Кто-то скальпировал врага, но не все. Почетным считался лишь скальп, снятый с врага, убитого твоей рукой. Иначе трофей, свидетельствующий о победе, превращался просто в кусок кожи.
Ловили коней, ослов, быков и верблюдов. Откатывали телеги.
Добычу сносили к шатру киммерийского кагана, где ее сваливали в большую кучу, которую охраняли три дюжины названных воинов Карраса.
Справедливый раздел ее будет происходить потом.
Таков был закон Орды.
Конечно, никто не мог уследить, не сунет ли воин в кошель золотое кольцо или другую безделицу. Но тому, кто пробовал утаить по-настоящему ценную вещь, было не миновать скорой расправы.
Добыча была богатой.
Аваханы были людьми выносливыми и стойкими, дети сурового края, дети гор и пустынь. Но все же они гордились своей цивилизованностью и потому даже на войну несли с собой много предметов роскоши и утварь, значения которой настоящие степняки иногда просто не понимали.
Великому кагану беспрестанно кланялись, приветствовали его, говорили о вечной преданности. Каррас благосклонно выслушивал эти речи, но мысли его были далеко.
Каган, конечно, чувствовал себя героем и победителем. Но настоящей радости не было. В душе продолжала клокотать так и не нашедшая выхода в битве злоба. Каррас ненавидел Сарбуланда, когда тот был жив и ненавидел его мертвым. Он приказал Гварну пересчитать воинов. Из семи сотен киммирай погибло чуть больше ста человек. Но ранен был едва ли не каждый третий. Многие раненые умрут, другие выживут, но останутся калеками. Есть и те, кто скорее всего поправится и вернет себе силы, но не сможет сражаться много дней.
Каган мерил шагами землю у своего шатра. Шатер этот уже поставили, чтобы владыка киммирай мог отдохнуть под его сенью. Но Каррас, хотя и уставший, отдыхать не желал.
Взгляд его несколько раз пал на груду трофеев, взятых в разграбленном лагере аваханов. Доспехи, оружие, конская упряжь. Богатство, почти сокровище. Но вид покрытых золотой чеканкой сабель или гибких наборных панцирей сейчас не так радовал взор, как в других условиях.
При ходьбе он привычно стегал себя по сапогу короткой плетью, с которой не расставался, кажется, даже во сне.
— Пусть придет Дагдамм. — сказал он стражнику и тот бросился на поиски царевича. Место его у шатра занял другой воин ближней стражи. Раненый в руку, но кажется, легко.
Скоро пришел сын. Церемонно поклонился. Каган раздраженно замахнулся плетью — прекрати кривляться, ты не безбровый шалыг. Дагдамм выпрямился.
— Ты хорошо дрался сегодня. — усмехнулся каган. — Но все же голову эмира добыл я.
В этом явственно проступал скрытый смысл — я еще полон сил, рука моя тверда.
— Да отец. Это была славная победа.
— Победа! — вдруг вскричал Каррас. Кажется, Дагдамма спасло от удара плетью только чудо. — Победа ты говоришь? Отрезать голову мужеложцу с крашеной бородой, это ты называешь победой?! Там! — Каррас указал плетью на холм. — Там еще несколько тысяч аваханов готовятся сражаться! Их все еще больше чем нас, и к ним могут подойти подкрепления! У них есть все, чтобы завтра взять над нами верх!
— Мы хорошо потрепали их сегодня. — посмел возразить Дагдамм.
— Верно. — Каррас как будто успокоился. — Они потеряли много убитыми и ранеными. Мы так же пленили больше трех сотен, хоть я и кричал «хан харрадх».
— Пленник дорого стоит.
— Да, пленник дорого стоит. — голос кагана был глухим и жестким. Отчасти потому, что он сорвал горло криками, отчасти потому, что гнев все еще кипел в нем. — Но еще дороже победа! А пленника надо кормить, поить и следить, чтобы он не убежал. Убейте всех.
— Но…
— Ты возражаешь мне? — недобро прищурился Каррас.
Дагдамм несколько мгновений молчал, а потом сказал.
— Да, я возражу тебе. Победа и слава дороги, но люди воюют не только за них, но и за добычу. Пленник — ценная добыча. Я выполнил бы твой приказ, если бы пленники были моими. Но их взяли в плен люди Ханзат-хана, люди Мерген-хана. Это пленники их копий. Они не мои. И не твои.
