– Госпожа Бжезицкая-Макагоненко? – Я вежливо постучал в фанерную дверь.
– Да-а… кто та-ам? Зачем вам бедная, усталая женщина-а…
– У вас неоплаченный счёт за сотовый.
– Глупости-и… – Дверь распахнулась, и на пороге возникла чуть растрёпанная дама лет пятидесяти, худая до скелетообразности, ресницы наклеены, к впалой груди прижалась засаленная книжица «Ромео и Джульетта».
– Видите ли-и… я сейчас несколько в образе-е… вечером премьера-а…
– Понимаю, что отвлекаю по пустякам, но такая у меня работа. Могу войти?
– Без цветофф и шампа-анскага к актрисам входить не бла-го-славляется-а!
Клянусь, даже Сара Бернар подавилась бы чёрной завистью за один такой тон, голос и позу. Но и я не первый день из Пекла выполз.
– Нам ваши шалости известны. – Я открыл свой портфель, доставая бутылку недорогого виски и подтаявшую плитку горького шоколада.
– Ваше имя, мужчина-а?
– Могу войти?
– Вы еврей?
– Неужели?
– Да заходите уже-е…
Госпожа Нюта, цапнув за грудки, едва ли не силой втянула меня в свой «будуар» и захлопнула дверь с лязгом охотничьего капкана. Птичка в клетке! По крайней мере, в её глазах мелькнуло хищно-сладострастное выражение.
– Ну-у? Что же вы вцепились в эту бутылку? Ставьте-е уже её на стол, искуситель…
По-моему, она выглохтала почти половину ещё до того, как я вообще попытался объяснить ей суть моего визита.
– О, так вы мой давний поклонник, правда-а?
– Нет.
– Вы не любите-е театр? Впрочем, я тоже его не люблю. Настоящее искусство должно быть лишено-о пошлости человеческих чувств, они лживы наскво-озь.
Я долго не мог придумать, как промолчать так, чтобы и вежливо, и в тему. В озвученном ответе пригласившая меня дама не нуждалась, поскольку пила из горла. Актёры, они такие…
– А хотите знать, как ко мне пришло-о понимание моей роли-и?
– Нет, честно говоря, у меня…
– Я вам расскажу, но только-о вам!
– Не надо, я по другому вопросу. Я из…
– Мне было достаточно взять в руки пла-атье Джульетты. – Непьянеющая актриса посмотрела на меня сквозь зелёное стекло бутылки. – Я вдохнула запах и-и услышала голос. Не в голове-е, в сердце-е. Только сердце-ем можно пытаться прикоснуться к душе-е этой девочки-и…
– Простите. – Я сунул руку в пиджак, доставая и разворачивая перед ней жёлтый лист договора. – Вы подписали эту бумагу, согласно которой получаете право на роли, какие вам только заблагорассудится. А с любой наглой претенденткой или хотя бы дублёршей непременно происходит несчастный случай. Тоже по вашему выбору и желанию.
– Какие смешные вещи вы говорите-е… Я никому не желала-а зла-а! Право, я выше всего этого. Я так давно хочу-у уйти отсюда, уехать далеко-далеко на закат, чтобы вздохнуть наконец всей грудью! А эти девчонки-и, ничего в голове, ни души, ни сердца, только грудь. Тугая-а, молодая-а грудь! Вам не понять… вы кто?
– Ваш кредитор. – Я попытался отобрать у неё бутылку, но бесполезно, она отпрыгнула к зеркалу, шипя, как сиамская кошка. – Давайте не будем всё усложнять. В конце концов, вы получили всё, что хотели…
– О да-а! Я сразу поняла-а, что вы мой поклонник-ик. Вы любите театр так, как люблю его я.
– Срок вышел, грешница!
– Говорите-е, – жеманно потянулась пятидесятилетняя Джульетта, нюхающая старое платье. – Скажите-е мне это ещё раз, у вас такой воз-буждаю-щий голос.
– Охотно. – Я сразу принял свой истинный облик. – Срок вышел, грешница! Пробил час оплаты!
Госпожа Анна Бжезицкая-Макагоненко оценила меня с ног до головы совершенно трезвым взглядом, потом махом допила остатки виски и, закрыв глаза, рухнула в угол, головой в урну. Я осторожно ткнул когтем её жёлтую коленку.
– Ну ладно, возможно, так даже лучше. В конце концов, мне приходилось доставлять клиентов в Пекло даже по частям.
В тот же миг в дверь постучали. Я едва успел вернуть себе человеческий вид, когда в гримёрку шагнул небритый патлатый тип в длинном свитере и драных джинсах.
– Нюта! Рыба моя, пора на сцену, через час спектакль… О нет! Что вы наделали?
– Это не я. Она сама.
– Вы притащили сюда виски! – Обличающий взор мужчины гневно указал на валяющуюся под столиком бутылку. – Нюте же нельзя пить до выхода на сцену! Рыба, как вас там?..
– Абифасдон.
