С нетерпением жду твоего письма. Опьянение твоим явлением и сегодняшняя бессонница послужат извинением бессвязности моих строк. Единственное, что связно и несомненно в эту минуту, в которую солнце начинает золотить кроны сосен, – это моя любовь к тебе, с каждым днем все более глубокая, горячая, страстная. Твой
Э.С.
28 сентября
Любимая!
Твое сегодняшнее письмо было для меня как гром среди ясного неба. Я вынужден поставить под сомнение свою слепую веру в телепатическое общение. Как могла ты забыть о таком? Я понимаю, что суетливость жизни в большом городе, семейные заботы ставят тебя в положение, весьма далекое от затворнического уединения, в котором протекает мое существование. И все же причина, приводимая тобой, неубедительна: будто бы программа «Великие произведения» окончилась в первом часу и ты спохватилась, только когда время нашего свидания давно прошло. Так мало оно значило для тебя, Росио? Я понимаю, что в твоем положении, требующем абсолютного покоя, музыка, книги и телевидение составляют единственное развлечение, однако именно в силу своей исключительности наша романтическая встреча никак не могла быть тобой забыта. Прости, конечно, я говорю за себя, под действием своего эгоизма, моей безграничной любви, и не имею права требовать от тебя того же. Вот уже несколько недель ты присутствуешь во всех моих делах, я думаю о тебе ежечасно, одержим тобою, и во время свидания испытал настоящий экстаз. А сегодня читаю твои церемонные извиняющиеся строки, и все рушится в одно мгновение. Наша встреча оказалась иллюзией, опустошающим обманом. Вернее, ее просто не было, потому что ты… забыла. Неужели ты не нашла более милосердного способа сообщить мне об этом? Согласен, в любви лицемерно все, что не откровенно, не только ложь, но и то, о чем не было сказано, однако в иных обстоятельствах, мне думается, боль, которую причиняют слова, могла бы извинить сострадательное молчание. Я хотел бы найти тебе оправдание, но волнение и обида затрудняют мне эту задачу. А то, что причиной забывчивости стал телевизор, этот обыкновенно презираемый тобой ящик, только увеличивает мое разочарование. Согласен, во мне есть что-то от мазохиста, но что, ответь, останется человеку, если он откажется от удовольствия посочувствовать самому себе, ощутить себя жертвой?
Я опустошен, Росио. Когда в душе царит уныние, закаты солнца в Креманесе кажутся траурными. Люди легкомысленно говорят «солнце закатилось», но никто на самом деле не видел, чтобы оно закатывалось. И только я, дорогая, каждый вечер вижу, как оно буквально закатывается за Пико-Альтуна, когда гребни горы принимаются грызть его с основания и в считанные секунды пожирают совсем, оставляя меня погруженным в сумеречное отчаяние. Обостренная меланхолией, картина эта кажется удручающей, почти невыносимой. И словно в довершение всех бед, мне самым нещадным образом разъедает желудок кислотность.
Любящий тебя незадачливый друг
Э.С
30 сентября
Дорогая!
Извини мое последнее письмо. Никто не вправе выпрашивать любви. Любовь или есть, или нет, ее не изобразишь, не сыграешь. Любовник, повергающий к стопам возлюбленной свои обиды (обиды непонимания), – жалкое зрелище. Так что примем вещи такими, какие они есть.
Чтобы не поддаться унынию, я посвятил эти дни физическим упражнениям. Вчера дошел с креслом-каталкой Анхеля Дамиана до самого Корнехо, а сегодня вечером, перед ужином, мы с Протто очищали от скворцов его голубятню. Эти птицы, которых пятнадцать лет назад у нас и не знали, стали теперь настоящим бичом здешних мест. В старые времена их держал в страхе ястреб, но теперь они границы не признают, потому что некому ее охранять. Что могло статься с колонией ястребов, которые гнездились раньше на липах и каштанах выше по дороге? Никто не знает. В один из этих дней позову Рамона Нонато чистить от скворцов хлебный амбар.
Как твой гепатит, любовь моя? Следишь за трансаминазой? Я могу быть за тебя спокоен?
Думающий только о тебе
Э.С.
3 октября
Что происходит с нами, любовь моя, с некоторого времени? Неужели я так неуклюж и нечуток, что в каждом письме даю тебе повод для обиды? Так часто я повторял о трансаминазе, что вызвал у тебя раздражение? Но ведь настойчивость моя в этом случае – свидетельство внимания. Разумеется, я не врач, а дилетант, но ведь по этому ферменту судят о гепатите, а разобраться в анализах очень просто и под силу любому, тем паче когда известны результаты предыдущих обследований и можно сравнивать. Не дуйся по таким пустякам, любимая. С меня достаточно знать, что ты идешь на поправку, хотя, естественно, я беспокоюсь, неделями не получая конкретной информации на этот предмет.
