Велопольский попросил дать ему несколько дней для приобретения шубы и удобной кареты. Прибыв в Санкт-Петербург, он обнаружил, что здесь тоже нет единодушия. Великий князь Константин и великая княгиня Елена решительно встали на его сторону, не видя иного выхода, кроме как проявления терпимости к братскому народу. Под их влиянием царь в третий раз изменил свое мнение и признал – в присутствии Велопольского, – что в Польше необходимо отделить военную власть от гражданской. Более того, он решил поставить во главе гражданской администрации своего гостя. Должность наместника Александр оставлял за своим братом, великим князем Константином, чей либерализм, по его мысли, должен был умиротворить поляков.
Однако назначение Константина и возвращение в Варшаву Велопольского, облеченного доверием императора, возымели на участников сопротивления прямо противоположное действие.
21 июня великий князь Константин подвергся покушению при выходе из здания театра. Пуля попала в эполет и слегка задела плечо. Константин, не утративший самообладания, телеграфирует брату: «Моя супруга была не очень сильно напугана этим известием. Ее подготовили соответствующим образом. Фамилия нападавшего Ярошинский, он портной». Спустя несколько дней, обращаясь к польской знати, пришедшей поздравить его с чудесным спасением, он заявил: «Это второе покушение за одну неделю. Провидение защитило меня, и я считаю это счастливым случаем, поскольку он продемонстрировал стране, какой степени достиг разгул анархии. Я глубоко убежден в том, что благородный польский народ не одобряет преступления подобного рода. Но это все слова, а нужны действия. Мой брат желает вам счастья, и именно поэтому он прислал меня сюда. Выполняя свою миссию, я рассчитываю на вашу поддержку». Вскоре после этой встречи произошли еще два покушения, теперь уже на жизнь Велопольского. Преступники, не сумевшие поразить свою цель, были схвачены, осуждены и повешены в крепости вместе с Ярошинским.
Эта казнь вместо того, чтобы испугать поляков, вызвала у них жажду мщения, и антирусские манифестации приобрели еще большую массовость. Тогда Велопольский решил провести в Польше набор рекрутов в армию, но не по жребию, как обычно, а по спискам. В эти списки были включены все молодые люди, подозревавшиеся в революционной деятельности. Однако большинство из них были заранее предупреждены сообщниками, имевшимися у них в местной военной администрации. Они бежали из Варшавы и создали в прилегающих лесах отряды, вооруженные косами, тесаками, саблями и старыми ружьями. Их примеру последовало множество людей по всей территории Польши. Когда численность этих партизанских отрядов стала внушительной, Тайный комитет, руководивший их деятельностью, отдал приказ начать общее восстание в ночь с 10 на 11 января (с 22 на 23 января по григорианскому календарю) 1863 года. Повстанцы напали на гарнизоны русских одновременно в разных пунктах страны. У Венгрова русские в сомкнутых боевых порядках рассеяли нападавших. По словам Монтенбло, Александр, узнав об этой битве, якобы вошел в комнату императрицы и, схватившись руками за голову, простонал: «Какое несчастье! Я вынужден проливать кровь в бесславной войне!» Это был крик души. В очередной раз долг монарха вошел в противоречие с человеческими желаниями. Если он немедленно не пошлет экспедиционный карательный корпус для истребления бунтовщиков, за границей это наверняка оценят, и, возможно, во французских газетах даже появятся хвалебные статьи. Но русские точно не поймут, как он мог снести такое оскорбление со стороны польских сепаратистов. Казалось, он был обречен на историческое проклятие: чем больше российским сувереном восхищаются за границей, тем больше его подданные опасаются, как бы он не предал их интересы ради тщеславного стремления всем нравиться. Александр должен был выбирать между уважением Европы и благодарностью России. В первом случае он следовал бы философским принципам, во втором – защищал бы целостность своей страны.
Хотя известия из Польши произвели на него тяжелое впечатление, он не мог нарушать протокол и в тот же вечер присутствовал на балу в Зимнем дворце. По свидетельству очевидцев Александр был мертвенно бледен и мрачен. На следующий день он обратился к офицерам-гвардейцам: «Я не считаю польский народ ответственным за эти события, в которых явно прослеживается рука революционеров, всюду пытающихся сокрушить законную власть». Подчиняясь его воле, правительство заявило, что оно не отменит сделанные полякам уступки после восстановления общественного порядка. Князь Александр Горчаков (не путать с князем Михаилом Горчаковым, вице-королем Польши, умершим в 1861 году), министр иностранных дел, выразил ту же самую мысль в более резкой форме: «Очень хорошо, что этот нарыв созрел; теперь его можно вскрыть и поставить целительную примочку».
Чтобы «вскрыть нарыв», в Польшу спешно отправились войсковые подкрепления. Был отдан приказ ужесточить репрессии и расстреливать на месте бунтовщиков, захваченных с оружием в руках. Однако рассеянные в одном месте отряды повстанцев вновь собирались в другом. Это была партизанская война с ночными стычками среди враждебно настроенного населения. Ни угрозы, ни обещания не действовали на патриотов. На все предложения о примирении из Санкт-Петербурга лидеры сопротивления, сначала Мирославский, затем Ланглевич, отвечали: «Мы предпочитаем Сибирь и виселицу позорной амнистии».
В скором времени Тайный комитет был преобразован в «национальное правительство», которое провозгласило своей целью абсолютную независимость Польши, Литвы и Рутении, составных частей свободного польского королевства. Такое притязание было, разумеется, неприемлемым для русского царя. Александр целиком и полностью зависел от прошлого своей страны. Если ему и было позволено в самом крайнем случае предоставить подобную автономию собственно Польше, он не мог отказаться от литовских, белорусских и украинских провинций, доставшихся ему по наследству, где поляки составляли национальное меньшинство. Таким образом, наступил момент для решительного удара. Двести тысяч солдат были сосредоточены в районах, которым угрожала «революционная гангрена». Слишком мягкий Константин был отозван из Варшавы в Санкт-Петербург и заменен на тщеславного и энергичного графа Федора Берга. Поскольку мятеж распространился на литовские провинции, Александр назначил губернатором в Вильно еще одного «железного» человека, Михаила Муравьева, занимавшего до этого пост министра по делам государственного имущества. Его коллега Валуев говорил о нем: «Это хан, паша, мандарин, кто угодно, но только не министр». Умный и одновременно с этим жестокий и угодливый, он быстро завоевал прозвище «Муравьев-Вешатель».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});