Трухин нетерпеливо поднялся и стал ходить по комнате. Еще несколько минут ожидания, и он посыплет на голову Шаповалова такую ругань, которой еще не слыхивали стены этого дворца. Он, Трухин, хотел послать в Прагу Арцибашева. Этот кошкой прополз бы через округ и возвратился своевременно. Кто смел убеждать его, Трухина, что Коптикова — жена Шаповалова — имеет нюх дипломата, кто смел доказывать, что с липовыми документами Красного Креста она достанет сведения и ее нигде не задержат? И, наконец, где гарантия, что эта бывалая женщина не бросится в объятия какого-нибудь спасителя из американской разведки?
Тихо. Часового не слышно. Трухин нервно бросается к столу.
— Довольно! — хрястнул он кулаком по массивному столу и гневно бросился к Шаповалову. — Я расстреляю тебя, собака, — заскрежетал он зубами, — я посажу тебя на кол, четвертую, если твоя шлюха не явится через полчаса.
Боярский, тяжело дыша, разводил впотьмах мясистыми руками, порываясь погасить ссору, но уговорить или остановить Трухина было невозможно. Он дрожал и в самом деле мог бы застрелить Шаповалова, как расстреливал пленных, но в душе знал, что не сделает этого, потому что все они сидели в этом округе, как на раскаленном железе.
В пылу ссоры не заметили, как вошел часовой, а за ним и та, которую так ждали. Власовцы вмиг умолкли, сели, оставив место для женщины. Она не спешила к столу: неторопливо расстегнула черный плащ, сняла платок и, накинув его на плечи, начала поправлять волосы.
Боярский нетерпеливо щелкнул зажигалкой, посветил.
— Ну, что же ты там возишься? — пробормотал он в темноту.
— Жду, пока вы перегрызете друг другу горло, — ответила Коптикова. — Дай сигарету, — обратилась она к Боярскому.
То, что Коптикова просила сигарету не у Трухина и не у мужа, еще раз свидетельствовало о том, что она слышала ссору в комнате.
— Прага клокочет, как вулкан, фронт приближается, в округе горит под ногами земля, а в штабе — грызня вместо того, чтобы подумать, как пробиться на запад. Вот! — она бросила на стол пакет. — Тут координаты нашего марша.
Трухин сгреб пакет в свои лапы. Распечатал.
Это была шифрограмма от Власова и копия текста акта о капитуляции, заключенного Власовым с американцами. Он приказывал своим, чтобы штаб вместе с войском прибыл в район Пльзеня не позже 6 мая, а 4 мая в Пршибраме генералов будет ожидать специальная группа американских офицеров. Под Пльзенем штаб встретит американский полковник Грейс, который сообщит дальнейшие координаты и указания союзников в отношении порядка расформирования войск и передачи оружия.
— Что еще? — грубо спросил Трухин Коптикову, перебрав бумаги.
— Сначала хочу знать, что за это… — грубым гортанным голосом стала торговаться Коптикова.
Трухин открыл портфель, и несколько шуршащих бумажек скользнуло в руки связной. Она быстро пересчитала их и, затянувшись сигаретой, бросила:
— Дешево.
— Ну… — Трухин выругался и бросил еще один чек. Коптикова погасила окурок.
— Еще батько Андрей (так она называла Власова) передал через своего доверенного, что о его месте пребывания будет знать только полковник Грейс.
Вошел дежурный.
— Господа, майор Мюллер прибыл со срочным делом.
— Что, снова охота на партизанских гнид? — ехидно бросил Трухин.
— Пусть войдет, — буркнул начштабу Боярский, и тот прошипел:
— Проси!
Мюллер вошел быстрой неслышной походкой. На нем был дорожный военный плащ без погон. Он сел и положил на стол дрожащие пухлые руки.
— Передайте полковнику Кругеру, что наш штаб отныне не может посылать свои силы на местные операции, — холодным тоном встретил гестаповца Трухин.
Коптикова повторила его слова на немецком языке.
Мюллер махнул рукой и покачал головой.
— Полковника Кругера нет в живых. — И он рассказал обо всем, что произошло в Пршибраме. — Я прибыл, чтобы ехать вместе с вами на запад, — закончил Мюллер.
На рассвете власовцы отправились в Пльзень.
Партизанские машины, которых в соединении насчитывалось теперь около ста, можно было встретить почти везде на дорогах Средней Чехии. Отряды имели вдоволь автоматов, минометов, у них был даже бронетранспортер. 4 мая Вацлав Крижек имеете с коммунистами принялся за организацию местных народных выборов и создание регулярного войска из чешского населения. Батальон молодых добровольцев насчитывал уже почти 500 человек.
