– Ясно, – обиженно произнес Петя. – Очередные тайны м-мадридского двора.
Лиза допила сок и посмотрела на часики.
– Уже поздно, – сказала она.
Фотограф задрал рукав пиджака и тоже глянул на свой фальшивый «патек филипп».
– Да, п-поздно, – небрежно сказал он, как бы невзначай поворачивая руку так, чтобы часы были видны окружающим. Затем кашлянул в кулак и обратился к девушке: – Лиза, если вы позволите мне п-проводить вас до дома, вы окажете мне б-большую честь.
Лиза посмотрела на Корсака. Тот отвел взгляд и взялся за стакан с коктейлем с таким видом, словно все это его совершенно не касалось. Лицо Лизы слегка порозовело.
– Я не против, – сказала она, повернувшись к фотохудожнику.
– Б-благодарю вас.
Петя Давыдов поклонился и церемонно поцеловал ей руку.
9
Часы показывали полпервого ночи. Глеб Корсак сидел в кресле со стаканом коктейля в руке и, прикрыв глаза, слушал музыку. Это был знаменитый нью-портский концерт Майлза Дэвиса и Телониуса Монка. 1962 год. Труба Дэвиса издавала тоскливые, проникновенные звуки, пианино Монка, словно споря с ней, звучало холодновато, нервно и неровно чеканя ритм. Ощущение было такое, словно Монк лепил пальцами геометрические фигуры из неподатливого вещества музыки и от нетерпения отбрасывал их в сторону, оставляя незавершенными.
Глеб отхлебнул водки с тоником и подумал: «Интересно, размышлял ли когда-нибудь Монк о времени? И не пытался ли он своей музыкой настичь время, схватить его за уши? Показать, как оно сжимается и растягивается, а иногда рвется, как затертая тысячами рук истонченная веревка?»
Глеб сделал большой глоток и облизнул губы. Мысли его вернулись к картине Тильбоха. Итак, парфюмер Генрих Брокар переиначил картину, дорисовал ее. Зачем ему это понадобилось? Объяснять это сумасбродством парфюмера его дремучестью и темнотой было бы наивно. Брокар – европеец по складу ума, по восприимчивости души, по самому составу крови. Он и Россию-то считал страной варварской, недолюбливал ее. Взяться править картины старых мастеров он мог только по веской причине.
Что, если он хотел оставить потомкам какое-то послание? Но какое? Может, права Лиза, решившая, что ключ, лежащий на столе, открывает какую-то тайну? – это ключ к какому-то тайнику?
Во лбу у Корсака слабо запульсировала мигрень. Сказывался тяжелый день со всеми его прелестями – беготней, спорами, открытиями и славным мордобоем под занавес. Глеб болезненно дернул щекой, послюнил палец и потер пульсирующую точку во лбу. Боль стала чуть тише, но не прошла.
К черту! Глеб схватил пульт и включил телевизор. Показывали «Последнего героя». Несколько звезд экрана, отчаянно борясь за выживание, барахтались в каком-то лимане, стараясь собрать на одежду как можно больше грязи. Выбравшись на берег, стряхивали ее с себя в большие ведра. Ведра наполнялись медленно, и звездам приходилось пошевеливаться, чтобы не отстать от конкурентов. Вся эта суета страшно их заводила.
Известная певица, не то Лика, не то Мика, в порыве вдохновения сорвала с тела майку и заелозила в коричневой жиже голыми грудями. Груди были неплохие, из тех, на которые действительно стоит посмотреть. Обнажившись, она забыла о ведре с грязью и направила все усилия на то, чтобы подыскать наиболее выигрышный ракурс.
Глеб сделал еще один глоток и попытался вообразить, на что бы он пошел ради миллиона рублей. Ну вот, допустим, смог бы он снять штаны и показать голую задницу стасорокамиллионному населению страны? Всем этим Сашам, Машам и Витям, завороженно приникшим к голубым экранам своих телевизоров? Пожалуй, нет. Он бы и свою похмельную физиономию постыдился показывать, особенно воскресным утром, когда она выглядит наиболее непрезентабельно. Что уж говорить о других – возможно, привлекательных, но, несомненно, более интимных – частях тела.
Корсак шумно отхлебнул из стакана и переключил канал.
Какая-то важная правительственная голова учила население складывать два и два, выдавая размеренным голосом мощные порции словесных абстракций, лишенных какого бы то ни было смысла. У головы было умное и слегка усталое лицо, утомленное беспрестанными заботами о судьбах страны. Глебу пришло на ум, что, должно быть, такие лица хранятся на специальном конспиративном складе, где-нибудь в мрачных и зловонных подземельях Кремля. Их шьют на секретных фабриках из остатков латекса и выдают вместе с должностными удостоверениями. Лица-маски. Сорвать, и что останется? Кожаные яйца на стянутых галстуками шеях.
– Что-то я сегодня не в духе, – мрачно сказал себе Корсак. Посмотрел на опустевший стакан и со вздохом добавил: – И ты еще… Не успеешь тебя наполнить, как ты снова пуст. Ну что мне с тобой делать?
Пришлось вставать и идти за новой порцией.
Вернувшись, Корсак забрался в кресло с ногами и вновь переключил канал. Здесь молодые люди разыгрывали любовь в прямом эфире, и выглядело это столь же увлекательно, как беготня по грязному лиману и тоскливый монолог правительственного словоблуда, облаченного в пиджачную пару от «Армани».
«Мы взрослые люди и должны понимать, что жизнь – не игрушка, – доказывала шестнадцатилетняя девушка такому же парню, который изо всех сил старался придать своему глуповатому лицу выражение пытливого участия. – В наше время все люди, а особенно женщины должны думать о будущем, – продолжала нудить она. – Вот ты, Коля, думаешь о будущем?» Коля подумал и ответил: «Постоянно». – «И что ты там видишь?» – «Где?» – «В будущем». – «Я вижу там тебя!» – «И все?» – «Ну». Девушка меланхолично усмехнулась: «А я, Коля, вижу в своем будущем трехэтажный особняк, шикарную тачку и белую яхту, стоящую у причала. А тебя, Коля, нет».
Что ответил Коля, Глеб так и не узнал. Выключив телевизор, он посмотрел на люстру сквозь стакан и слегка взболтнул его. В стакане, медленно покачиваясь, заискрились оплывшие куски льда. Измельчавшие потомки тех могучих айсбергов, которые сто лет назад отправили на дно «Титаник». Корсак отхлебнул из стакана и закрыл глаза.
Минуту или две он сидел неподвижно, наслаждаясь тишиной. Потом протянул руку к телефону и набрал номер Лизы Фаворской.
– Я слушаю, – отозвалась девушка.
– Как добрались до дома? – спросил Глеб. – Все в порядке?
– Разумеется.
– Это хорошо. – Глеб поднял стакан и допил остатки коктейля. Затем поставил пустой стакан на стол и сказал: – Вот что я подумал, Елизавета Андреевна… Может, ваш дядя боялся не за картину? Может, он боялся самой картины? – Корсак вздохнул и усмехнулся. – Похоже, я основательно надрался, да?
– Мне тоже так кажется, – ответила Лиза. – Оставьте бутылку в покое и ложитесь спать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
