Письмо XXVII. Д. Ц. - С. Л.
3 июля 2002
Биологическая жизнь
Очень меня помойки интересуют.
И русский язык тоже, конечно. Вот очередной его упоительный парадокс, непреднамеренное сальто-мортале: "жизнь" - возвышенное слово (и понятие), настолько, что если "жалкая жизнь!" - это надобно специально оговорить; и "деятельность" - о, еще возвышенней, она-то и придает "жизни" смысл и не дает последней стать жалкой. Но стоит их объединить, плотно, даже без дефиса, слить в одно - выйдет "жизнедеятельность", которая есть не что иное, как переработка материи в продукты оной жизнедеятельности двух родов: интро, то есть экскременты, и экстра - попросту мусор.
Мусор-то и экстрагируется на помойках. Вернее, так называемый "мусор" здесь, как в биологии: что одному (для одного? из одного?) экскременты, другому - хлеб насущный. Даждь нам днесь.
Ну да, я вот именно и дам. Я выношу на помойку всякие вещи, пришедшие в негодность или, пролежав многие годы без употребления, окончательно доказавшие свою ненадобность. И если совершать к мусорному контейнеру челночный бег, начинаешь гордиться человеческой породой - ей-богу, Самуил Аронович, видишь, сколь далеко превзошли мы грифов.
Грифы эти как раз нейдут у меня из головы. Прочитал тут в одной газете душераздирающую в клочья статью: в Индии, вообразите, живут какие-то парсы, они, натурально, исповедуют зороастризм, а Заратустра объявил священными землю, воду и огонь; смерть же парсы полагают следствием злокозненности какого-то главноверховного демона (согласитесь, довольно практично: хоть какое-то объяснение, а не то, чтобы, как мы, мучаться этой непостижимой уже просто до пошлости - загадкой). Так вот, наши парсы, дабы не осквернять священные стихии соприкосновением с ними гадкого трупа, относят оный труп в специально построенные "башни молчания", а там уж окрест ждут наизготовку хищные грифы. Грифам - это меня потрясло сильнее всего - на утилизацию 1 чел. ед. требуется 3 минуты. (Там, в этой Индии, впрочем, большая беда приключилась: эпидемия, грифы передохли, спецприглашенная английская профессорша орнитологии берется восстановить популяцию через тридцать лет; покамест злосчастные парсы закупают в США солнечные отражатели, чтобы дегидратировать своих покойников, однако не священным огнем, - прям парафраз сказочных вводных типа "добыть жидкость, происходящую не из земли и не с неба"; вонь, пишут, страшная - но нам-то что за дело...)
На утилизацию же газовой плиты 1968 г. р. нашим людям требуется тоже 3 мин. - а ведь плита все-таки не из бренной плоти сотворена, но из долговечного железа! И это воистину достойно изумления. Но еще изумительней - где они, санитары окружающей среды, таятся? Потому что когда выносишь что-то на помойку - никого, тишина, нарушаемая лишь нестройным хором упитанных навозных мух. А возвращаешься через пять минут с очередной порцией - и все готово: обглодано и спрятано, и, думаю, этим уже торгуют на мелочном развале, прилегающем к близлежащему вещевому рынку. Один только разок видел я спину мужика, тянущего мой свинец, - отец-покойник с целью, так и оставшейся мне неизвестной, припас в свое время на балконе кусков пять свинца, каждый килограмм по десять, запросто такой слиток не унесешь.
Мир вещей - мир рукотворный - в точности воспроизводит великий алгоритм природы: лев завалил, скажем, антилопу, полакомился филейной частью, потом пришли шакалы, доели остальное, потом прилетели крупные хищные птицы, поклевали, потом - мелкие, доглодали за крупными, потом червяки справили свою тризну по убиенной антилопе, потом бактерии тоже покушали - пока не останется голый остов. Так и вещь: кто-то покупает ее новой, она служит, покамест не наступает пора вынести ее на лестницу. Откуда ее подбирают нижестоящие в иерархии добывания вещей, тоже пользуются, она ветшает окончательно и отправляется на помойку. Здесь ее (совершенно по Л. Н. Толстому - помните: "На лето мужик, собиравший кости, унес и эти мослаки и череп и пустил их в дело") разнимают на запчасти, что-то отбирают себе (пригодится!), что-то маленько чистят и выкладывают на тряпицу или на газетку на том самом торжище продуктами жизнедеятельности... в общем, откуда берется материя, рассудить не возьмусь, но что не исчезает она никуда факт.
