынуждало в полной мере использовать транспортные возможности лошади.
Суть последней проблемы составлял тот факт, что Российская империя оказалась чрезвычайно бедна железнодорожной сетью и паровозо-вагонным парком.
Отступление 1915 года отдало в руки неприятеля все те стратегические железные дороги, что были построены на французские займы перед войной. Напряжение железных дорог не выдержало тотального испытания. Снабжение армии и населения, топливный кризис, массовые перевозки зимы 1916/17 года, усугубившие расстройство западной сети после эвакуации Польши, окончательно добили возможности министерства путей сообщения. Нельзя забывать и о процессе беженства. Отсутствие автомобильного парка заставляло использовать гужевое тягло как единственно доступный вид транспорта на фронте и войсковых тылах.
Конечно, «эпоха моторов» еще не наступила. Но в России все скатилось в катастрофу: чем хуже железнодорожная сеть и слабее возможности автомобильного транспорта, тем большее количество нестроевых (обозных) лошадей забивает театр военных действий. Войсковые обозы русских армий всецело базировались на конской тяге. Именно здесь и переплетались самым теснейшим образом интересы гужевого и железнодорожного транспорта. Лошадь позволяла войскам вести бой, а железные дороги снабжали ее фуражом. Также железные дороги занимались и перебросками конных транспортов корпусов и армий на новые участки фронта. Велик был и процент конницы в удельном весе общего состава русской Действующей армии.
Громадным подспорьем, в условиях малой разветвленности и густоты железнодорожной сети, мог стать автомобильный транспорт, которого в России, к сожалению, не было. При пробеге на сто километров одна трехтонная машина заменяет восемнадцать-двадцать парных повозок. Соответственно, для автотранспорта требуется меньше обслуживающего персонала, более легкая организация деятельности, меньше самых разнообразных издержек и т.д. На Западном (французском) фронте роль конского транспорта была второстепенной, да вдобавок густота железных дорог позволяла снизить издержки зависимости фронта от тыла до минимальной величины.
Малая глубина и протяженность французского театра военных действий по сравнению с Россией также способствовали развитию автомобильного транспорта и его первенству в снабжении действующих войск. На Востоке же, где железнодорожная сеть (особенно после Великого отступления 1915 года) не могла удовлетворить потребности войск, на лошадь выпала максимальная нагрузка, что привело к тенденции «разбухания» русского тыла, всецело зависимого от состояния гужевого транспорта. Советский исследователь пишет: «Транспортировка грузов от конечно-выгрузочных станций к войскам производилась на всем протяжении грунтового участка военных дорог с помощью гужевого транспорта, состоявшего из военных и обывательских повозок. Только на отдельных участках фронта, там, где боевые действия принимали позиционный характер, на помощь гужевому обозу приходила узкоколейная железная дорога»[119].
Увеличение числа лошадей в войсках прежде всего зависела от увеличения обозов. А такая тенденция нарастала не только вследствие образования новых соединений, но и просто потому, что лавинообразно разрастались обозы уже существовавших подразделений. Частью это было вызвано тем обстоятельством, что в ходе войны войска обязаны были обзаводиться таким войсковым имуществом, использование которого не было предусмотрено перед войной. Например — железные щиты для прикрытия стрелков, музыкальные инструменты, разнообразное шанцевое имущество. «Одной из существенных причин, вызывавших увеличение неофициального полкового обоза, являлась полная беззаботность высших штабов относительно позиционного имущества. Занимая участок укрепленной позиции, полк нуждался в перископах, пистолетах для стрельбы светящимися пулями, стальных щитах, больших лопатах и кирках, продольных пилах для пилки досок под нары и для бойниц, железных скобах для скрепления бревен в перекрытии блиндажей, дверях и небольших застекленных рамах для окошечек землянок; если дело происходило зимой — в чугунных плитах для устройства маленьких очагов для разогревания кипятка, в керосиновых лампочках и пр. и пр. В августе 1915 года полковой обоз был еще очень скромным… в момент Луцкого прорыва обоз 2-го разряда полка шел перекатами; не имея возможности поднять все имущество полка сразу, он возвращался назад за оставленными вещами и каждый переход совершал в два приема. Если бы русские войска не были вынуждены ездить в Тулу со своим самоваром, если бы штабы корпусов представляли не сборище бюрократов, а действительно вели позиционное хозяйство, количество полкового обоза можно было бы сократить на сорок процентов»[120].
Кроме того, бросать войсковое имущество, даже сломанное и ненужное, было строго запрещено под личную ответственность командиров. А железные дороги были не везде и не всегда (кстати говоря, в стремлении преодолеть пространство в транспортном отношении, по мере своего продвижения вперед, немцы старались как можно скорее строить в своих тылах узкоколейки для подвоза артиллерии и прочих средств тылового обеспечения). Опора же русской стороны на лошадь не позволяла на равных действовать против немцев в оперативном отношении: «Сочетание железнодорожного транспорта с гужевым приводило к чрезвычайной громоздкости тылов (восемьсот тысяч лошадей только в армейском звене подвоза), лишало армию оперативной и тактической подвижности и приводило к постоянному опасению большого отрыва от конечно-выгрузочных станций»[121].
Поэтому в поломанные автомобили, разломанные понтонные парки, всякий хлам запрягали лошадей, и те тащили. Соответственно, высоким был падеж лошадей, что постоянно требовало пополнения некомплекта. А в связи с тем что количество лошадей в обозах непрестанно увеличивалось, то, наверное, ни один пехотный начдив не смог бы точно сказать, сколько у него в дивизии лошадей. Ставка попыталась повлиять на ситуацию: с декабря 1915 года армии должны были докладывать в штаб фронта «представления начиная с 15 сего декабря первого и пятнадцатого числа каждого месяца общими цифрами сведения о некомплекте лошадей в частях армии отдельно: верховых, артиллерийских и обозных. Причем некомплект лошадей в казачьих частях должен показываться отдельно»[122].
