В течение всей войны, а особенно когда боевые действия вышли из пределов России, если в каком-либо городе в моменты перемирия встречались офицеры враждебных армий, неизбежно вспыхивали ссоры и вновь обнажалось оружие. После взятия Парижа и заключения мира ситуация еще более обострилась.
Русские в игорном доме в Париже. Литография. Первая половина XIX в.
Николай Бестужев в романе «Русский в Париже 1814 года» описывает, видимо, довольно типичную дуэль того времени. Русский гвардейский офицер Глинский в кофейне слышит, как некий француз ругает русских, «мальчиков», которыми «напичкана» русская гвардия, «не умеющих еще вести себя как должно с порядочными людьми». Глинский, который был во фраке, а не в мундире, подходит к французу и, представляясь русским офицером, просит прекратить разговор в подобном тоне. Француз не обращает на эти слова никакого внимания, ведет себя вызывающе, отказывается назвать свое имя, и в конце концов Глинский, чтобы сделать дуэль неизбежной, вынужден оскорбить своего соперника. На поединке француз легко ранит Глинского и оказывается перед необходимостью выйти к барьеру и получить пулю с расстояния в десять шагов. Его трусость проявляется столь очевидно, что Глинский отказывается от выстрела.
Бестужев не акцентирует патриотический характер дуэли, для него гораздо важнее то, что герой, безнадежно влюбленный, «ищет смерти», а его соперник просто трус и действительно негодяй. Дуэль расставляет всех на свои места, и каждый из соперников получает то, чего он заслуживает: один – презрение, другой – уважение как русских, так и французов. Однако первопричина дуэли все-таки в том, что «мы очутилися в Париже, а русский царь главой царей».
Н. А. Бестужев.
Гравюра с автопортрета. 1814–1815
Таких дуэлей было множество. «Французы в это время еще не привыкли к поединкам на пистолетах и предпочитали шпаги, но русские в бытность в Париже кончали все ссоры пулями и тем отучали многих сварливцев и охотников до дуэлей, заводивших сначала беспрестанные ссоры» [13, с. 286]. И эти ссоры продолжались, пока русские были в Париже; впрочем, после недолгого возвращения Наполеона в 1815 году (так называемых Ста дней) французы, по словам А. Михайловского-Данилевского, стали «несравненно скромней» [132, с. 249].
С «международными» дуэлями, конечно же, боролись. Александр I, например, «офицерам своей гвардии велел носить в Париже фраки» [29, т. 2, с. 125] – вероятно, для того, чтобы вид русских мундиров не ажитировал излишне французов. И если уж дуэль состоялась, важно, «чтоб император знал о ней прежде, нежели известие дойдет до него чрез парижскую полицию. Он не любит дуэлей, но, если обстоятельства представлены ему верно, он смотрит на это сквозь пальцы; напротив того, бывали случаи, в которых оба противника наказывались за то только, что хотели утаить свое дело» [13, с. 288].
П. Я. Чаадаев. С портрета работы неизвестного художника. 1820-е
Впрочем, как уже говорилось, отношения офицеров враждующих стран представляли собой своеобразную рыцарскую «дружбу-вражду»: помимо поединков, они встречались за обеденным и за карточным столом, в театре и в салоне.
Практически всегда наполнялись политическим смыслом дуэли между русскими и поляками, даже если они возникали по пустячным поводам, – ссоры всегда вспыхивали за право первенствовать, чувствовать себя хозяином в Польше. Бретерская разгульная атмосфера среди приближенных цесаревича Константина в Варшаве сохранялась не только благодаря особенностям его характера или нравам его любимцев – так поддерживался воинственный дух в постоянно враждебном окружении.
Говоря о политических дуэлях, необходимо упомянуть и об «общественно-политических» (назовем их так). Когда П. Я. Чаадаев опубликовал свое знаменитое первое «Философическое письмо» (в 15-м номере «Телескопа» за 1836 год), «студенты московского университета приходили к своему начальству с изъявлением желания оружием вступиться за оскорбленную Россию и преломить в честь ее копье… граф Строганов, тогдашний попечитель, их успокаивал» [75, с. 100]. Н. М. Языков, после того как написал свое знаменитое стихотворение «К не нашим», получил картель, однако дуэль также не состоялась.