— Даже воздух, которым они дышат — мой! — прогремел Каррас. — Я каган киммирай, и я хозяин в Великой Степи! Гирканцы это мои псы!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Это так. — тихо сказал Дагдамм. — Но хороший хозяин кормит своих псов.
Каррас недолго помолчал.
— А ты становишься похож…
Он не договорил, но Дагдамм явственно услышал окончание фразы. «Ты становишься похож на своего брата».
— Хорошо, мы не будем убивать всех пленных. Но они обязаны отдать мне мою долю. Тех, которых отдадут мне — убей.
— Моя участь — повиновение. — поклонился Дагдамм.
В этот раз его поклон не вызвал у Карраса раздражения. Что ж — подумал великий каган — он взрослеет. Слишком уж долго разумом он был подобен отроку четырнадцати лет.
— Ты хорошо дрался сегодня. — повторил каган. — Но скажи мне, как ты видишь нашу победу?
Дагдамм некоторое время не отвечал. Потом ответил.
— Часть меня требует сесть на самого злобного коня, взять самый длинный меч и самый прочный щит, и устремиться вверх по склону, чтобы убить Бахтияра и посеять панику в рядах огнепоклонников.
Каррас усмехнулся. Лицо кагана обычно было мрачным и несло на себе отпечаток его тяжелого нрава. Вот и усмешка вышла жуткой, хотя, скорее всего сейчас он не желал сыну зла.
— А твоя вторая часть, что говорит она?
— Вторая часть меня говорит — вступи в переговоры с аваханами. Приведи их к покорности, возьми заложников, а остальных — отпусти.
Снова повисла тишина.
— Ты становишься вождем. Как будто Грим-асир ударил тебя не по ноге, а по голове, и от этого удара у тебя наступило просветление. Я скажу, что думаю я. Их больше, но мы сильнее. Они ослабли духом и готовы отступить. Потому я не думаю, что тебе надо будет скакать вверх по склону под их стрелы. Они захотят уйти в родные горы, и согласятся на любые условия. Потом, конечно, забудут о клятвах, данных на поле боя, где пал их эмир. Потом убедят себя, что это была хитрость. Но если они нарушат свои клятвы, я сожгу Гхор!
Еще никогда столица аваханов не была взята врагом и сожжена. Дагдамм отметил это, но промолчал.
— Пошли к Бахтияру посланника. Я уже отправлял нескольких воинов. Двух аваханы убили, но двое донесли до них весть, что Каррас-каган хочет мира. Пусть твой посланник утром поговорит с аваханами. Встречу я назначил у реки. От них наверняка прибудет человек не из высшей знати, но благородного происхождения и чем-то прославленный. Завтра в полдень я хочу говорить с Бахтияром сам.
— Ты хочешь, чтобы посланником был кто-то известный?
Каррас пожал плечами.
— Пусть поедет твой тамыр. Вид у него грозный и титул звучный. Только пусть говорит поменьше, слишком уж его голова похожа на котел.
Ханзат-хан был, наверное, не так глуп, как старался показать, но великим мудрецом его не назвал бы никто.
— Я передам твои слова тамыру.
Каррас снова усмехнулся.
— Мой сын — тамыр сына Иглика! Подумать только!
Но Дагдамм не слышал в его голове осуждения, скорее изумление.
— Скажи мне, в степи хватает наших дозоров?
— Воины утомлены сражением, им нужен отдых. Но я уже отправил две дюжины молодых воинов с приказом смотреть во все глаза.
— И что же ты приказал им выслеживать?
— Керей-хана.
При звуках имени ненавистного предателя Каррас скрипнул зубами.
— Керея не убивать! Кто убьет Керея, я того прикажу закатать в войлок!
Тяжелые кулаки кагана сжались.
Дагдамм поклонился на прощание, и пошел на поиски своего тамыра.
Лагерь бурлил. Сказав, что людям нужен отдых, Дагдамм не совсем согрешил против истины. Драться больше люди были не готовы. Но и мирно отходить ко сну не хотел никто. Те, кого миновало оружие врага, или кто был ранен легко, и не думали спать. Люди пировали. До настоящего разгула, наверное, не дойдет, подумал Дагдамм, но многие перепьются сегодня.
Он пошел туда, где ветер трепал бунчук Ханзат-хана. Уже издали до ушей Дагдамма донесся громкий смех. Воины его тамыра просто покатывали от хохота. Еще не дойдя до лагеря гирканцев, Дагдамм уже знал, что увидит, когда ступит в свет костров.
