Роберт спрятал улыбку. Он так и думал, что упоминание о куда более красивой и удачливой принцессе рассердит Елизавету.
– У тебя будет такой двор, что она позеленеет от зависти, – поспешил Дадли заверить свою повелительницу. – Молодая, незамужняя, красивая королева и ее веселый, элегантный двор. Никакого сравнения с Марией, отягощенной браком с дофином и вынужденной подчиняться всесильным Гизам. Ее жизнь только кажется состоящей из удовольствий. На самом деле она делает то, что ей велят Гизы.
Они повернули лошадей.
– Я готов посвятить всего себя тому, чтобы твоя жизнь протекала радостно. Елизавета, настало твое время. Пришла золотая пора.
– Мое детство и отрочество веселыми не назовешь, – согласилась она.
– Мы должны наверстать упущенное, – сказал Роберт. – Ты станешь жемчужиной в оправе своего золотого двора. Французской принцессе будут докладывать о каждом дне твоего счастья. Двор станет повиноваться всем твоим желаниям. Лето мы сделаем временем сплошных развлечений. Тебя назовут золотой принцессой всего христианского мира! Самой счастливой, прекрасной и любимой.
Щеки королевы залил румянец, и она прошептала:
– Да.
– Представляю, как ты будешь скучать по мне, когда я отправлюсь в Брюссель, – лукаво улыбаясь, произнес Роберт. – Вряд ли кто-то другой сумеет осуществить эти замыслы. Видно, их придется отложить.
Елизавета задумалась и нерешительно сказала:
– Но ты ведь там не задержишься.
– А почему бы не послать кого-то другого? Любой придворный не хуже меня сможет рассказать Филиппу о твоей коронации. Если я уеду, кто же займется устройством всех этих балов, пиров и маскарадов?
– Сесил считает, что нужно послать тебя. Ты служил под командованием Филиппа. Уильям хочет сделать приятное испанскому королю.
Роберт передернул плечами и спросил:
– А с какой стати мы должны сейчас угождать ему? И почему нужно считаться с мнением Сесила? Что ты сама думаешь по этому поводу? Отправишь меня на целый месяц к чужому двору или позволишь остаться здесь, чтобы мы могли кататься верхом, танцевать и веселиться?
Он увидел, как белые зубки королевы слегка закусили алые губы, скрывая довольную улыбку.
– Можешь оставаться, – великодушно разрешила она. – Я скажу Сесилу, чтобы он послал кого-нибудь другого.
Начало февраля было самым промозглым временем в английской провинции. Ни в каком другом графстве это не ощущалось столь сильно, как в Норфолке. Тонкий январский снежок растаял, превратив дорогу на Норвич в глинистое месиво, в котором вязли колеса телег, а верховая лошадь легко могла споткнуться. К тому же в Норвиче не было никаких достопримечательностей, кроме собора, однако он лишился прежнего умиротворения и находился сейчас в состоянии настороженной тишины. Под статуей Богоматери не горели свечи. Распятие еще украшало алтарь, но шпалеры и картины оттуда убрали. Исчезли записочки с просьбами и молитвами, прикрепленные к одеянию Пресвятой Девы. Никто не знал, разрешат ли власти теперь молиться ей.
Эми не хотелось видеть любимый собор лишенным всего, что она привыкла считать святым. Остальные городские церкви уже подверглись осквернению и использовались в качестве конюшен либо были превращены в жилые дома. Эми не представляла, как кто-то осмелится поставить кровать на месте бывшего алтаря. Однако новые правители города и графства действовали с поразительной дерзостью, думая лишь о своих интересах. Храм в Уолсингеме пока еще не успели разрушить, но Эми знала, что вскоре иконоборцы явятся и туда. Где тогда молиться женщине, желающей зачать ребенка, отвратить мужа от греха или гордыни, вернуть его к родному очагу?
Эми Дадли упражнялась в чистописании, однако почти не видела смысла в своих занятиях. Даже если она и сумеет написать мужу, то говорить с ним не о чем. Он и так знал, что она по нему скучает, что погода стоит отвратительная, что его жене словом не с кем перекинуться, знал он и про длинные темные вечера и утренний холод.
В дни, подобные этому – а таковых у Эми было много, – она спрашивала себя, правильно ли поступила, выйдя замуж за Роберта. Отец, обожавший ее, с самого начала был против этого брака. За неделю до свадьбы он даже встал перед дочерью на колени. Дело происходило в их сайдерстоунском доме. Большое круглое лицо отца раскраснелось от нахлынувших чувств, а голос прерывался от волнения.
Он еще раз просил дочь хорошенько подумать:
– Птичка моя, я знаю, что Роберт хорош собою. Не сомневаюсь, он станет большим человеком, а его отец уже всего добился. Мне бы радоваться и благодарить Бога. Мыслимое ли дело: в Шин, на твою свадьбу, пожалует королевский двор! Честь, о которой я не мечтал ни для себя, ни даже для тебя, моя девочка. Но подумай, Эми, действительно ли ты хочешь связать свою жизнь с таким человеком? Не лучше ли было тебе найти в Норфолке ладного парня, обвенчаться с ним и жить подле меня? Я вам домик построил бы, и внуков нянчил бы, как своих детей, и тебя видел бы постоянно.
Эми положила маленькие ладошки на его плечи и умоляла отца встать с колен.
Она плакала, уткнувшись лицом в теплый домотканый родительский камзол, затем улыбнулась и сказала:
– Отец, я люблю Роберта. Ты сам говорил, что я могу выйти за него, если буду уверена в своих чувствах. Бог свидетель, так оно и есть.
Отец не давил на нее своим авторитетом. Эми была его единственной любимой дочерью от первого брака, и он не перечил ей. Да и она привыкла с ранних лет сама принимать решения. Девушка не допускала и мысли о том, что ее суждения о Роберте могут оказаться неверными.
Эми не сомневалась в своей любви к Роберту Дадли, и эта уверенность сохранилась у нее до сих пор. По ночам она безутешно рыдала и никак не могла остановиться, но причиной ее слез было не умаление любви. Эми плакала от ее избытка. Она по-прежнему горячо любила Роберта, и каждый день, проведенный без него, был длинным и пустым. Бедняжка прожила множество таких дней, когда мужа держали в Тауэре. Но тогда она хотя бы могла тешиться мыслями о его страстном желании вырваться оттуда и помчаться к ней. Нынешнее ее состояние было в тысячу раз горше. Роберт, свободный, вернувший себе прежнее положение при дворе, мог бы приехать сюда, однако предпочитал оставаться в Лондоне.
Вчера мачеха спросила, не собирается ли Эми сама отправиться к мужу в Лондон, когда дороги подсохнут. Вопрос застал ее врасплох. Она, отличавшаяся житейской смышленостью, вдруг почувствовала себя беспросветной дурой, совершенно не представляющей хода дальнейших событий и своих действий.
– Напишите ему за меня, – попросила Эми леди Робсарт. – Он подскажет, что мне надо делать.
