На самом-то деле выписывать ему было нечего, потому что среди десятков дел зимы девяносто второго года не было никакого дела об убийстве Марины Великановой.
Не было также дела об убийстве пожилой женщины по фамилии Великанова.
Волчанск не был раем на земле, а зима девяносто второго года не была исключением из общего порядка вещей. Зимой девяносто второго года здесь случались кражи, убийства, драки, аварии с человеческими жертвами... Но ни в одном из этих зарегистрированных событий, которые могли быть завуалированным эхом визита Черного Малика, не было замешано девочки или женщины по фамилии Великанова. Там были убийства, были убийства женщин, убийства пожилых женщин, убийства пожилых женщин с использованием холодного оружия — но нигде фамилия Великановой даже близко не упоминалась.
Или Малик напоследок посмеялся над Бондаревым и скормил ему большую толстую ложь, или...
Или кто-то очень хорошо замел следы за Маликом. Чтобы уж никто и никогда не нашел следов его январского визита.
Когда Бондарев понял, что больше не в состоянии читать эти желтые страницы с бледными оттисками машинописных знаков, он захлопнул папку и устало откинулся на спинку стула. Стул жалобно пискнул — он был несовременный, деревянный и уж совершенно точно не розовый.
Самому Бондареву тоже было в пору пищать — спина ныла, как будто он весь день таскал мешки с мукой, глаза болели, в носу и горле першило от бумажной пыли.
— Девятый час, — сказал майор, появляясь, как призрак, из-за многоярусного стеллажа для архивных папок.
— Вы еще здесь?
— А где же мне быть? Это все под моей ответственностью...
— Сколько здесь бумаг, — с раздражением произнес Бондарев, вылезая из-за стола.
— Да, сжечь бы всю эту макулатуру на хер, — с неожиданным чувством сказал майор.
— Что так? — удивился такому нигилизму Бондарев, разминая затекший корпус.
— Вот где у меня эти бумаги! — И майор показал где. — Я же, когда в милицию шел, на такую работу не рассчитывал. В архивариусы не записывался. Сюда бы пенсионерку какую-нибудь, чтоб с вязаньем сидела в углу да чаи распивала. А они посадили здорового мужика, то есть меня. Говорят, что на оперативную работу не гожусь, кистевой нерв, видите ли, поврежден. А для руководящей работы образованием не вышел...
— Руководящая работа еще хуже, — утешил майора Бондарев. — Там отвечаешь не только за себя, а еще и за всяких молодых идиотов. А они такого навертеть могут... Бумаги хоть лежат и молчат.
— Ага, как на кладбище, — сказал майор без особого воодушевления, убирая папки на место и делая какие-то отметки в журнале. — Вы сейчас куда?
— В гостиницу, — ответил Бондарев, мечтая о сеансе качественного массажа для своей измученной спины. Чтобы лечь и ни о чем не думать...
— Вот и я, — отозвался майор.
— Что, в гостиницу? — удивился Бондарев.
— Нет, домой, только там... — майор нахмурился еще больше обычного. — Там как в гостинице.
— Звонят каждые полчаса и предлагают интимные услуги?
— Наоборот, — сказал не склонный к веселью майор. — Там никто не звонит. Там тоже тихо и пусто, как здесь. Или как на кладбище.
Бондарев меньше всего хотел после шести часов бумажной каторги выслушивать исповеди одинокого (вариант — разведенного) майора и потихоньку пробрался к двери. Майор между тем продолжал говорить — уже сам с собой.
— Как на кладбище, — безжизненным голосом говорил он, когда Бондарев выскальзывал в коридор. — Тишина и пустота. Ну а что ж... Что ж... Так получилось. Так получилось.
Бондарев осторожно прикрыл за собой металлическую дверь. Теперь голос майора не был слышен. Бондарев слишком много просмотрел сегодня текстов и фотографий, запечатлевших человеческое горе и страдания, что у него не было никакого желания выслушивать в качестве бонуса еще одну грустную историю.
А за закрытой металлической дверью майор с ненавистью оглядел свое бумажное царство и пробормотал совсем уже о другом:
— Так получилось... Всех я вас потерял. Всех своих девочек. Как будто и не было вас.
Он позвонил на пульт охраны, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Металлическая дверь закрылась с холодным щелчком, и майор в который раз вспомнил, что его собственные несчастья по большому счету тоже начались с двери.
С незапертой двери в маленьком деревянном домике на окраине Волчанска. С двери, которая в подметки не годилась металлической двери архива. Она держалась на старых петлях в прогнившем косяке да на символическом крючке.
Ее легко можно было вышибить ударом ноги.
И ее вышибли.
