— Федька соврет, так недорого возьмет, — зевнул Васька. — Ты чё, его не знаешь? — Он вдруг отбросил одеяло в сторону, встал на колени.
— Дай слово, что никому не скажешь!
— А что такое?
— Ну поклянись, поклянись.
— Что я, болтун? — обиделся Сережка. — Не хочешь, так не говори.
Косачев почесал голову, коротко вздохнул, поднялся и, согнувшись, пошел в глубь чердака. Тихо скрипнула доска, брякнула жестянка. Сережка, затаив дыхание, ждал. Васька притащил небольшой узелок, быстро засунул его под одеяло.
— Давай фонарь, — шепотом приказал он. — И только не ахать.
В узелке оказалось четыре исковерканных куска хозяйственного мыла и тронутая ржавчиной жестяная коробка из-под чая.
— Ну и что? — разочарованно протянул Сережка.
Васька таинственно посмотрел на него, открыл коробку. Она была наполовину засыпана желтым, жирноватым на взгляд песком. Такого разнокалиберного странного песка Сережка раньше не видел.
— Что это?
— Золото. — Васька сглотнул слюну. — Самое настоящее. На, подержи. Видишь, какое тяжелое.
— Где взял? — ошеломленно спросил Сережка.
— Где взял, там уже нет, — тихо засмеялся Косачев. Он забрал у Сережки банку и закрыл крышкой. — Ты только никому! Понял?
— Да ты что, могила!
— В церкви я его нашел, в той, где Федьку искали. Табак я не захотел везти домой и стал искать, где бы его спрятать. И нашел это. Думал, здесь одно мыло. Притащил домой, решил на куски разрезать, а из мыла опилки желтые посыпались. Тут я и догадался — чья-то передача.
— Ну так ты бы в милицию отнес.
— Я поначалу так и хотел сделать, а потом страшно стало. Спросят, откуда взял.
— Может, отцу сказать?
— Ага, ему скажи! Голову оторвет. — Васька тяжело вздохнул. — Ну ладно, наговорились, а то еще проспим.
И проспали бы, если б не голуби. Какой-то шалопай свалился с шестка, захлопал крыльями, огляделся по сторонам. Через открытую чердачную дверку светилось розовое утро, острыми клиньями солнце проткнуло крышу и завязло в поднятой голубем пыли.
— Проспали, — охнул из-под одеяла Васька.
Они торопливо оделись, спустились во двор. Из будки высунулась собака, увидев Ваську, радостно заблестела глазами. Забрав удочки, припасы, они огородами спустились к Ангаре. От воды веяло сыростью, илом. На широкой, без единой морщинки глади, точно сонные мухи на стекле, уже торчат лодки; лишь изредка шевельнется тонкая ножка удилища, солнечным зайчиком сверкнет хариус, и снова все замирает.
Засучив гачи, ребята побрели через протоку на остров. Под ногами скользили обросшие тиной камни. Вода холодным кипятком обжигала икры, поднятые течением песчинки забивались меж пальцев, покалывали кожу.
Место, где собирались рыбачить, было уже занято. За широким и густым кустом тальника на обжитом вытоптанном уступчике расположился Гриша-тунгус. В черном пиджаке и такой же черной фуражке сидит он у воды, как обгорелый пень, не шелохнувшись. Ребята некоторое время смотрели на Гришу. Рыбачить рядом с ним одно расстройство. Тунгус знал какое-то слово, рыба сама шла ему на удочку. Вот и сейчас Гриша весь внимание: спина выгнулась дугой, рука напряженно застыла на удилище.
У Васьки от злости свело лицо, он нащупал под ногами булыжник и в самый последний момент, когда поплавок у Гриши пустился в плясовую, швырнул в воду камень.
— А теперь ходу, — выдохнул он.
Они юркнули за кусты, легли на траву. Гриша выскочил на пригорок, повертел головой, что-то бурча под пос, вернулся на берег.
— Это ему не на толевой, — тихо рассмеялся Косачев, — будет знать, как занимать чужое место.
— Зря ты. Он вроде бы мужик ничего.
Васька приподнялся, выглянул из-за куста, повертел головой, затем повернулся к Сережке лицом.
— Я тебе забыл рассказать. Тунгус, — он кивнул в сторону берега, — страшно боится одного летчика. Не веришь? Чтоб мне сдохнуть на этом месте! Сам на барахолке видел. Встретились они около пивнушки. Летчик уже хорошенький был. Гриша увидел его, хотел уйти. А летчик схватил его за рубаху и как закричит: «Ты чего, говорит, морда узкоглазая, от меня бегаешь? Думаешь, я забыл, как ты мне дырку сделал. Мы тебя, змею подколодную, пригрели, а ты за это пулю!» Тунгус ему что-то ответил, и летчик отпустил его. А зря. — Васька зло прищурил глаза.