Сожалею, что обидел тебя в вопросе с фотографией, но ты должна войти в мое положение. Керубина, моя домоправительница, – женщина достойная, и, в определенном смысле, разумная, но, как всякая отжившая свое вдова, обожает посудачить, и если бы я украсил цветами снимок, на котором ты в купальнике, через полчаса все селение уже точило бы лясы по этому поводу. Пойми же, дорогая, я вовсе не раб социальных условностей, но здесь, в Креманесе, как и в остальных кастильских селеньях, подобный поступок был бы не так истолкован. Здесь люди принимают бикини, когда его носят пляжники или даже приезжие отдыхающие у себя в бассейнах, но чтобы «наш Эухенио», как меня тут зовут, местный уроженец, влюбился в женщину, которая купается полуголой, да еще вызывающим образом выставлял на обозрение ее снимок – это у нас просто позорище. Таковы сельские жители, дорогая, мне их изменить не под силу. Я-то, можешь быть уверена, их взгляды не разделяю и ни во что не ставлю, но скажи, чего б я добился, дав повод злословить на мой счет? Не оскорбляйся, Росио, внемли, пожалуйста, доводам; я ни в коей степени не стесняюсь тебя, но стоит ли предубеждать людей заранее, раз когда-нибудь ты переедешь жить в наше село?
Бывают дни, когда я становлюсь обидчив и раздражителен. Мне нужно чье-то понимание. В определенные часы я падаю духом. Мир угнетает, пугает меня, Росио. Мне необходим кто-то, в кого б я мог верить, на кого мог опереться, когда стихия волнуется и угрожает крушением,
Не хочу докучать тебе более. Ты одна царишь в моих мыслях, в сердце, в душе.
Э.С.
5 октября
Любимая!
Сегодня выдался великолепный денек, безоблачный, с легким северным ветерком. Сочный утренний свет и тронутые золотом кроны в лесу недвусмысленно говорят о6 осени. Спозаранку, словно по зову трубы, все селение пришло в движение, и начался сбор фруктов. Можно подумать, жители только и ждали отъезда последнего отдыхающего, наваррца Хулио Аспиасу, уехавшего вчера. Над долиной стоит сплошной гул от моторов, голосов, от работы… Я тоже спустился в огород пораньше. Кроме слив, шелковицы и двух груш, у меня двадцать три яблони (пять ренетов и полторы дюжины кальвилей) – владение небольшое, но вполне позволяющее прокормиться. Ренет поспевает позднее и может подождать второй половины месяца, а вот кальвиль уже дозрел. Яблок в этом году уродилось много, даже чересчур, поскольку многие уже осыпаются с опустившихся веток. А битое яблоко, известно, – негодное яблоко.
Сбор фруктов, как правило, – работа семейная, коллективная, и поэтому сегодня утром, забравшись на дерево, я принялся мечтать и представлял себе, как ты стоишь, улыбаясь и болтая, у подножия лестницы и ловишь в подол юбки яблоки, которые бросаю я сверху. Ах, какая мирная, милая, трогательная картина! И так, словно играючи, я и сам не заметил, как наполнил пять корзин, около ста килограмм, считая по двадцать в каждой. Если б ты была не так далеко, я отправил бы тебе ящик, но яблоки – фрукт скоропортящийся, плохо переносящий перевозки, и надо полагать, до Севильи не дошло бы ни одного целого. Но ты их еще попробуешь.
Для меня эти яблоки, такие крепкие и ароматные, по вкусу не имеют равных в Испании и если и не пользуются известностью, то лишь потому, что нам, кастильцам, для умения торговать не хватает двух обязательных качеств: умения кооперироваться и коммерческого духа.
Перечитываю твое последнее письмо. Нипочем не скажешь, что ты пишешь в постели, Твой почерк, старательный, уверенный, с характерным нажимом, совсем не изменился с болезнью. Как же ты пишешь? Надеюсь, не встаешь для этого украдкой от домашних? Не нужно, дорогая. Здоровье важнее правописания… Ты не обратила внимание на твердые линии твоих "р" и "у"? Открою один секрет: я немного графолог. Первые представления в этой области получил еще от дона Просперо Медиавильи, моего предшественника в руководстве редакции и настоящего мастера. Обидишься ли, если я открою тебе, какова ты? Нет-нет, не смейся, графология серьезная вещь, целая наука, хоть большинство людей и не догадываются, что, покрывая своим почерком листок бумаги, саморазоблачаются (разумеется, психически), самым непосредственным образом обнажая свою сущность. Так вот, дорогая, из особенностей твоего почерка я вывожу, что ты женщина самоуверенная, впечатлительная, решительная и с твердым характером. Незабвенный дон Просперо подметил бы больше, но я, простой подмастерье, могу сказать только это. Названные определения, хотя и шаблонные, схематичные, в совокупности своей все же лестны. Мне нравятся самоуверенные, впечатлительные и решительные женщины. Что же до твердого характера, то это зависит от степени. Слабые, подобные листьям под ветром, характеры я презираю, но и чересчур властные меня раздражают. Моя покойная сестра Элоина была не лишена властности, несомненно, из-за многочисленных обязанностей, а вот Рафаэла, учительница, была сама уравновешенность, обладала характером твердым, но покладистым и снисходительным.