Это, между прочим, постиг еще осьмнадцатилетний Лермонтов, описав в письме к Лопухиной (вернее, вольно пересказав разговор могильщиков в "Гамлете", - перед девушкой рисуясь) круговорот материи в природе:
Конец! как звучно это слово,Как много, - мало мыслей в нем;Последний стон - и все готовоБез дальних справок - а потом?Потом вас чинно в гроб положат,А черви ваш скелет обгложут,А там наследник в добрый часПридавит монументом вас(...)Когда ж чиновный человекЗахочет место на кладбище,То ваше тесное жилищеРазроет заступ похоронИ грубо выкинет вас вон;И может быть, из вашей кости,Подлив воды, подсыпав круп,Кухмейстер изготовит суп(Все это дружески, без злости.)А там голодный аппетитХвалить вас будет с восхищеньем;А там желудок вас сварит,А там...
- и т. д.
Слово "припасы" тоже очень биологично. Потому что запасание всего, что может "пригодиться", точно соответствует накоплению подкожного жира с последующим зимним сосанием лапы. Впрочем, есть тут и существенная разница человек все-таки высшая форма развития материи, потому он не руководствуется одними лишь резонами жизнеобеспечения, но - еще и соображениями, так сказать, роскоши и излишества. Тут он сродни сороке, падкой на блестящее, кажется, не из пользы, но из любви к прекрасному. Вот, например, разбирал я доставшиеся мне некогда в наследство папашины кладовки, под завязку набитые всякой всячиной, и там нашлась коробка, полная уложенных аккуратным рядком круглых штучек. Что это? - спросил я знающего человека. Это стартеры для ламп дневного света, - отвечал знаток. Но к чему они - у нас дома ни единой такой лампы сроду не водилось? - Ты не понимаешь: была возможность взять, он взял.
Если же оставить шутки - думаю, запасливость - из самых антигуманных, самых омерзительных проявлений совка. Потому что общественные взгляды могут даже и (несколько) либерализоваться, и какие-то отдельные события в сфере духа происходить - в смысле, там, обретения им, духом, большей (немного) свободы, и даже мы иногда осторожно и несильно радуемся, что вот-де, все-таки, как сказано у Сумарокова в "Хоре ко превратному свету", "сильные бессильных не давят и людей на улицах не режут". Но "пригодится!" неизменно, страшно в своей неизменности.
Тут ведь не знаменитая мания: "На что бы, казалось, нужна была Плюшкину такая гибель подобных изделий? во всю жизнь не пришлось бы их употребить даже на два таких имения, какие были у него, - но ему и этого казалось мало. Не довольствуясь сим, он ходил еще каждый день по улицам своей деревни, заглядывал под мостики, под перекладины и все, что ни попадалось ему: старая подошва, бабья тряпка, железный гвоздь, глиняный черепок, - все тащил к себе и складывал в кучу, которую Чичиков заметил в углу комнаты". Тут другое. У Плюшкина - иррациональная скупость, болезнь. Советский же человек запасает не только соль и спички, но - черепки, тряпки и стартеры для ламп дневного света, потому что генетическим знанием знает: завтра всего может не стать, все исчезнет, все отнимут, ничего не оставят, ни тряпки, ни черепка. Это ощущение непрочности материального мира можно сравнить разве что со стремлением поделить квартиру на множество клетушек, к которым ведут извилистые коридоры, да еще и забаррикадированные кучами черепков и тряпок, - чтобы отделить себя от угрожающего внешнего мира как можно большим числом перегородок, максимально затруднить путь от входной двери - страшного отверстия в этот мир: может, оно и не найдет.
И сколько лет стабильного получения зарплаты и стабильной торговли (понадобилось тебе что-то - да что угодно! - пошел и купил) должно пройти, чтобы изгладился этот биологический советский рефлекс самосохранения от всего, - Бог весть...
Письмо XXVIII. С. Л. - Д. Ц.
10 июля 2002
Путем жемчужного зерна
Ничего себе футурум Вы нарисовали! Да еще вроде как желательный. Чтобы, типа, наш человек научился жить с вещью, как на Западе - в три акта: купил попользовался - выбросил. Этакий унылый разврат: всего лишь три глагола на полный каталог существительных.
То-то они - Ваши западные - и мрут, как мухи, - от скукоты. И в словаре КПСС и Аль Каиды Запад - всегда гнилой, в отличие от красного Востока.
У нас подобным образом (и даже скаредней, в смысле - экономней) обращаются разве что с людьми. Вещи же, претерпев, так сказать, гражданскую смерть, перемещаются в другую реальность - и нас вовлекают. И эта реальность - мир приключений: нашел - подобрал (притырил - заныкал) приспособил (пристроил - втюхал - пропил, наконец)...