25 июня
Я убежден: профессия выбирает людей. Бывает и наоборот. Лишь бы человек был на своем месте, любил свое дело. Дело — вот что объединяет нас. Страшно, когда человек живет не свою — чужую жизнь. За примером далеко ходить не надо. Михаил Худоревский. В торговле ему бы равных не было. Вот бы кому попасть сюда, в тайгу. Жратвы бы хватило на год. Запасливый, черт. Но он не летчик. В данном случае произошло какое-то недоразумение. Видимо, и наша профессия, когда выбирает, закрывает глаза. А жаль. Я бы хотел, чтоб мой сын был таким, как Павел Жигунов.
X. Пилот Худоревский
К ноябрьским праздникам к Погодиным на своей машине приехал в гости Худоревский.
— Мишка! — всплеснула руками Анна. — Как это ты к нам надумал?
— Так вы же не приедете сами, — слишком гордые или денег много зарабатываете?
— Вот и хорошо, что приехал, кстати, — улыбнулась Анна. — Мужики там кабанчика разделывают. Снимай свою парадную форму, иди помогай.
Михаил поверх куртки натянул фуфайку, пошел во двор. В стайке утробно гудела паяльная лампа, густо несло паленой шерстью, дело подходило к концу.
К вечеру у Погодиных собрались на жаренину. Ребятишки тоже рады гулянке. Чтоб взрослые не вытурили их на улицу, они сбились в углу возле патефона. Но вскоре и патефону не хватает сил пробиться сквозь вязкую сеть застольного шума.
Откуда-то появляется баян. Погодин ожил: голову на корпус, клавиши перебрал, поморщился — инструмент расстроен, но деваться некуда, надо гостей потчевать. Свесив поседевшие редкие волосы, заиграл плясовую.
Худоревский выскочил из-за стола, потянул за собой Анну.
— Где уж мне, — рассмеялась Анна. — Отплясалась.
Из угла выскочила Валька Зябликова, соседская девчонка, покружилась, помахала платком. Худоревский достал из кармана пятерку, сунул девчонке.
— Ай да Валька, молодец! — хвалили за столом гости. — Придет время, Уланову перещеголяет.
— А ну, Сережка, выйди, утри нос девчонке, — крикнул Худоревский.
Сережка не вытерпел, ноги сами вынесли его на середину комнаты. Подбоченясь, он пошел вприсядку, выбрасывая худые ноги, а взрослые в такт начали прихлопывать. Снова выскочила Валька, замахала платком. Сережка тут же перестал плясать и пошел на свое место к патефону.
— Э, да ты чё, брат, девки сдрейфил! — закричал Худоревский. — А ну, еще сбацай!
— Не хочу, — буркнул Сережка.
Худоревский развел руками, показывая, что уважает чужое мнение. Он вытащил из кармана бумажник, протянул Сережке десятку. Сережка посмотрел на деньги, на Худоревского, швыркнул носом и, пригнув голову, убежал в соседнюю комнату.
— Ты что это, Михаил, придумал? — накинулась на летчика Анна. — Деньгами ребятишек баловать!
— Ничего. Пусть привыкают. Заслужил — получи свое.
— Скажи, Михаил, а сколько летчики зарабатывают? — подал голос молчавший до сих пор бакенщик Никита Косачев. — Ну, я говорю, сколько выходит.
За столом притихли, все ждали, что ответит Худоревский.
— Когда как. У нас ведь от налета зависит. Ну а в общем, не обижают, — уклончиво ответил Михаил.
Вскоре разговор за столом распался, расползся по углам, каждый отыскал себе собеседника. Худоревский с Погодиным вышли покурить на кухню.
— Вот так и живем, — посматривая в окно, говорил Погодин. — Тайга да подсобное хозяйство выручают. В этом году без орехов остались, кедровка спустила, а с ягодами ничего, брусники пятнадцать ведер заготовили, десять продали, а пять в бочку на зиму засыпали.
Худоревский молчал и, как показалось Николаю, равнодушно слушал.
Погодин снизу вверх коротко взглянул на летчика:
— Ты не слышал, Михаил, у нас поговаривают, будто коров в черте города скоро запретят держать!
Худоревский пожал плечами. Погодин тяжело вздохнул:
— Я бы и сам ее сдал. С этим сеном маета одна. Как говорят, ни сена, ни корма — одна кутерьма. Косить не дают, а в продаже нет. Каждый год одно и то же, правдами и неправдами добываем корм. Не ребятишки, давно бы сдал. Да только на одну зарплату не проживешь. Получишь ее и не знаешь, куда деть. Туда надо, сюда надо. А здесь что на столе, все свое. А там все с купли. Да и привыкли мы. Анна без хозяйства, без коровы жизни не мыслит. Мы вроде бы и в городе и в деревне. У ребят ведь каждый день свежее молоко.
— Надо уметь устраивать свою жизнь, — сказал Худоревский. — Ты держись за меня. Мужик ты надежный, не болтун. И руки у тебя золотые. Одним словом, специалист.
