Когда я поведала об этом Брэду, он сжал кулаки и заметил, что все это бесполезно. А потом признался, что, сколько бы ни было денег у его родителей, они так и не купили компьютер, а из книг в их доме есть только те, которые приобрел он. А до этого не было никаких. Даже поваренной. Вообще никаких.
– Они идиоты, Ребекка, – добавил он.
Я просила Брэда не отзываться так о его родителях. Меня в детстве научили уважать старших. Но у него на их счет пунктик. Я позвонила им и оставила на автоответчике сообщение: объяснила, что Нью-Мексико – это штат, что сама я из рода успешных политиков и бизнесменов, что наш род ведет начало от испанских монархов и мои предки – выходцы из Андалузии, области неподалеку от Франции, где проживают исключительно белые.
Никакого ответа. Все шло к тому, что Брэда могли исключить из завещания. Так сказала мне его сестра.
Я отрицаю, что погналась за златом, когда меня обвиняют в этом подруги, но буду честна перед собой: не будь Брэд сыном миллионера, я бы не вышла за него замуж. Я закрыла глаза и сосредоточилась. Теперь мне уже казалось, что я не любила его. А может быть, не любила никогда.
10.00 утра – я собралась идти на встречу вместе с Келли, но по пути меня остановила помощница и протянула мне оранжевый квадратик для заметок.
– Андре Картье, – сообщила она, изогнув бровь. Сомневаюсь, что она сделала это нарочно, но у нее так вышло. Не берусь утверждать, что означала ее мимика, однако мне показалось, что помощница намекала, будто у меня с ним что-то есть, или на то, что Андре – очень привлекательный мужчина. Люди плохо управляют мышцами лица, и, если их не тренировать, они выдают наши чувства. Это называется «микроэкспрессия». Политики и лгуны мирового класса ею не страдают. Например, у Билла Клинтона нет ничего подобного. У него всегда именно такое лицо, каким он хочет, чтобы оно было в данный момент. У моей матери тоже никогда не было «микроэкспрессии», и я унаследовала этот дар от нее. Как бы плохо я себя ни чувствовала и какие бы дурные мысли ни лезли мне в голову, я не из тех, кого спросят: «Что с тобой?» И сейчас я спокойно улыбнулась и взяла записку.
Андре – программист, компьютерный магнат из Англии, переехавший несколько лет назад со своей штаб квартирой в Кембридж в штате Массачусетс. Это qjj благодаря ему существует мой журнал.
Когда мои родственники не сумели помочь мне с деньгами, а родственники Брэда отказались и когда я уже была готова расстаться со своей мечтой об «Элле», появился Андре. Во время обеда в Деловой ассоциации меньшинств (вроде того, что предстоит сегодня вечером) мне посчастливилось сидеть рядом с ним, и я рассказала о своей задумке. Андре не признался, кто он такой и чем занимается, только слушал мои фантазии. А слушать он умеет.
Мне кажется, что Андре красив – породистый, с чарующим британским акцентом, в облегающем смокинге, хотя сам черный. Не поймите меня неправильно – я не расистка, просто воспитана определенным образом. Ничего не имею против черных – Элизабет моя ближайшая подруга. Но мне было бы неловко встречаться с мужчиной другой расы. Мама постоянно вдалбливала мне: «Ты разобьешь мне сердце, если подружишься с черным мужчиной». Потому-то меня так задело отношение родителей Брэда. Они не поняли, откуда я, кто я такая и во что верю.
У Андре приятное, честное, открытое лицо. Он почти час слушал мои разглагольствования об «Элле», потом полез под стол, достал кейс, открыл его и вынул чековую книжку и дорогую ручку.
– Как правильно пишется ваша фамилия? – спросил он.
Я решила, что Андре шутит или хочет сделать небольшое вложение, поскольку я закончила на том, что для издания первого номера мне нужно два миллиона долларов.
Андре продолжал писать, таинственно улыбаясь, затем протянул мне визитную карточку, и я узнала компанию, о которой читала в «Уолл-стрит джорнал». Под именем стояло: президент исполнительный директор. Когда он подал мне чек ровно на два миллиона долларов, со мной едва не случился инфаркт. Я пыталась отказываться, но Андре настоял. «Это хорошая инвестиция», – заявил он. Я думала, что это шутка, но ошиблась. Компания Андре стоит более 365 миллионов долларов и продолжает расти в цене.
В коридоре, по пути в отдел рекламы, я успела прочитать записку помощницы:
«Увидимся на обеде в Деловой ассоциации меньшинств. Надеюсь, вы начали танцевать?»
ЭЛИЗАБЕТ
…Новый год, и организаторы празднования Дня святого Патрика в Бостоне уже призвали запретить голубым и лесбиянкам участвовать в торжествах. Неужели они не понимают, что это гарантирует внимание прессы к лесбиянкам и голубым, которые тоже желают оказаться среди участников? Если цель парада – чествование наследия святого Патрика в Бостоне, а не фанатизм, организаторам лучше перенять пример у военных: не спрашивают, не говори. Иначе они непременно добьются того, что День святого Патрика и гомосексуализм навсегда соединятся в нашей гражданской памяти.
Из колонки «Моя жизнь» Лорен Фернандес
Может, и не стоило этого делать, но, увидев Лорен на последней встрече sucias и прочитав ее проникновенные строки о параде, я позвонила ей и пригласила пообедать – только мы вдвоем, – чтобы рассказать, как я к ней отношусь.
Мы отправились в «Слоновью тропу» в Бруклин, где подавали французскую и камбоджийскую еду, и общались, как всегда, цивилизованно и настороженно. На ней была синяя шерстяная шапочка, джинсы и рюкзачок, словно она до сих пор училась в колледже. Глаза Лорен сверкали. Ее губы блестели. Эд, Йован, проблемы, неприятности. Она говорила и говорила. Пила и пила. А я слушала и слушала. И поперхнулась словами, которые так и не сорвались с языка. Я чуть не сказала. Чуть не сказала Лорен, что способна избавить ее ото всего этого – буду любить ее вечно, без всяких условий, сжимать до тех пор, пока сомнения не улетучатся, словно испарина с ее кожи, и останется только ее потрясающая красота. Но не сказала. Не сумела. Слишком велик риск потерять Лорен. Натолкнуться на вежливый отказ. Я бы этого не вынесла. Трусиха живет в моей шкуре.
Селвин что-то чувствует. Когда я рассказываю о своих подругах, она с интересом слушает. Но когда заговариваю о Лорен, вся напрягается – настоящий волк и шерсть на холке дыбом. Чует, что-то притаилось в чаще, какая-то опасность. Принюхивается. Я рассказывала Селвин о прошлых своих влюбленностях, но только не об этой – старинной любви, которая так давно грызет меня, – самой первой любви. То, что чует Селвин-волк, не проходит, по-прежнему бьется в груди и, как бы поточнее выразиться, наводит уныние на все мои клеточки, сгущает кровь, делает ее бесполезной и, каждый раз, когда я вижу Лорен, побуждает бежать, согнуться в три погибели и выть на луну.