Глава 14
Двенадцатый этаж
1
Судя по напряженным лицам, они ждали именно его. А потом лица перестали играть какую-либо роль, потому что было выхвачено оружие.
И с этого момента Мезенцев видел только стволы, а еще где-то в позвоночнике он чувствовал леденящую мысль: «Что-то пошло не так».
И кто-то из этих троих успел крикнуть:
— Бросай ствол!
Продолжения у разговора не вышло, потому что для Мезенцева, пусть изумленного и испуганного, была невозможной сама эта мысль — бросить ствол. Какого черта он приехал за тридевять земель, терпел жару, мучился мыслями об Инге, жрал переперченное мясо?! Чтобы войти в номер и бросить ствол?
Да пошли вы!
Чувствуя холодную пятерню на сердце, Мезенцев махнул правой рукой, и пока арбуз разлетался на две половины, высвобождая руку с пистолетом, морозный ужас превратился в желанный экстаз балансирования между жизнью и смертью.
Полушария арбуза с чавканьем разошлись в стороны, брызжа соком, и с похожим чавканьем с разных сторон заговорили стволы.
Мезенцев веером выпустил четыре пули и прыгнул в сторону, покатился по ковру в соседнюю комнату — номер большой, было где развернуться. Противники среагировали, и Мезенцев с восторгом увидел в десяти сантиметрах от собственного носа легкий контур дыма, поднимающийся от ковра, подпаленного пулей.
Мезенцев нырнул за массивное кресло, которое тут же приняло в себя несколько пуль и не выпустило их наружу. Потом еще одна пуля прошла над креслом и ударила в картину на стене. Мезенцев, сидя на корточках, попятился назад, но наткнулся спиной на столик с массивным телефонным аппаратом, стилизованным под начало прошлого века. Мезенцев сначала даже не понял, что это за штука, он просто схватил ее левой рукой и с яростным воплем метнул через кресло. Там испуганно присели, и в этот момент Мезенцев вскочил и дважды нажал на спуск, расходуя последние пули.
Потом он отбросил опустевшую самоделку в сторону и тихонько засмеялся.
2
Мезенцев смеялся, потому что неожиданно для себя остался жив. Точнее, к этому мгновению он единственный оставался на ногах. Первый стрелок неуклюже упал на кресло и умирал, держась рукой за горло. Его одежда была перепачкана кровью и арбузной мякотью, разлетевшейся после удара половинки арбуза об стену рядом с креслом. Второй, широко раскинув руки, лежал на ковре, который впитывал вытекающую из него кровь. Третий сидел, держась за простреленную ногу. Он так был поглощен своей болью, что забыл подобрать обороненный пистолет, и спохватился, когда Мезенцев уже подошел к нему.
Он торопливо потянулся за оружием и почти достал его, но Мезенцев сказал: «Да-да, конечно» — и наступил ему на пальцы, после чего сам забрал пистолет.
Раненый задыхался от боли, а Мезенцев, стоя над ним, никак не мог остановить свой истерический смех. Так они и смотрели друг на друга, один с безумной болью в глазах, другой с неуемной радостью, что остался жив.
— Это же так смешно, — сказал наконец Мезенцев. — Вы мне тут, блин, засаду устроили, да? А из этой засады хрен чего вышло, да?
И от полноты чувств он треснул раненого рукояткой пистолета в лоб. Тот заревел и опрокинулся на спину.
— Неправда, — сказал Мезенцев. — Не так уж это и больно.
Только сейчас до него дошло, что у этой засады должна быть какая-то предыстория. Кто-то все это устроил. Кто-то подбросил этим ребятам идею собраться здесь и подождать его. А навести их на Мезенцева мог, пожалуй, лишь один человек во вселенной...
— О, черт, — сказал Мезенцев, хлопая себя по вискам, чтобы начать хоть немного соображать. — То есть... То есть это все-таки она... Все-таки она... Где?! — пнул он раненого. — Где эта сука? Где вы ее прячете?!
Раненый завыл, но через этот завывание прорывалось что-то вроде «увели», «нашел» и «номер».
— Говори яснее, — Мезенцев присел и приблизил ствол к глазу раненого. — Говори четко и понятно. Где эта сука?
— Мы, мы, мы... — сказал раненый. Мезенцев поощрительно кивнул. — В д-другой номер его п-перевели...
— Ага, — сказал Мезенцев. — В какой?
— Шест-шест-шестнадцатый этаж... В-вот точно как этот располож-жен...
— А ты не врешь? — спросил Мезенцев, массируя стволом скулу раненого.
— Н-нет! 3-зачем м-мне?!
— Это точно, — согласился Мезенцев. — Врать уже незачем.