А вот еще похожий случай: «В это время[11] чиновник канцелярии гр. Каподистрия, близкий его сердцу по своему восточному происхождению, равно как и по религиозным и политическим убеждениям[12], составил для императора Александра меморию о враждебном направлении всех университетов, упрекая их в безбожии и в духе противления всякой предержащей власти, установленной Богом. По приказанию нашего государя „Записка“ Стурдзы на французском языке напечатана была только для одних государей и членов Аахенского конгресса. Немногие ее экземпляры выкрадены были из типографии либералами и пущены в ход между студентами. Те из них, которые узнали настоящее имя автора, вызывали на дуэль Стурдзу, долго его преследовали и отыскивали по отелям на его возвратном пути в Россию <…> Другие студенты прирейнских университетов наклепали составление этой „Записки“ на старика Коцебу» [167, с. 153].
В чем-то сходна и общественная реакция на смерть Пушкина. Нам известны имена людей, желавших отомстить Дантесу: секундант Пушкина, его лицейский приятель К. К. Данзас; брат поэта Лев Сергеевич; Адам Мицкевич и оказавшийся в такой хорошей компании некто Баранов, «натура горячая и необузданная», который «вызывался ехать в Петербург и драться с Дантесом, а если бы он отказался, отстегать его хлыстом» [126, с. 9]. Ни одно из этих намерений, как известно, не осуществилось. Да и неудивительно, ибо важнее иногда был вызов, а не поединок.
Другой сферой, в которой возникали ссоры, приводившие к дуэлям, была сфера служебная. Если политикой в России занимались немногие, то служили практически все. Служили по-разному: кто ради денег, кто ради чинов, кто «царю и Отечеству», кто за компанию, не имея воображения и сил пойти поперек традиции, или, по выражению Д. Н. Свербеева, чтобы «выслужить себе хоть какой-нибудь чинишко, чтобы не подписываться недорослем» [167, с. 232]. Различное отношение к службе – разная степень остроты восприятия того, что на службе происходит. Для одних служба была более или менее необходимой обузой или раздражающей деталью, для других она являлась действительно полем деятельности, и усомниться в их добросовестности значило задеть их честь.
Служебные столкновения, даже если они серьезно воспринимались их участниками, далеко не всегда могли привести к дуэли. Они предполагали в первую очередь официальный выход из ситуации – жалобу по команде и т. п. Чаще всего подобные столкновения происходили между людьми, стоящими на разных ступенях служебной лестницы, – между начальниками и подчиненными. Вызов на дуэль, оскорбление командира – это уже не дело чести, это бунт! Тут уже нельзя было рассчитывать на традиционные месяц крепости или разжалование с выслугой, тут грозила каторга не на словах, а на деле – так что должны были возникнуть особые причины, особая острота конфликта. Немного позднее мы подробнее остановимся на этой ситуации.
Но были и случаи столкновения равных, заканчивающиеся дуэлями.
Александр I запретил караулам проходить через Летний сад, чтобы не пугать имевшую привычку прогуливаться там императрицу Елизавету Алексеевну. Ротмистр кавалергардского полка Н. Н. Шеншин однажды пошел проверить, как выполняется этот запрет, и увидел штаб-ротмистра Авдулина, который вел караул по одной из аллей. Шеншин сделал ему замечание, тот возразил, офицеры наговорили друг другу грубостей. Дуэль произошла в самом начале мая 1811 года, и блюститель покоя императрицы был убит, а его соперник, по неизвестным нам причинам (наверное, сыграли роль какие-то связи или придворные интриги), не был наказан и продолжил службу [165, с. 110–111]. Подобных случаев было довольно много. В манеже и в походном строю, в ресторане и в офицерском собрании, за картами и за жженкой, в мундире и в халате – офицеры равно легко ссорились и хватались за оружие.
И. О. Витт. С портрета работы неизвестного художника. 1820-е
П. Х. Витгенштейн. С портрета работы неизвестного художника. Первая половина XIX в.
Ссоры вспыхивали не только между поручиками и ротмистрами, но и между генералами.
В конце 1807 года из-за разногласий с князем П. И. Багратионом и графом П. X. Витгенштейном был отставлен граф И. О. Витт. Он настолько обиделся на своих «недругов», что потребовался специальный высочайший рескрипт, предписывавший присматривать за Виттом, чтобы не допустить дуэли. Впрочем, по слухам, дуэль все-таки состоялась, и Витт срочно, не дожидаясь заграничного паспорта, уехал в Европу [165, с. 448–449].