– Рыба моя Абифасдон, вы запороли мне премьеру! Понимаете? Эта перезрелая мадемуазель не встанет до завтрашнего дня, гореть ей в Аду.
– Как вы угадали? – смутился я.
– Я режиссёр, я не угадываю, я знаю, – жёстко обрезал он, неожиданно хватая меня за руку. – Вы покраснели словно девица. Идите сюда, ближе к свету. Встаньте, рыба моя, встаньте!
– Я вам не…
– Да! Да-а! Это будет культурный шок! Вы будете играть мою Джульетту!
– Нет.
– Да, рыба, да! – захохотал он. – О, какой огонь в глазах…
– Нет же, я сказал!
– И голос, голос, словно медные литавры! – Меня развернули за плечи и вытолкнули из гримёрки. – Кто сказал, что Ромео влюбился в девушку? На самом деле это были чувства двух юношей, запретная любовь, которую они скрывали от всего мира, и тайна, которая в конце концов разорвала их. Рыба моя, это будет нечто!
Я вырвал свой рукав и уже практически собирался дать кое-кому в морду, когда небритый тип сделал глаза кота из мультфильма и напомнил:
– А ещё вы споили единственную актрису. У нас нет дублёрши, вы мой должник. Мой и бессмертного Шекспира!
– Платье не надену, – прорычал я. – И кстати, Шекспир тут никаким боком ни при чём, все пьесы писал английский драматург и шпион Кристофер Марло.
– Рыба моя, мне оно параллельно! На сцену, на сцену! Девочки, гримёра сюда! Живо, живо, живо!
Через час я блистал на подмостках старого драматического театра. Успех был настолько шумным, что мне на какое-то время даже захотелось сменить работу. Домой пришёл поздно вечером с цветами, конфетами, пахнущий шампанским и перемазанный губной помадой. Поэтому, чем меня огрела жена, уже не помню.
Великую и неподражаемую Анну Бжезицкую-Макагоненко забрал через четыре дня: шеф простил мне задержку с исполнением заказа, списав всё на форс-мажор. Его озабоченная секретарша перехватила меня на выходе и умоляла дать автограф на страничке городского еженедельника «Факты и сплетни», раздел культуры, статья «Шекспир перевернулся бы в гробу». Новое видение, оригинальный ход режиссёра, молодой актёр, нарочито примитивное решение, ошарашенные зрители, ни одного аплодисмента, и тем не менее шумный успех в узком кругу просвещённой культурной публики. Театралы…
Безвременно ушедшей от нас гениальной и талантливой Нюте было посвящено несколько слов в траурной рамке. Стиль обычный – скоропостижно, столько сделала, ещё больше могла, каких людей теряем, и так далее. Вы, люди, любите скорбеть.
Я не человек. Я не могу заходить в церковь, сами понимаете, мне там нереально плохо, а если ещё попадёшь под раздачу обрызгивания святой водой, так вообще жуть. Но всегда можно договориться с бабушками у входа, они поставят свечку и подадут молитву за трёх молодых актрис, чья единственная вина была в том, что они работали в том же театре.
Одна шагнула с крыши высотки, другая бросилась под поезд, третья выпила кислоту. Договор с нашей конторой даёт человеку почти неограниченные возможности, а после продажи души редко кто задумывается над тем, куда приводят желания и мечты.
Я не сочувствовал стареющей мадемуазели и не оправдывал её. Всё заслуженно, чек предъявлен к оплате и погашен. Но что-то в ней было… не знаю…
На виски не мог смотреть три дня. Потом напился. Я не имею права никого судить, я всего лишь демон, забирающий просроченные души.
Я никому не даю советов. И не читаю морали.
Это ваша жизнь.
Глава 16
Честь русского офицера
– Как ты могла?! Ты, женщина, жена моя, мать моего ребёнка!
– Я женщина и имею право, – устало огрызнулась Азриэлла, пока ноги сами носили меня взад-вперёд по квартире, по стенам, по потолку. – И потом, ничего же страшного не случилось?
У меня на какое-то время пропало дыхание. Если бы мы были у нас в Аду, я бы просто взял лом и врезал ей по зубам. Она сломала бы мне ногу, и мы сплелись бы в примирительном любовном экстазе. Это лучший вариант решения семейных споров.
Но здесь, наверху, мне можно было бить жену только в качестве предварительных ласк и ролевых игр. Стены в доме такие тонкие, и, по идее, в курсе нашей получасовой перепалки уже, наверное, добрая половина соседей, а ведь мы здесь ещё месяца не прожили.
К тому же в последнее время я стал замечать, что во время наших разговоров (ну или скандалов, не важно) малыш Захария уже не плачет, как обычно, а внимательно к нам прислушивается. Не знаю, обратила ли на это внимание Азриэлла, но лично меня столь живой детский интерес почему-то напрягал. Дети берут с нас пример, увы…
Это, наверное, уже чисто человеческое, в Пекле подобные моменты не прокатывают. Кому, на фиг, важно, что думает о тебе твой сын, тут самому бы суметь выжить.
