— Если она так легко согласилась уйти с этим Кемперсом, — буркнул Форестье, — то почему противится моим ухаживаниям?..
— Ты взял фамилию матери, Ганс? — поинтересовалась Таша, когда они зашли в кабачок на площади Одеона.
— Я решил навсегда покончить с прошлым. Поскольку мы с Фридой разошлись, я…
— Значит, ты ее бросил, — Таша старалась говорить непринужденным тоном. — И наверняка нашел новую Галатею. Кто она, певица, писательница, художница, скульпторша?
Они сидели так близко друг к другу, что она спрятала руки под стол, чтобы устоять перед искушением и не погладить его по макушке, как часто делала когда-то.
Он грустно рассмеялся и, осушив полкружки пива, ответил:
— Ошибаешься, это она меня бросила: влюбилась в офицеришку из Лейпцига. Теперь они растят нашего отпрыска.
— У тебя есть сын?
— Гельмут, ему уже пять. А у тебя?
— Я вышла замуж за книготорговца, его зовут Виктор Легри, и мы очень любим друг друга. Детей у нас нет.
— Понятно. Судя по всему, он тебя никогда не критикует. Поэтому в твоих картинах, хотя ты, несомненно, выросла по сравнению с берлинским периодом, слишком много светлых оттенков, да и перспектива порой искажена. Или таков твой авторский замысел?
Таша решила не отвечать на этот укол.
— Ты шпионил за мной? — спросила она.
— Я в Париже уже два месяца. Старые связи помогли мне получить доступ к частным коллекциям, в том числе к тем, в которых есть и твои работы.
— Я должна гордиться таким интересом? И поблагодарить тебя за похвалу?
— А почему бы и нет? Ты ведь ничего не забыла. А мы с тобой пережили незабываемые моменты…
— Да, втайне от твоей жены. И не говори, что ты страдал из-за нашего разрыва!
— Страдал.
— И сожалеешь, что мы расстались…
В ожидании ответа ее сердце ухнуло куда-то вниз.
— Да, — ответил он серьезно.
— Слишком поздно, Ганс!
— Я знаю. И все равно рад тебя видеть. Ты сердишься на меня, но… То, что я говорил тебе по поводу твоих работ, я считал правильным тогда и не изменил своей точки зрения сейчас. Не смотри на меня так! Ты очень талантлива, и хотя мои замечания казались тебе обидными, я лишь хотел помочь. Мне тоже не удалось избежать нападок, но именно искренние оценки настоящих друзей помогли мне добиться успеха.
— Браво, Ганс! — с иронией воскликнула Таша. — Раз уж тебя превозносит до небес Роден, думаю, ты и правда способен разъяснить, что подразумевается под правильной перспективой и композицией.
Он печально вздохнул.
— Ты ничуть не изменилось. И все равно мне жаль, что ты меня оставила…
— Сначала я, потом твоя супруга. Не повод ли задуматься? Может, женщин раздражает твой менторский тон?
— У каждого свои недостатки. Однако признай: мы очень подходим друг другу. Никогда, слышишь меня, и ни с какой женщиной — ни до тебя, ни после — я не испытывал такого физического наслаждения.
Очарованная звучанием его бархатистого голоса, Таша погрузилась в их общее прошлое. Воспоминание о желании, которое он ей внушал и с которым она неистово боролась, заставило ее прийти сегодня в кафе «Прокоп». Но она горячо любила Виктора, и с ним ей было хорошо, ведь их связывала любовь, основанная на взаимном уважении… Неужели все дело в том, что Ганс был ее первым мужчиной, и ее тело до сих пор помнит его ласки?
Она встала.
— Мне пора, прощай.
— Ладно тебе, давай помиримся. Да, я справлялся о тебе. Заходил на улицу Сен-Пер, беседовал с Виктором Легри. Должен признать, как это ни горько, он славный человек.
Таша в ужасе посмотрела на него.
— Он знает, кто ты?!
— Нет, успокойся. Я для него обычный клиент. К тому же скоро покину Париж.
Таша ощутила облегчение и одновременно легкую грусть.
— Подожди меня, — попросил он. — Я на минутку зайду в «Прокоп», чтобы объяснить, куда запропастился, и вернусь, чтобы проводить тебя домой. Обещаю, буду вести себя благоразумно.
Когда он ушел, Таша захотелось ускользнуть. Зачем ей возвращаться в ту, другую жизнь? И все же она почему-то осталась, дождалась его возвращения.
— Ну вот, я испачкалась маслом, не поищешь мне «Бензин Коллас»,[63] сынок? — попросила Эфросинья, лакомясь форелью с миндалем.
Жозеф недовольно поморщился, но повиновался. Айрис и Кэндзи молча переглянулись.
— Мсье Мори, какая неприятность! Я прочла в одной из газет, которые рву для туалета, что цунами ужасной силы разрушил три японских провинции, погибло двадцать семь тысяч человек! Надеюсь, никто из вашей семьи не пострадал!
