— Что давит?
— Да город, город. Аж плечам больно.
Я хмыкнул:
— Не замечал. Пока девушка была, вообще было отлично…
— Да это прах, Роман, девушки эти, половые дела. Другое должно мучить — вечное!.. Недаром предсказание есть, что простоит он триста лет и в две тысячи третьем году исчезнет. Снова только Нева, лес и болота… И правильно, правильно! Со всеми нами, грешными, со всем чтоб дерьмом… — Сосед подхватил бутылку, дрожащими пальцами открутил крышечку. — Пропустить надо срочно. Пропустить, чтобы — так!
— Не, — я отодвинул свою стопку, — я не согласен. Я Питер люблю.
— Люблю-у… Да вы просто не жили здесь еще, а я как-никак пятьдесят почти лет. Каждый день… И иду, а со всех сторон: жизнь профукана, жизнь профукана. Утопиться хочется.
— Ну, это ваши дела. Чего обобщать?
Сосед все больше меня раздражал. Как-то незаметно он перевел разговор с моих проблем на свои, а сегодня мне совершенно не хотелось его выслушивать, кивать, вставлять утешительные фразы. Я попытался перехватить инициативу:
— А мне повезло. — Сказал это громко и с вызовом (чего ныть, жаловаться, тем более — перед кем? — перед этим соловьем-неудачником, бывшим рядовым оформителем из БДТ). — Могло быть куда хуже. Родился бы на год раньше, вполне возможно, попал бы в Афган, на пару лет позже — в Чечню. Да и без них сколько было Абхазий, Бендер, Таджикистанов… И что Володька меня не забыл — тоже… С Маринкой… конечно, подло я с ней поступил. Я один виноват, на все сто. Но могло бы и хуже быть. Тоже — урок.
Сергей Андреевич не по-доброму усмехнулся, закивал:
— Да-да, конечно, повезло. А испытания, это вы верно, урок…
— А чего вы издеваетесь? — угадал я его тон.
— Нет, вы что, вовсе нет! — А сам смотрит с издевкой, смотрит как на идиота; как психиатр на заговорившего идиота.
— Что я, не вижу, что ли? Завидно вам, что у меня все в порядке?..
Эти события последнего месяца, выпитая водка, Маринка, которая не придет сейчас и не уложит спать и вообще никогда больше не придет, все, скопившееся во мне, разом собралось в колючий, горький комок и стало толкаться, корябать горло, выдавливать слезы из глаз. А сосед не понимал, продолжал улыбаться фальшиво, сладенько бормотать:
— Наоборот, Роман, я очень рад за вас. Конечно, что ж… Вы просто не так меня поняли…
Я разлил остатки «Сибирской» по стопкам.
— Надо хлопнуть.
— Вот-вот, — обрадовался Сергей Андреевич, — правильная мысль!
Потом, помню, долго сидели молча. Я глядел на клеенку, на аппетитные, шоколадного цвета, узоры. Эту клеенку месяца два назад купила Маринка, торжественно застелила ей стол. На ней по утрам мы пили кофе… Так случайно мы познакомились, так, почти между прочим, заглотив экстази, я взял и пригласил ее сходить куда-нибудь, а она согласилась. Прожили вместе столько времени, и хорошо ведь в целом прожили. Потом из-за нелепой случайности расстались… И я ведь знаю, просто уверен: ей без меня тоже плохо, только как… как сделать, чтобы мы снова были вместе? Я бы снова приносил ей шоколадки, цветы, катал бы за ней по супермаркету тележку, она бы говорила мне «дорогой» и уютно позвякивала бы спицами, прижималась ко мне в метро…
— Сегодня в новостях сообщили — в Ингушетии опять двух солдат убили, — укоризненный вздох соседа. — Не повезло вот ребятам…
Не поднимая глаз, я сунул кулак вперед; сосед подавился:
— О! — а потом завизжал, тонко, оглушительно: — Вы!.. Ты что делаешь?! Уй-й…
Я посмотрел. Сергей Андреевич, откинувшись к стене, средним пальцем правой руки прижимал губы к зубам, а из-под пальца выдавливалась кровь.
— З-за что… за что ты меня ударил? — уже тихо и спокойно спросил он.
— И еще дам, — тоже спокойно ответил я.
Сосед поднялся и вышел из кухни. Я проверил бутылки и стопки, убедился, что водка кончилась, тоже встал.
Одетый в куртку, с ботинками в руке, Сергей Андреевич возился с замком. Я молча помог ему…
— Вижу, в каком ты состоянии, — оказавшись на площадке, сказал он, посасывая губу, — поэтому связываться с тобой сейчас не буду…
Я захлопнул дверь.
В кои веки попал на склад (нужно было загрузить в «газель» залежавшуюся обувь, отвести в «Сток» и выбросить кой-какой мусор) и нарвался на очередные проблемы.
Как раз в разгар довольно спешной погрузки явилась Лора, Максова подруга, посеревшая, подурневшая, в нелепой теперь яркой и пестрой одежде, и слезливо начала:
— Вы же друзья, Володя, надо помочь. Он же там сгниет просто-напросто…
Володька отмалчивался, почти не замечал ее, и это быстро вывело Лору из себя — она перешла на крик:
— Что, думаешь, ты застрахован? С тобой не может случиться? Не-ет, вот увидишь!..