Коммунисты налаживали в городе нормальную жизнь. В ратуше разместилась комендатура, и капитан Олешинский стал первым комендантом освобожденного Пршибрама. В руках партизан кроме Пршибрама, Мнишека, Инце была и большая половина сел района. А главное — оружие, очень нужное пражским повстанцам.
В тот же день штаб снарядил в Прагу колонну машин. Сопровождать ее назначили Олега и Гонзу. Олешинский решил готовить еще одну колонну. В распоряжении штаба было теперь большое хозяйство и по-настоящему обстрелянные бойцы. Олег и Гонза видели, что положение в Пршибрамском округе до сих пор было напряженным, и поэтому не настаивали на снаряжении другой автоколонны. Но не так легко убедить Олешинского.
— Тут порядок будет. Сейчас главное — Прага. Вторую колонну возглавит Баранов. К вечеру он тоже прибудет в Смихов.
И колонны отправились к Праге.
Володарева теперь трудновато застать на месте. Он по горло увяз в интендантских хозяйствах и подсчитывал боеприпасы, продовольствие, оружие, выявленное у населения, принимал пленных. Олешинский иногда морщился, когда ему попадалась бумажка такого содержания: «Мы, нижеподписавшиеся, передали главному врачу Т. А. Катюженок в распоряжение госпиталя столько-то простынь, одеял…» Но никто лучше Володарева не мог так оперативно организовать склады трофеев и вести их учет. Спроси его среди ночи, и он безошибочно скажет, что где лежит, кто охраняет, кому что выдано. И даже близких людей иногда удивляло, откуда этот человек, которого неотложные дела, казалось, рвут на куски, умудряется найти время для учета. Володарев не просто любил во всем порядок, а видел в нем залог успехов.
Возле ратуши с утра толпились люди, все они пытались попасть на прием к коменданту.
Управляющий местным банком во что бы то ни стало хотел добиться, чтобы с банковских денег сняли арест.
— Деньги принадлежат народу, — сурово объяснял Олешинский бледному управляющему. — А кому руководить банком, решит народный выбор.
На вспотевшем лице чиновника появилась угодливая, по холодная улыбка. Как кот, он неслышно вышел из комнаты. Следующим посетителем был ксендз. Широко раскрыв дверь, он вытянулся в струнку, будто собирался, произнести торжественную проповедь, и с чувством собственного достоинства переступил порог. Служитель местного костела хотел услышать собственными ушами от красного безбожника, что ожидает людей духовного сана. С советским коммунистом он встречался впервые в жизни. Сел и, стараясь заглушить волнение, провел рукой по чисто выбритому лицу. Рука дрожала. Ксендз тяжело дышал и никак не мог начать разговор.
— С чем завернули? — помог ему Олешинский, обратившись по-чешски.
— Я человек духовного сана, господин капитан, — вкрадчиво начал тот. — В народных выборах теперь коммунисты, и меня это волнует. Ведь мне же…
Олешинский жестом показал, что все понимает, и, попросив извинения за то, что прерывает ксендза, ответил откровенно:
— Духовная принадлежность — ваше личное дело. Для коммунистов важно, чтобы вы были честным человеком и не работали на врага.
Ксендз, кажется, успокоился, повеселел, ему даже захотелось сказать капитану о своем патриотизме, но в этот момент в комнату вбежали два молодых чеха, и ксендз засеменил к двери.
— В город въехала американская разведка, — выпалили хлопцы.
Олешинский поднялся, по тут появился Карел Падучек.
— Капитан, к вам союзники.
Вошли два американских офицера. Старший из них, крепкий, кареглазый капитан, держался довольно развязно, и первым его вопросом к Олешинскому было:
— Вы русский?
Американец оказался разговорчивым и сразу же рассказал, что его машины идут на Прагу, но, поскольку тут находятся советские войска, он повернет группу назад, под Пльзень и доложит об этом своему полковнику. На прощание хлопцы Падучека угостили гостей сливянкой, и те направились к Пльзеню.
Володарев и Манченко явились с данными разведки. Командир Добржишского отряда срочно прислал своего связного с донесением. «Власовцы в полном снаряжении движутся к Пльзеню. Они будут идти через Пршибрам. Впереди штабная колонна», — сообщалось в нем.
Штаб принял решение: в открытый бой с власовцами не вступать. В Пршибраме держать все наготове для удара в тыл, а за городом заминировать дороги.
К вечеру, когда Олешинский возвращался из казарм в штаб, на площадь въехали два «оппеля» с военными. Лацканы знакомой формы предателей отсвечивали на солнце красным светом, на рукавах были нашивки. Машину быстро окружили партизаны.
