– Хотя бы потому, что ты пока еще мой подчиненный. Этой причины хватит для начала?
– Нет, не хватит.
– Почему?
– Стив, я был подчиненным и у Рэя Таркингтона. Он был настоящим человеком. Ты можешь испытывать к нему антипатию, но ты не можешь не признать, что он был настоящим. Иногда, когда с ним разговаривали, он портил воздух, или рыгал, или вытаскивал спичкой серу из ушной раковины. У него бывали настоящие проблемы. И иногда я бывал одной из этих проблем. Как-то раз, когда я ошибся в расчетах с одним мотелем, он схватил меня за грудки и швырнул об стенку. Но ты на него не похож, Стив, ни капельки. «Блу Риббон» – это для тебя так, игрушка, люди, которые работают там, – заводные человечки, вот кто они для тебя, Стив. Единственно, что тебя интересует – это твоя карьера, твое собственное продвижение наверх. Так что не надо мне тут петь песни о начальниках и подчиненных. Не делай, пожалуйста, вид, будто ты засунул мне свой хрен в рот, а я его откусил.
Даже если лицо Орднера было всего лишь фасадом, за которым скрывались его настоящие чувства, то на нем не появилось ни единой трещины. Черты его продолжали выражать умеренную скорбь, не более того.
– Ты действительно веришь в то, что говоришь? – спросил он.
– Разумеется. «Блу Риббон» волнует тебя постольку, поскольку она влияет на твой статус в корпорации, и не более того. Так что кончай вешать мне лапшу на уши. Вот. – Он швырнул конверт с заявлением об увольнении на полированную крышку стола.
Орднер снова слегка покачал головой.
– А как же насчет тех людей, которые из-за тебя попадут в беду, Барт? Маленькие люди. Ты забыл о них, послал их к чертовой матери, а теперь любуешься самим собой. – Орднер словно смаковал эти слова. – Так как же эти маленькие люди, которые потеряют свою работу из-за того, что для прачечной не найдется нового помещения, что с ними будет?
Он резко засмеялся и сказал:
– Ах ты, дешевый сукин сын. Слишком ты высоко взобрался, чтобы разглядеть, что происходит внизу.
Щеки Орднера слегка порозовели.
– Объясни, пожалуйста, свои слова, Барт, – сказал он преувеличенно вежливым тоном.
– Да у каждого работника в прачечной – от Тома Гренджера до Поллака из мойки – лежит в кармане страховка от безработицы. И она принадлежит им. Они за нее платят. Регулярно. И они получат свои деньги. А если тебе трудно с этим примириться, то думай об этом, как об издержках. Наподобие ленча «У Бенджамина», за которым ты позволяешь себе выпить четыре коктейля.
– Это велферовские деньги, и ты прекрасно об этом знаешь, – уязвленно сказал Орднер.
– Дешевый сукин сын, – повторил он. Руки Орднера потянулись одна к другой и сжались в двойной кулак. Они сплелись, как руки ребенка, которого недавно научили читать «Отче наш…» перед сном. – Ты переходишь границы дозволенного, Барт.
– Нет, ничуть не бывало. Ты позвал меня сюда. Ты попросил меня объяснить. И что ты ожидал, что я тебе скажу? Простите, я виноват, я облажался, я готов делом искупить свою вину? Я последний разгребай? Так, что ли? Но я этого не могу сказать. Потому что я не чувствую ни малейшего раскаяния. А если я и разгребай, то это касается только Мэри и меня, и она никогда об этом не узнает, а если и узнает, то никогда не сможет убедиться наверняка. Неужели ты собираешься сказать мне, что я причинил вред корпорации? Не думаю, однако, что даже такой говнюк, как ты, способен на такую чудовищную ложь. Когда корпорация достигает определенного размера, ей уже ничто не может причинить вред. Она становится своего рода стихийным бедствием. Когда дела идут хорошо, она получает огромную прибыль, а когда дела катятся ко всем чертям, она получает право платить меньше налогов. Уж тебе ли этого не знать.
– А как насчет твоего собственного будущего? Как насчет Мэри? – осторожно осведомился Орднер.
– Не притворяйся, тебе до этого нет никакого дела. Это просто рычаг, который ты хочешь попробовать использовать против меня. Ну, вот ответь мне, Стив, что бы с нами ни случилось, это что, причинит тебе какой-то вред или боль? Приведет к снижению твоей зарплаты? Или, может быть, акции принесут тебе меньше дивидендов за этот год? Или твой пенсионный фонд уменьшится?
Орднер покачал головой.
– Иди-ка ты домой, Барт. Ты просто не в себе.
– Почему ты так решил? Потому что я заговорил о тебе, о твоей жизни, а не только о деньгах?
– Ты переволновался, Барт.
– Ты просто не знаешь, что делать, – сказал он, вставая и упираясь кулаками в полированную крышку стола. – Ты зол на меня, но ты не знаешь почему. Кто-то когда-то объяснил тебе, что если когда-нибудь наступит подобная ситуация, то ты должен будешь разозлиться. И ты разозлился. Но не знаешь почему.