— Да не ори! — Володька не выдержал. — Что я могу сделать? Конкретно? Что, побег из Крестов устроить?..
Не стесняясь грузчиков, водилы, она стала учить: надо дать следователю, он берет; надо дать адвокату; есть возможность заменить формулировку. Можно сделать так, что Макс не продавал героин, а сам его употреблял, а это — условный срок и год принудительного лечения…
— У меня сейчас нет денег, — послушав ее, устало перебил Володька. — Только что перевод сделал в банк. Видишь, в «Сток» шваль сдаю всякую, а раньше бы просто на свалку вывез.
Кажется, Лора собралась снова впасть в истерику, но ей помешали.
Перед воротами склада лихо для такой развалюхи, визгнув тормозами, остановился желтый, с синей полосой на боку допотопный «УАЗ».
— Всем оставаться на местах! — не успев вылезти, крикнул с переднего сиденья пузатый немолодой лейтенант.
Пока он выбирался, потеряв по пути фуражку, с заднего сиденья выскочили двое сержантов и с ними собачонка на поводке.
Володька, Лора, водила «газели», грузчики и я, само собой, окаменели от неожиданности. Один из грузчиков замер прямо с коробкой в руках, а на его щетинистой роже выразилось такое уныние, что казалось, это приехали брать именно его, грозу криминального Петербурга.
Лейтеха, поигрывая тощей папочкой вместо пистолета, подошел к воротам, поозирался, спросил довольно приветливо:
— Кто хозяин?
— Я, — хрипнул Володька и по-солдатски шагнул вперед.
— Угу, хорошо-о. — Лейтеха положил папочку, как на стол, на свое пузо, порылся в ней, протянул Володьке листок: — Вот ордер на обыск.
— У? — Тот принял его, пробежал взглядом, злобно глянул на Лору, потом снова уставился на милиционера. — Понятно, что ж…
Лейтеха стал еще приветливей, даже улыбнулся и махнул стоящим возле «уазика» сержантам:
— Давайте!
Обыска как такового вроде и не было. Просто сержанты поводили низкорослую, зато длинноухую и пушистую, какую-то ошалело бойкую собачонку по складу, дали понюхать каждого из нас; побывали с ней в офисе и через несколько минут вернулись.
— Ну, извините за беспокойство, — сказал в итоге лейтеха, дал расписаться Володьке в бумажках, даже чуть ли не пожал руку на прощанье.
Когда «уазик» тронулся, Володька заорал на Лору так, как я от него еще не слышал; тем более не слышал, чтоб он так орал на девушку:
— Вот, видела! Одни геморрои от вас! Сраный Макс, кретин, сучонок!
— При чем он-то здесь! — заорала и Лора.
Володька мотнул головой, точно приходя в себя, и сбавил громкость:
— По его делу приезжали потому что.
— С чего ты взял?
— С чего… В ордере было написано… А если б у меня что-то было? Всё, что ли, — тоже к нему туда ехать?!
Лора изумленно смотрела на него, кажется, мало что соображая. Володька покачался с каблуков на носки и обратно, поиграл желваками, повернулся ко мне:
— Заканчивай тут, проследи. — И ушел в офис.
Помявшись в воротах, Лора закурила тонкую коричневую сигарету, посмотрела на меня то ли с надеждой, то ли просто механически-жалобно, а потом поплелась пьяной походкой в сторону канала Грибоедова.
Как-то плавно, неторопливо май перетек в июнь. Я и не заметил, как наступило лето, хотя целыми днями, а то и ночами болтался по городу, видел радостных выпускников школ и институтов, шумно пьющих шампанское; видел зачарованных белыми ночами туристов, украшенные гирляндами разноцветных флажков корабли под стенами Зимнего.
Я тоже пил шампанское, вливался в компании парней и девчонок, принял участие в каком-то спонтанном поэтическом фестивале, прочитав в белесом сумраке, на Стрелке, давно, кажется, забытые мною стихи: «Столица спит. Трамваи не звенят. И пахнет воздух ночью и весною…», и даже кланялся аплодисментам… Несколько раз, под утро, я ехал на Старо-Невский, покупал проститутку посимпатичней и долго грубо тискал ее на своем диване, называя Мариной и слыша в ответ досадливые матерки… Но все-таки эти дни и ночи проходили незаметно, словно в полусне, и не было ни сил, ни какой-то зацепки, чтоб ухватиться за нее, вынырнуть, распахнуть глаза и почувствовать по-настоящему: вот это я, а это — асфальт, тротуар на Миллионной, например, улице, а это, к примеру, четвертое июня, день недели — четверг, и нужно сделать то-то и то-то… Письма родителям я давно не писал, белье не стирал, даже в ванну залезть не мог собраться, и стоило лишь немного вспотеть, как из-под рубахи начинало пахнуть кислым и терпким, как от обмочившегося бомжа в подземном переходе…