— Успокойтесь, мадам Пиньо, у меня нет родственников в провинциях Мияги, Ивате и Аомори.
— Тем лучше. А в Киото у вас есть родственники?
— Троюродный кузен.
— Он, наверное, как и вы, обожает прогресс. В вашей стране пустили первый электрический трамвай в двадцать шесть вагонов, который может проехать восемнадцать километров.
— Моя страна Франция, но я рад, что вы так интересуетесь Японией.
— Что ж поделаешь, если моя внучка тоже имеет к Японии отношение! Как знать, может, в один прекрасный день я отправлюсь туда вместе с вами. Вот пока и собираю информацию.
— Мама, держи свой пятновыводитель, — протянул ей бутылочку Жозеф. — Пахнет он не очень, думаю, лучше воспользоваться им после ужина. Айрис тебе поможет.
— Что ж, форель вам удалась, — заметила Эфросинья, — но, если бы ее готовила я, то жарила бы чуть дольше и добавила чуточку молока и муки. Ну и, конечно, положила бы меньше масла.
— Дорогая Эфросинья, — улыбнулась Айрис, — если путешествие к самураям, которого вы так ждете, действительно состоится, туда отправится целая делегация…
Все недоуменно посмотрели на нее, не понимая, к чему она клонит. Айрис смущенно потупилась:
— У нас скоро будет прибавление…
Кэндзи и Жозеф молча уставились друг на друга. Эфросинья поперхнулась.
— Что… Что это значит? — пробормотал Жозеф.
— Я сегодня была у доктора Рейно, и он подтвердил: я беременна. Малыш родится в апреле следующего года.
Жозеф был рад и напуган одновременно. Прокормит ли он еще одну кроху?
Он поцеловал Айрис, и Кэндзи тоже обнял дочь, мечтая о внуке. Что до Эфросиньи, то она скороговоркой забормотала свои «Хвала Господу!», «Иисус-Мария-Иосиф!» — и всевозможные советы.
— Надо ввести в рацион хоть немного мяса, не то родите хилого мальчишку с соком репы вместо крови в венах! И вообще, с сегодняшнего дня я беру стряпню на себя!
— Меня зовет Дафнэ, извините… — сказала Айрис и вышла.
— У тебя будет сестричка! — объявила она малышке и добавила то, что не решилась сказать в лицо свекрови: — А я все равно не стану есть мясо! И сама буду готовить!
Она села за пианино. Ей никак не давалось адажио из Первой сонаты Баха. Айрис знала, что у нее нет способностей пианистки, но ей нравилось играть. Она мечтала о том, что у Дафнэ, когда малышка подрастет, это будет получаться лучше, чем у матери. А еще о том, что во время беременности у нее будет время, чтобы закончить сказку о коте с острова Мэн и даже начать новую, о тигре-вегетарианце, начало которой она придумала бессонной ночью.
Жозеф, Эфросинья и Кэндзи тоже пришли в гостиную. Жозеф, не вслушиваясь в неуверенные звуки, извлекаемые женой из инструмента, погрузился в мысли о своем творчестве, которое — он этого страстно желал — в конце концов принесет ему успех и богатство. Теперь ему придется содержать четверых, а это не так-то легко! Он вновь вернулся к сюжету романа «Адский фиакр», но довольно скоро зашел в тупик.
«Ну хорошо, начало у меня есть, но что же будет дальше?..» — спросил себя Жозеф и почти тут же задремал под звуки Баха.
Эфросинья мысленно подсчитывала пеленки и слюнявчики, которые предстояло приобрести, не говоря уже о колыбельке, ее тоже придется покупать, ведь колыбельку Дафнэ непутевые сын и невестка зачем-то отдали в пользование двум гадким собачонкам, которые моментально разгрызли ее в щепки.
Тем временем Кэндзи представлял себя старым, сгорбленным, опирающимся на любимую трость с набалдашником в форме лошадиной головы, в сопровождении целой толпы озорников. Еще один внук? Значит, старость уже на пороге! Расстроенный, он вышел на улицу, сославшись на мигрень. Но путь его лежал не на Сен-Пер, нет! Он нуждался в поддержке: ему хотелось получить доказательства того, что он еще полон сил.
Когда он позвонил в квартиру на улице Дюн, Джина уже собиралась ложиться спать. В расшитой гладью сорочке из белого нансука[64] и чепчике с оборками, она стелила постель. Ее кровать стояла в углу просторной комнаты с палевыми обоями, где висели вперемешку копии японских гравюр и акварели Таша.
Она приоткрыла дверь. Кэндзи был взволнован, он прерывисто дышал:
— Прости, что пришел без предупреждения! Я так хотел тебя видеть, ждать не было сил… Мысль о том, что проведу эту ночь в одиночестве, для меня невыносима. Если я мешаю, готов подремать на диване, а завтра рано утром уйти…