Орднер терпеливо повторил:
– Ты переволновался.
– Ты прав, черт тебя побери. А ты? Расскажи мне про себя, что ты чувствуешь?
– Иди домой, Барт.
– Нет, домой я не пойду, но я скоро уйду отсюда, а ведь это все, что тебе надо. Ответь мне только на один вопрос. Хоть на одну секунду перестань быть важным боссом, человеком из корпорации и ответь мне искренне и чистосердечно: тебе есть до всего этого дело? Это хоть как-то тебя волнует, затрагивает?
Орднер посмотрел на него и выдержал паузу. Город простирался за ним, словно огромный сказочный замок с башнями, окутанный серым туманом.
– Нет, – ответил он, наконец.
– Хорошо, – сказал он тихо. Он посмотрел на Орднера взглядом, в котором не было ни злобы, ни враждебности. – Я сделал это не для того, чтобы тебя подставить. Или подставить корпорацию.
– Тогда почему? Давай играть по честному: я ответил на твой вопрос, а ты ответь на мой. Ты мог запросто поставить подпись на договоре о покупке уотерфордского завода. А там – пусть голова болит у кого-нибудь другого. Так почему же ты этого не сделал?
– Я не могу тебе этого объяснить, – сказал он. – Я прислушивался к самому себе. Но люди говорят сами с собой на другом языке, и если попытаться облечь его в слова, то получается какое-то дерьмо собачье. Но я абсолютно уверен, что поступил правильно.
Орднер неотрывно буравил его взглядом.
– А о Мэри ты подумал?
Он молчал.
– Иди домой, Барт, – сказал Орднер.
– Чего ты хочешь, Стив?
Орднер нетерпеливо помотал головой.
– Наш разговор окончен, Барт. Если ты хочешь почесать языком, отправляйся в бар и найди там себе какого-нибудь собутыльника. Он тебя внимательно выслушает.
– Чего тебе от меня надо?
– Только одного: чтобы ты убрался отсюда и отправился домой.
– Тогда чего тебе надо от жизни? Что тебя с ней связывает, отвечай!
– Иди домой, Барт.
– Отвечай мне! Чего ты хочешь? – Он настойчиво смотрел Орднеру прямо в глаза.
– Я хочу того же, чего хотят все, – спокойно ответил Орднер. – Иди домой, Барт.
Он вышел не оглядываясь. Больше в этом кабинете он ни разу не побывал.
Когда он добрался до «Подержанных автомобилей Мальоре», валил густой снег. Почти все встречные машины ехали с зажженными фарами. Дворники ритмично поскрипывали, и подтаявший снег стекал по трехслойному стеклу машины, словно чьи-то слезы.
Он поставил машину на задворках и пошел по направлению к конторе. Прежде чем войти, он изучил свое призрачное отражение в дверном стекле и соскреб с губ облепившую их тонкую розовую пленку. Встреча с Орднером вывела его из себя куда больше, чем он мог предвидеть. Он купил в аптеке пузырек «Пепто-Бисмола» и по дороге сюда опустошил его, по крайней мере, наполовину. Вот такие дела, Фред, теперь, наверное, неделю срать не придется. Но Фредди не было дома. Должно быть, отправился навещать родственников Монохана в окрестностях Бомбея.
Женщина за арифмометром наградила его странной задумчивой улыбкой и махнула в направлении кабинета.
Мальоре был в одиночестве. Он читал «Уолл-Стрит Джорнел». Когда он вошел, Мальоре швырнул газету в корзину для бумаг, и она, прошелестев над столом, приземлилась в нее с глухим стуком.
– Все это катится к чертовой бабушке, – сказал Мальоре, словно продолжая некий внутренний диалог, начатый некоторое время назад. – Все эти брокеры, торгующие ценными бумагами, – просто старые калоши. Правильно Пол Харви говорит. Подаст ли президент в отставку? Подаст? А, может, не подаст? Или все-таки подаст? Обанкротится ли «Дженерал Электрик» в связи с энергетическим кризисом? От всего этого дерьма у меня задница начинает болеть.
– Да, это точно, – сказал он, толком не представляя себе, с чем именно он соглашается. Он чувствовал себя немного не в своей тарелке и к тому же не совсем был уверен в том, что Мальоре помнит, кто он такой. А что он ему скажет?
Я тот самый парень, который назвал вас вчера моржовым хреном, помните? Сказать по правде, не самое удачное начало для делового разговора.
– Снег пошел сильнее, да?
– Да.
– Я терпеть не могу снег. Мой брат, так тот вообще отправляется каждый год в Пуэрто-Рико первого ноября и остается там до пятнадцатого апреля. Ему там принадлежат сорок процентов одного отеля. Говорит, что должен присматривать, как работают его капиталовложения. Этакий говнюк. Да он за своей задницей не может толком присмотреть, после того как посрет, а тут придумал тоже – капиталовложения… Чего тебе надо?
